Глава IV НАРОД ВЕСЕЛЫЙ И КРОТКИЙ…

Глава IV

НАРОД ВЕСЕЛЫЙ И КРОТКИЙ…

Венеция, Дева прекрасная,

Иного такого города в мире нигде не сыщешь,

Имя твое назовешь, и сердце уже ликует.

Так живи же, Венеция, живи в веках,

И правь нами в мире и любви.

Пьеро Сегала, гондольер. Город чудный, единственный в мире

Они поют…

В воспоминаниях стареющего Гольдони Венеция предстает веселым городом, населенным добродушными людьми, не знающими ни ненависти, ни страданий; они тонко чувствуют музыку, ибо самому языку их присуще веселье. «Поют на улицах, на площадях и на каналах, — пишет он в своих „Мемуарах“, — торговцы поют, продавая свои товары, рабочие поют, возвращаясь с работы, гондольеры поют в ожидании своих господ. Основой венецианского характера является веселость, а основой венецианского говора — шутливость»[334]. В своей последней «венецианской» пьесе «На каждого лжеца всегда найдется лжец еще больший», написанной в Париже в 1765 г. для труппы театра Сан-Лука, Гольдони возвращается к диалекту и драматургической схеме комедий, создающихся специально для конца карнавала: он вводит в нее шутку, розыгрыш, собирающий действующих лиц пьесы за праздничным столом. Меню трапезы, которую Лиссандро, торговец дешевыми безделушками, устраивает для веселой компании прожигателей жизни в апартаментах маклера Гаспаро, разумеется, без ведома их хозяина, позволяет украдкой бросить взор на стол, накрытый для дружеской пирушки, где в изобилии имеются устрицы, каплуны, «жаренные в благоуханном масле», телячья печенка, копченые говяжьи языки, телячьи мозги, бриоши и море вина из Виченцы. Ибо, как утверждает трактирщик, «мы в Венеции, где ничего не производят, однако найти можно все и в любое время: только мигните, и все к вашим услугам. Заказывайте».[335]

И вновь мы убеждаемся, что память Гольдони подобна памяти путешественника. Всплывают отдельные впечатления, второстепенные подробности, речь уснащена непременными риторическими фигурами, взятыми из лексикона мифа о совершенном государстве, где процветают свобода и равенство, эти гаранты счастья всего населения. В X в. эта древняя идея была выражена следующим образом: «Беднота там живет на равной ноге с богатыми; все подкрепляют силы одной и той же пищей, у всех дома построены по одному образцу, так что никто не ревнует и не завидует соседу и жизнь ведет размеренную».[336] Порядок, гармония, незлобивость, спокойствие, свобода — вот слова, фигурирующие в заметках путешественников, когда те хотят выразить свое впечатление от жителей Венеции. «Лучший в мире народ», — пишет Монтескье, подчеркивая, что в театрах нет специальных охранников, а в городе нигде и никогда не возникает ни стычек, ни потасовок.[337] В 1765 г. Лаланд отмечает, что народ в Венеции «мягкий и покладистый, кроткий, спокойный, и с ним легко договориться»; особенно он настаивает, что «нигде народ не пользуется такой свободой, как в Венеции. Желания его совпадают с его возможностями, а возможности пропорциональны его средствам. Желает же он только то, что делает, а делает он только то, что желает». В 1782 г. цесаревич Павел высказывает те же мысли, только иными словами: «Народ образует единую семью»; по его мнению, все в Венеции «дышит уверенностью, чистотой и радостью».

Однако для Гольдони речь идет не об одних лишь воспоминаниях.[338] Все его «венецианские» комедии полны жизни, которая бурлит на улицах этого города: выкрики юного зазывалы одного из театров, расположенного на набережной Канала Гранде, призывающие маски войти в зал; поток брани, льющийся с уст гондольеров, не желающих уступить сопернику проход в узком канале;[339] оклики выгружающихся на берег рыбаков Кьоджи, призывающих на подмогу приятелей: «Эй, вы там, помогите-ка патрону Виченцо… Послушай, братец! Что, Беппо? Чего тебе?»; — шум потасовки, затеянной на берегу женами и дочерьми рыбаков;[340] веселые выкрики молодого разносчика-жестянщика, расхваливающего перед женщинами перекрестка свой товар. Тут же можно услышать звонкую пощечину, полученную незадачливым жестянщиком от соперника-галантерейщика за то, что юнец дерзнул преподнести букет его невесте, а следом призывные крики галантерейщика, расхваливающего свой товар: «Фландрские иголки! Ленты! Шнурки!»,[341] и распевный голос старьевщика, шествующего по улице среди других масок и интригующего кумушек: «Кто хочет продать старье-тряпье? У кого есть старое барахло? Вот он я, старьевщик, я всегда готов и купить, и продать ваше старье».[342] А в тумане холодного зимнего утра раздается свист мальчишки-булочника, который будит стряпух и напоминает им, что пора за работу — печь хлеб.[343]

К шуму, крикам и топоту, царящим на улицах и площадях, к тем звукам, которые трактирщик с перекрестка называет «адским шумом»[344] и которым с испугом внимает заезжий неаполитанец, Гольдони без колебаний добавляет плеск весел, которые гондольеры с шумом погружают в воду, журчание воды под кормой тартан, доверху груженных рыбой, фруктами и сеном, или просторных пеот, «очень удобных» лодок, «достаточно широких, чтобы перевозить сразу несколько человек, с красными тентами, низкими скамьями и столиком между ними» (они использовались для коротких путешествий и увеселительных прогулок).[345] Из комедии в комедию переходят наиболее характерные для Венеции звуки: треск мачт при столкновении двух лодок, брань разгневанных гондольеров, грубовато-веселые крики шумной компании, высаживающейся на Джудекке, где намечается дружеская пирушка на сто двадцать персон.[346] Царящие на сцене звуки дополняются песнями и музыкой. Застенчивый влюбленный заказывает исполнить серенаду под балконом своей возлюбленной, и музыканты, устроившись в украшенной фонариками пеоте, распевают слова венецианской канцонетты (песенки), сопровождая их оглушительной музыкой: «Кумир моей души, из-за вас я умираю от любви; и знайте же, любимая моя, что каждый день страдания мои становятся все ужаснее».[347]

Высадка на берег веселых приятелей с Джудекки происходит под трели скрипок, рассыпчатые звуки охотничьих рогов и прочих музыкальных инструментов.[348] Шумные тосты и возлияния, совершаемые посетителями на пороге таверны в «Перекрестке», становятся апофеозом всей пьесы, проникнутой искрометным юмором и весельем.[349]