В НЕКОТОРОМ ЦАРСТВЕ, НЕ В НАШЕМ ГОСУДАРСТВЕ (для сравнения)

В НЕКОТОРОМ ЦАРСТВЕ,

НЕ В НАШЕМ ГОСУДАРСТВЕ

(для сравнения)

ЖЮЛЬ МИШЛЕ

ВЕДЬМА

(фрагмент)

Начало средневековья носит характер какой-то грезы. Легко поверить в величайшую непорочность простого люда, объединенного одним духом кротости и покорности церкви (об этом свидетельствуют легенды). Легко поверить, что все люди как бы составляют единый народ Божий. Тем не менее пенитенциарии (покаянные книги), в которых находятся указания на грехи, наиболее распространенные, напоминают о странных поступках, редких и в царстве Сатаны.

Все это является следствием двух вещей: крайнего невежества и общих жилищ, в которых смешивались близкие и дальние родственники. Тогдашним людям едва была знакома наша мораль. Их же собственная оставалась, несмотря на все влияния, моралью патриархов самой глубокой старины, когда брак между неродствснниками рассматривался как распутство Каждый вечер они со всем своим скотом собирались под крышей одной обширной виллы. Отсюда условия жизни, аналогичные тем, что были в подвалах в античные времена, куда запихивали в кучу всех рабов. Некоторые из этих общин существовали в средние века и позже.

Сеньора мало занимало, что происходило в результате. На такое поселение он смотрел как на одну семью, скопище людей, которые встают и ложатся спать вместе, едят от одного каравая и из одного горшка. При этой неразберихе женщина была очень плохо защищена. Она занимала совсем невысокое положение. Если пресвятая дева, идеал женщин, поднималась из века в век, то женщина реальная значила очень мало в простой массе, в этой смеси людей и скота. Неизбежная бедность могла уменьшиться только при разделе поселений, когда, набравшись храбрости, люди решались селиться отдельно, на выселках и, поставив хижину на лесной просеке, обрабатывали где-нибудь вдалеке плодородную землю.

Историки-оптимисты, так много говорившие о точно установленных оброках, хартиях, выкупных вольностях, забывают, как мало было гарантии в точном выполнении всего этого. Полагалось уплатить сеньору вот столько-то, но ведь он мог взять себе и все остальное. По простоте душевной, сие называлось правом захвата. Работай, работай, добрый человек! А когда ты будешь работать, страшная банда оттуда, сверху, может наскочить на твой дом и взять с собой все, что ей угодно для нужд сеньора.

Но, заметят мне, ведь эти великие бедствия должны были очень смягчиться во времена святого короля Людовика DC, запретившего частные войны между вассалами? Полагаю, и довольно основательно, что это было как раз наоборот. В течение ста лет, прошедших со времени запрещения до начала войны с Англией (1240—1340), сеньоры, не имея обычной забавы жечь и грабить земли соседей, были особенно жестоки со своими вассалами и крепостными.

Сеньоры из среды духовенства, монахи и другие, заставляют содрогаться, когда читаешь дневник Эвда Риго. Это омерзительная картина какого-то варварского необузданного разврата. Сеньоры-монахи особенно часто совершают набеги на женские монастыри. Суровый Риго, духовник святого короля, архиепископ Руана, сам производит обследование Нормандии. Каждый вечер он посещает какой-нибудь монастырь. И везде видит монахов, живущих широкой жизнью феодалов, вооруженных, пьяных, драчливых, яростных охотников, топчущих все посевы. Монахини всюду с ними в связи, всюду беременны от них.

Вот какова церковь. Какими же должна быть светские сеньоры? Какова внутренняя жизнь этих черных башен, на которые с таким ужасом взирали снизу?

Фон де Беф Вальтера Скотта и сеньоры мелодрам и романов — ничто по сравнению с этой ужасной действительностью. Тамплиер из Айвенго также какой-то слабый и слишком искусственный образ. Автор не осмелился подойти вплотную к поганой действительности безбрачия рыцарей храма и к тому, что царило внутри замка. Женщин там бывало мало: ведь они были бесполезными, лишними ртами. Рыцарские романы дают картину совершенно противоположную действительности. Не раз уже замечалось, что литература часто изображает нравы, вовсе не соответствующие действительности (например, приторный театр эклог во вкусе Флориана времен террора).

Внутренность замков, по крайней мере тех, которые еще можно видеть, говорит больше, чем книги. Воины, пажи, слуги на ночь сбивались в кучу под низкие своды, а днем держались в амбразурах, на узких террасах. Страшно скучая, они изнывают по свободе и живут только во время наездов туда, вниз; выездов не только воинственных, на соседние земли, но и для охоты, для охоты на человека — я хочу сказать, для бесконечных притеснений и оскорблений крепостных семейств. Сеньор прекрасно понимал, что такую массу мужчин без женщин можно было держать в повиновении, лишь отпуская их время от времени погулять.

Поражающая нас идея ада, где душам самых больших грешников предназначено мучить души менее грешные, это поэтическое верование средних веков применялось буквально в действительной жизни. Человек чувствовал отсутствие Бога. Каждый набег являлся доказательством царствования Сатаны и заставлял думать, что с этих пор следует обращаться к нему. Там, наверху, в башне, над всем этим только смеялись, забавляясь. Крепостные женщины чересчур некрасивы. Но дело вовсе не в красоте. Удовольствие заключалось в том, чтобы оскорбить, избить, заставить плакать. Еще в XVII веке знатные дамы умирали от смеха, слушая рассказ герцога Лотарингии о том, как его люди в мирных поселках насиловали и мучили всех женщин и даже старух.

Особенно много оскорблений выпадало, как можно полагать, на долю семей зажиточных, пользовавшихся относительным почетом среди крепостных. Такими были, например, семьи старшин; мы видим их уже в XII веке во главе деревни. Знать их ненавидела, издевалась над ними, разоряла их. Вследствие их происхождения за ними не могли признать никаких нравственных качеств. Не допускалось мысли, что их жены, дочери могли быть честны и целомудренны. Они не имели права на уважение.

Их честь не принаждлежала им. Крепостные телом — вот жесткое слово, которое постоянно бросали им.

Нелегко поверить, что закон христианских народов делал то, чему совсем не было места во времена античного рабства, а именно точно предписывал самое страшное оскорбление, какое только можно нанести человеку.

Сеньор из духовенства, как и светский, пользовался этим мерзким нравом. В одном приходе в окрестностях Бурга священник, будучи одновременно сеньором, определенно заявлял о своем праве первой ночи, на практике весьма охотно продавая за деньги мужу девственность его жены.

Все феодальные кутюмы сборники обычного права, не вдаваясь в подробности, предписывают новобрачной отправиться в замок и отнести туда свадебные яства. Что за мерзость заставлять ее подвергать себя опасности! Чего не может сделать эта стая бесстыдных, необузданных холостяков!?

И вот перед нами постыдная сцена. Молодой муж приводит в замок свою жену. Можно вообразить себе смех рыцарей, слуг, шутки пажей вокруг этих несчастных. Может ли сдержать их присутствие владелицы замка? Нисколько. Дама, которую романы хотели представить такой нежной, но которая на самом деле распоряжалась людьми в отсутствие мужа, судила, налагала наказания, заставляла пытать, которая и самого мужа держала в руках теми ленами, что принесла с собою в приданое, эта дама не могла быть нежной, в особенности по отношению к крепостной, может быть, еще и хорошенькой к тому же. Имея весьма открыто, по тогдашнему обычаю, своего рыцаря и пажа, она вовсе не сердилась на то, что свои вольности могла бы узаконить вольностями мужа.

Она нисколько не помешает разыграться этому фарсу, чтобы позабавиться над дрожащим мужем, желающим выкупить свою жену. Сначала с ним поторгуются, посмеются над муками скупого крестьянина, постараются высосать из него мозг и кровь. Откуда такое остервенение? А это потому, что он чисто одет, честен, порядочен, известен в деревне. Потому, что она благочестива, целомудренна, чиста. Ее прекрасные глаза просят милости.

Напрасно несчастный предлагает все, что у него есть, и даже приданое Этого слишком мало. Тогда он приходит в ярость от такой ужасной несправедливости. Ведь его сосед не заплатил ничего Ах, наглец! Он еще смеет рассуждать! И вся свора с криками набрасывается на него. Палки и прутья работают, удары сыплются, точно град. Его толкают, валят наземь. И говорят ему: «Ревнивый негодяй, подлая, постная рожа! Твою жену не собираются отбирать у тебя навсегда. Ее вернут тебе сегодня же вечером и, к довершению почета, вернут беременной! Будь же благодарен — вот и вы станете благородными Твой старший сын будет бароном!»

Все бросаются к окнам, чтобы видеть забавную фигуру этого мерзавца в одежде новобрачного. Взрывы хохота преследуют его, и вся эта блестящая сволочь, до последнего поваренка, улюлюкает вслед рогоносцу.

Человеку оставалось бы только умереть от всего этого, если бы у него не было надежды на демона. Он возвращается один. Его печальный дом пуст? Нет, он находит здесь кое-кого. У очага восседает- Сатана!

Скоро возвращается и она, бедняжка, бледная, измученная. Она бросается на колени, просит у мужа прощения. Тогда его сердце разрывается. Он кладет руки ей на плечи. Он плачет, рыдает, рычит, заставляет содрогаться весь дом...[3]