Граф Амори ВАВИЛОН НАШИХ ДНЕЙ (фрагмент)
Граф Амори
ВАВИЛОН НАШИХ ДНЕЙ
(фрагмент)
В то время, когда на Петроград уже надвигалась голодная смерть, опасность замерзания от недостатка топлива, пресыщенные женские натуры не знали предела, в своих стремлениях к утолению жажды ощущений.
В два часа дня весь Невский проспект был переполнен фланирующей публикой. Но что за публика! Куда девалась элегантная знать! Точно в пропасть обрушились интеллигенты, красивые, модно одетые женщины среднего круга, не говоря уже о монденках высшего света. На первом плане оголтелые лица черни и праздношатающихся солдат. Все элегантное, красивое, богатое некогда прекрасного Петрограда попряталось. Террор, вечно карманные кражи днем и грабежи вечером поселили панику.
Весь достаточный, цензовый класс показывался лишь в автомобилях и в собственных экипажах. Но и езда по улицам вечером была небезопасна. Одно время мимо Марсова поля не дерзали даже ехать вечером на автомобиле. Около Лебяжьего канала грабили, преграждали путь какие-то две полубронировки автомобильного типа, производили, под видом обыска, настоящий грабеж и, при малейшем сопротивлении, убивали.
Силою обстоятельств, кутежи продолжались теперь до утра, так как ночью все равно нельзя было спокойно вернуться домой. Экзотические тайные притоны начинали свои собрания не позже восьми часов вечера. С легкой руки сверх-эстетов, к которым принадлежала поэтесса Г., жена известного поэта М., артистка Я., молодая жена бывшего царедворца, княгиня Б., юная баронесса М. и две дочери сенатора Е., к этому интеллигентному обществу поклонниц культа острова Лесбоса, присосались жаждущие ощущений пепиньерки одного аристократического института ведомства императрицы Марии. Кружок разрастался, благодаря покровительству княгини Б., располагавшей полуособняком на Дворцовой набережной.
Как ни старались эти милые дамы и полудевы сохранить тайну своих радений, тем не менее вскоре этот экзотический клуб стал присным во языцах.
Прислуга, как известно, не хранит пикантных тайн своих господ. О них при случае говорят своим друзьям. Тс, в свою очередь, на ушко шепчут о том своим барыням, конечно, под строгим секретом. Молва разносится таким образом по всему городу.
Так узнала об этом клубе и Гвоздева. В ее уме никак не укладывалась мысль, чтобы подобный салон обошелся без ее активного участия. Развратное воображение княгини тем временем искало всякие новые возможности.
Первое время радения происходили как-то частным образом. Собирались дамы, читали пикантные произведения гомосексуального характера, а затем, уже разгоряченные, они удалялись в особо приспособленные два аппартамента, две комнаты с громадными тахтами, покрытыми шкурами соболей, песцов и тигров.
Здесь лесбиянки разоблачались и предавались разнузданному сближению, сначала путем поцелуев, которые постепенно переходили в ласку всего тела, взаимно доводившую друг друга до кульминационного пункта сексуального раздражения. В вихре страстей они забывались настолько, что кусались. Бывали даже случаи покушения на убийство в порыве садизма.
Между этими женщинами существовала определенная ревность. Некоторый из них были настолько влюблены в своих кошечек, что устраивали им бурные сцены. Эти парочки: кот и кошечка, были известны во многих салонах Петрограда и Москвы. Их в насмешку называли голубками, хотя это сближение носило далеко не невинный характер.
Впоследствии такие отдельные радения уже не удовлетворяли жажду ощущений вошедших в транс развратниц. Им нужен был большой масштаб, — массовое ощущение.
В погоне за таким зрелищем общей вакханалии, в полуособняке был устроен громадный бассейн, окаймленный мраморными колоннами и фигурами, за которыми красовались бесконечные диваны восточного типа, покрытые белыми простынями и снабженные множеством подушек. Здесь, в этом бассейне, активные лесбиянки любовались и очаровывались безупречными формами своих кошечек. Это любование переходило в транс. Котики бросались в бассейн, ласкали их тут же в воде и, в каком-то забытьи, извлекая кошечек из бассейна, бросали их на диваны, где продолжался транс, вырождавшийся в уродливую форму гомосексуального радения.
Стыд, чопорность, брезгливость все отходило на последний план, а на первом — было одно лишь стремление удовлетворить ненасытную жажду утонченных развратных ощущений. В этой пряной атмосфере, среди аромата чудных французских духов и температуры в 20 градусов тепла, женщины утрачивали образ и подобие людей.
Вакханалия длилась долго, с перерывами, во время которых подавали черный кофе с ликерами, шампанское, фрукты и конфеты. Шампанское в крюшонах пользовалось особым успехом. Его пили, как воду.
Около четырех часов ночи происходил большой перерыв. Обнаженные дамы облачались в прозрачные газовые халатики и отправлялись в жарко натопленную столовую, где их ждал обильный вкусный ужин.
Затем, после изрядно выпитого вина, вакханалия достигала своего апогея. Возвращались снова в комнату радений. В разгаре вакханалии в воздухе стоял стон, страстное стенание, иногда даже сопровождавшееся истерикой.
Гвоздевой удалось проникнуть в круг лесбиянок. Она нашла пути, при посредстве дочерей тайного советника и сенатора Е., проживавшего в Павловске уже добрый десяток лет. Гвоздева дружила с дочерьми и очевидно ей помогли молодые поклонницы пряного культа, проникнуть в святое святых своего Храма Любви, как назывался зал радения.
Саня играла активную роль и избрала своей возлюбленной юную Тамарочку, младшую дочь сенатора. Последняя в данном случае изменила баронессе М., за что баронесса неофитке лесбиянства устроила форменный скандал. Но она вскоре утешилась, найдя себе юную красивую и совершенно невинную неофитку в лице пепиньерки одного из институтов Петрограда. Уже развращенная баронессою лесбиянка, втянула, в свою очередь, в этот круг других пепиньерок того же института.
Однажды, одна из пепиньерок привела во время рождественских каникул сюда двух шестнадцатилетних институток предпоследнего класса. Это были дочери двух крупных сановников, сыгравших значительную роль в царствование императора Николая II. Одной из воспитанниц очень понравилось оригинальное радение. Она в своем воображении давно уже жаждала подобных ощущений и была к ним уже подготовлена примитивным лесбиянством, процветавшим в этом институте.
Анна Александровна, дочь одного из сановников, прошла уже всю гамму этих ощущений, тогда как другая — Клавдия Владимировна, всегда отстранялась от покушений ее подруг, вовлекавших ее в такие невинные игры.
Когда Клавдия Владимировна попала в Храм Любви, она восхищалась роскошным убранством, великолепным ароматным фонтаном и совершенно наивно разделась и прошла в бассейн. Но тут произошло что-то неожиданное. Оказалось, что Клавдия Владимировна собою представляла воплощение Венеры. Дивные формы сразу вызвали соревнование развратных котиков и началось лобзание ее тела, сразу несколькими из экзальтированных женщин. Клавдию Владимировну на руках понесли на диван, где, несмотря на все протесты испуганной девушки, ее заставили испытать своеобразный акт ласки. Развратницы не унимались и чередовались, доведя девушку до серьезной истерики. Но, когда с нею сделалось дурно, все не на шутку испугались.
К счастью, среди лесбиянок находилась поэтесса Г., хорошо знавшая медицину и даже прошедшая три курса медицинского факультета. Она потребовала валерьянки, уложила пострадавшую в отдельную комнату. После сильной истерики девушка уснула.
На следующий день, когда она вернулась домой, с нею повторился истерический припадок. Позвали врача, пользовавшего ее с самого детства. Ему она, после долгого колебания, под строгим секретом, рассказала всю истину. Но на сей раз врач не сохранил традиционной профессиональной тайны. Он все передал сановнику-отцу. Тот вызвал по телефону градоначальника, и салон, в разгар самого радения, подвергся внезапному нашествию полиции. Произошел невероятный скандал. Было даже возбуждено дело, которое, однако, замяли, по ходатайству одной из статс-дам, близкой родственницы княгини Б.
В то время, как проливалась кровь в братоубийственной войне, в Петрограде, в Москве, в Ростове на Дону, в Иркутске и на новом русском фронте Донецкого бассейна, в салоне лесбиянок вакханалия достигла колоссальных размеров.
Сюда стремились многие красивые мещаночки из разряда дочерей разбогатевших мародеров, считая принадлежность к этому клубу особенно желательным. Но княгиня была очень разборчива. Она выбирала только самых красивых, подававших надежду служить украшением роковой залы радения.
С реквизицией банков, княгиню Б. постигла перспектива денежного кризиса. Старик князь, хотя и не посвящал жену в свои дела, но она сама интересовалась финансовым вопросом, и, до известной степени, была в курсе дела мужа.
Князь собою представлял типичного рамоли. Когда он женился, здоровье его было прекрасное. Но, к счастью или несчастью князя, молодая жена оказалась одаренной необыкновенной страстью. Вначале сластолюбивый и весьма развратный новожен систематически развращал жену, создавая в ней такую безграничную потребность страстных объятий, которую впоследствии утолить уже вскоре не был в состоянии. Сознавая такое положение, он прибег к разным возбудительным средствам. На некоторое время князь немного подбодрился, но затем, вдруг наступила окончательная специфическая немощь. Жена нервничала и князь, не видя другого исхода, должен был примириться с адюльтерами жены, которым даже оказывал некоторое покровительство. Но молодая княгиня вскоре пресытилась. Она заболела.
Доктор на время запретил ей всякое общение сексуального характера. К этому времени относится ее знакомство с поэтессой Г., которая в нее влюбилась. Мало-помалу Г. завладела ею, введя неофитку лесбиянства в круг новых сильных ощущений особого порядка.
Сам старик князь, с разрешения жены устроил себе обсервационный пункт, откуда он наблюдал за всеми вакханалиями, происходившими в Храме Любви.
Покуда средства позволяли, княгиня себя ни в чем не стесняла и меньше всего думала о завтрашнем дне. Но теперь, когда закрыли банки и князь тщетно метался, в чаянии учесть чек, она не на шутку призадумалась...
На следующий день, как сквозь сон, она вспоминала, что бурные ласки, начавшиеся в кабинете, продолжались и в столовой и в спальне. Она припомнила неистовство сильного любовника и даже задрожала, переживая мысленно всю прелесть пламенных объятий.
Карп Андреевич спал безмятежным сном и даже слегка похрапывал. Черная, кудрявая голова, нависшие над глазами густые брови, небольшая темная бородка — все это гармонировало с крупным складом его тела.
Она взглянула на эту мощную фигуру и невольно в ее памяти с кинематографическою быстротою промелькнули многие эпизоды жизни.
Вот Жан, гувернер сына нефтепромышленника, которого она отбила от стареющей жены миллионера. Он интересен, изящен, капризен, деспотичен и страстен. Но, что он, в сравнении с этим геркулесом. А вот молодой поэт-кубист, атлет, но тип альфонса. Ходит он в голубой шелковой косоворотке, на груди которой вышит какой-то гад. Щеки накрашены, губы нафабрены, у подбородка выведенная мушка. Словом кокотка, кокоткой.
С некоторой грустью в душе воскрес образ талантливого писателя, с которым она как-то познакомилась на водах. Это была поэтическая натура.
Он увлекся княгиней только в силу одной ее красоты. Нежный культ, которым он ее окружал, с таким вниманием, эстетичность и деликатность, проявленные во всем их взаимном отношении, бурная страстность и в тоже время такая красота эмоций... Грусть охватила ее при воспоминании, о том, как он прощался с нею на вокзале, в Симферополе. Писатель рыдал, как ребенок и даже она не удержала слез.
Затем вторая встреча. Он лежал в клинике Елены Павловны и на его грустно улыбающихся устах играла смерть. Но он был в сознании и не подозревал своей близкой кончины.
«Приходите, княгиня к больному, которого, быть может, уже ожидает смерть. Радость встречи с вами, надеюсь, вдохнет в мою грудь новый эликсир жизни», — писал он на смертном одре.
И она пришла. Едва увидев бледное, изможденное лицо страдальца, глаза которого сияли от радости, княгиня зарыдала и долго не могла успокоиться.
И теперь, вспоминая об этой встрече, глаза ее наполнились слезами.
«Не плачьте, — шептал он, — я ведь поправлюсь. Теперь, когда я вас увидел, мне станет легче».
Но княгиня никак не могла успокоиться, пока ей не принесли валериана, который она приняла из рук любезной фельдшерицы. Но как только она взглянула на больного, рыдания возобновились.
А через два дня... его не стало.
Никогда еще, ни над кем, княгиня так не рыдала, как над безвременно скончавшимся писателем.
Но этот грустный облик прошлого быстро сменился недавним оригинальным казусом, который ей теперь вспомнился.
Во время революционного переворота ее застал пулеметный огонь около Суворовскаго проспекта. Лошади ее экипажа взбесились, понесли. Молодой рабочий бросился навстречу лошадям и повис на уздечке правого коня. Лошадь поднялась на дыбы. Был такой момент, когда коляска чуть было не опрокинулась. Но на помощь рабочему подоспел солдат и дальнейшая скачка закусивших удила лошадей была приостановлена.
Рабочий рассадил себе руку. Княгиня вышла из коляски, благодарила своего спасителя и, вдруг, заметила, что его рука повреждена. Она лично сама перевязала руку рабочего батистовым платком и, пересев на извозчика, отвезла раненого, несмотря на все его протесты, в Марьинскую больницу. Здесь ему сделали перевязку, во время которой княгиня присутствовала. Денег рабочий отказался принять. Тогда княгиня сняла с руки великолепный панцирный браслет и одела его на руку рабочего.
Так началось их знакомство. Прошло около месяца.
Однажды к княгине позвонили по телефону.
— Кто говорит? спросила она.
— Дмитрий Селиверстов, рабочий Бердовскаго завода.
— А, это вы, мой спаситель!
— Да, это я, товарищ!
— В чем дело?
— Хочу предупредить, что вашего мужа решено арестовать. Можете его убрать, если захотите. Все равно вреда от него для революции ждать не приходится.
— Я вам очень благодарна. Вы так любезны.
— Вот, когда уберете, то зайду к вам и кое-что сообщу.
— Пожалуйста, очень буду рада. Я прикажу, чтобы вас приняли.
В тот же день она отправила князя в Финляндию, а на другой день действительно объявился Селиверстов. Он сообщил княгине, что в квартире будет произведен обыск, что могут реквизировать все серебро, все золото.
Княгиня, рассыпаясь в благодарности, пригласила Селиверстова позавтракать в столовую. Когда, однако, рабочий выпил достаточную дозу коньяку, манеры стали принимать развязно фамильярный характер. Опасаясь компрометировать себя в глазах лакея, княгиня поспешила пригласить Селиверстова в свой кабинет. Здесь рабочий, не стесненный присутствием посторонних глаз, дал полный ход своим чувствам. Несмотря на все протесты княгини, он ее обнял и даже повалил на диван.
Княгиня до того обомлела, что уже не сопротивлялась, боясь скандала. Она отдалась и постаралась ласково выпроводить его, на что потребовалось немало времени.
Конечно, она тут же дала приказ на будущее время не принимать Селиверстова.
Воспоминание об этом курьезном любовнике теперь невольно ее рассмешило...
Карп Андреевич вдруг повернулся, потянулся и открыл глаза.
— Ангел мой, княгинюшка, лепетал он и потянулся к ней.
Княгиню также влекло в эти мощные объятия. После утоления бурной страсти всецело отдавшихся порыву любовников, ими снова овладело сонливое состояние.
Но часы в столовой пробили двенадцать.
— Боже мой! — воскликнула княгиня. — Неужели так поздно!
Она быстро принялась одеваться. Ее примеру последовал Карп Андреевич.
— Что я скажу своему старому черту? — вдруг вскликнула княгиня.
— Что ночевали у какой-нибудь знакомой...
— Да, впрочем, к чему это! Разве мы с вами не решили уехать в Красноярск! Надо действовать.
— Неужели осчастливите? — воскликнул Карп Андреевич и схватил княгиню за обе руки. Он смотрел ей в глаза с такою нежностью, что княгиня не удержалась от ответных ласк.
— Я прямо скажу мужу, что боюсь дальнейших террористических движений и еду в Сибирь. Вас попрошу быть моим спутником. Я заберу все свои вещи, бриллианты и туалеты и поеду с вами. А потом, из Красноярска, отпишу ему полную отставку. Тогда дело обойдется без скандала, все пройдет, как следует по программе.
— Но ведь у меня тут еще дела не окончены.
— Так и не надо спешить. Все окончите. Мы еще с вами, побываем здесь в одном интересном салоне эстетов.
— Это, что такое? — заинтересовался сибиряк.
— Это увидите, — лукаво смеясь, ответила княгиня, занявшаяся своим туалетом...
Голод обострялся с изумительной быстротою. В Смольном принимались полумеры. Украинская Рада пошла навстречу требованиям голодного Севера, но расстройство путей сообщения парализовало на долгое время планомерность снабжения.
Мирные переговоры в Бресте, куда из Петрограда переехала делегация, не клеились. Генерал Гофман заговорил тоном победителя. Новый Год встретили наши мирные делегаты при самой печальной обстановке.
Троцкий прекрасно сознавал крайнюю необходимость достигнуть какого-бы то ни было мира. Перемирие все отсрочивалось, союзники категорически отказывались принимать активное участие в переговорах.
А, между тем, из Сибири шли тревожные вести. Владивосток заняли японцы, Харбин — китайцы, на румынском фронте враждебные отношения к нашему фронту со стороны бывшего союзника приняли агрессивный характер. Северный, юго-западный и прочие фронты обезлюдили. Солдаты бегут, продавая казенное имущество, запасы провианта, лошадей в свою пользу, осаждают поезда, производят бесчинства, высаживают из уже занятых вагонов мирных пассажиров, расправляясь с ними с варварством дикарей. А тут немцы в Бресте ставят невозможные условия, намериваясь закабалить Россию, обкромсать ее территорию до крайних пределов.
Все это понимает Троцкий, сознает Ленин, слышит Бонч-Бруевич, созерцает Луначарский, учитывают Ногин, Каменев, Крыленко и прочие большевики. Но карта поставлена ребром. Теперь в них заговорило чувство партийного азарта, наряду с чувством осязания колеблющейся почвы.
До сведения их доходит, что Каледин серьезно мобилизует казачество всей России, что Дутов надвигается с северо-востока, что через неделю, две, а, может быть, через месяц сибирское казачество пододвинется к Царицыну и соединится с донскими казаками, что верховное командование войсками всей Донской области перешло к генералу Алексееву.
Большевистские войска не дремлют. Они наступают на Донецкий бассейн, занимают Екатеринославль, Киев...
Вся Россия ждала Учредительного Собрания.
А тут из Смольного идут приказы об арестах. В проскрипционных списках значится и хрустальночистый Церетелли и мужицкий министр Чернов и Авксентьев, не говоря уже о прочих почтенных деятелях русской революции, принадлежащих к лагерю кадетов. Петропавловская крепость, все ее бастионы переполнены узниками.
Вот засадили даже, пренебрегая законом об экстерриториальности, румынского посла Диаманди в Трубецкой бастион. Но энергичный протест всех послов, с американским во главе, угрожавших разрывом дипломатических отношений, убедили Ленина освободить Диаманди.
День созыва Учредительного Собрания пятого января 1918 г. ознаменовался братоубийственной схваткой, жертвой которой пали мирные демонстранты на улицах столицы. Тучи заволокли весь горизонт политического неба. Не видать просвета. Между большевиками уже начинается раскол. Семеновский и Преображенский, часть артиллерии демонстративно выступили на охрану Учредительнаго Собрания, в Волынском полку раскол; чувствуется он и в Московском гарнизоне. Только одни красногвардейцы являются твердым оплотом большевизма. Пролились ручьи русской крови. Не пощадили даже безоружных солдат Преображенского полка. Убили варварски в Марьинской больнице Кокошкина, Шингарева...
Во что выльется вся эта бойня — неизвестно. В то время, как пишутся эти строки, с разных сторон телеграф доносит тревожные вести. Под самыми окнами, раздаются раскаты выстрелов, уносят убитых и раненых и не видать конца этой кошмарной картины государственного распада.
Голод обострился. Разнесся слух, что завтра или после-завтра уже не будут выдавать хлебного пайка. В казармах паек уменьшен. Только одни красногвардейцы щедро награждены хлебом, сахаром, получая чуть-ли не генеральские оклады.
Сорваны погоны офицеров, уничтожены всякие знаки отличия. Все даровитое, знающее и талантливое деградировано и смешано в одну общую серую массу, с трусами, предателями отечества и тунеядцами. Командующие солдаты, командиры солдаты, разные отрасли государственной жизни находятся в руках круглых невежд, людей не дающих себе даже отчета о той нравственной ответственности, которую они несут перед родиной.
И в минуты такого безнадежного состояния отечества, праздные люди продолжают свой эпикурейский образ жизни. Происходит ряд оргий, вакханалий, под звуки убийственных выстрелов, под плач обездоленных вдов и сирот.
В салоне эстетов графини назначено новое заседание. Съезд необыкновенный. Решено кутить до утра. Все равно никуда ночью не пойдешь.
Вот уже с неделю в Петрограде периодически гасло электричество за отсутствием топлива. На улицах грабеж, террор, беспорядки.
К завтрашнему дню готовят наступление.
— Говорят, что варфаломеевскую ночь хотят устроить с буржуями, — говорит кухарка своим господам, по возвращении с митинга.
— Эх, дура ты, — отвечает хозяйка, — знаешь ли ты, что такое Варфоломеева ночь? Кабы ты знала, так не брехала бы.
Но слышатся такие вести с особою жутью.
Анархисты и коммунары Гельсингфорса, Петрограда и Москвы уже зашевелились. Эти гиены почувствовали, что запахло падалью, трупами...
А в салоне эстетов уже собирается публика.
Здесь и княгиня, приведшая сюда своего нового поклонника, Карпа Андреевича, и Соня, не получившая еще вестей о муже, а потому спокойно решившая выжидать возвращения посланного, и Агнесса и имя им легион.
Опять живые картины из обнаженных тел на сцене, какой-то декадент или кубист читает свои поэмы, сопровождает таковые невозможными жестами и выворачиванием бельм.
Публика слушает с напряженным вниманием. Пожирает скабрезные стихотворения, воспевающие прелести гомосексуализма.
А на улицах бегут красногвардейцы с целью разорить гнездо контр-революции. Эти милые люди, утопающие в своем ослеплении, ибо не знают что творят, фанатически убеждены в правоте их пославших.
Но за спущенными темными шторами и портьерами гостям салона эстетов ничего не слышно, не видно. Соблазнительный, обнаженный балет девиц- подростков, проделывающих самые неприличные па, е приподниманием ног, держит все зало в оцепенении. Раздался удар гонга. Все прошли в восточное зало. Подали горячий грог, крюшон из шампанского, шербет, фрукты, шоколад пралинэ с мараскином, пьяные вишни, ликеры, коньяк, киршвассер, абрикотин...
Под звуки румынского оркестра, вихрем влетели в восточное зало пляшущие вакханки. Шум бубен, визг панфлет, кларнетов и николо, дребезг ударных инструментов, все это слилось в один общий хаос звуков.
Но вдруг раздался ужасный шум. В громадное венецианское окно влетела бомба крупного колибра и тут-же разорвалась с оглушительным треском.
Потухло электричество, смолк оркестр, хаос ужасных криков, воплей и стенаний слился с воем пламени, охватившего предметы богатой меблировки. Кто уцелел, пополз к выходу. Эгоистическое чувство самосохранения вытеснило не только порыв похоти, но даже всякое сознание солидарности и гуманности.
Кавалеры покинули своих раненых дам, среди грозящей им смертельной опасности сгореть живьем; они бежали, спасая свою шкуру и тщетно искали выхода на вестибюль. Везде было темно, перегорели провода и, ко всем ужасам пожара, прибавились абсолютная темнота, удушливый дым и паническая растерянность.
А по улице бежала взбудораженная чернь, почуявшая добычу.
Вот она уже ломится в парадную дверь.
Швейцар забился в свой подвал и забаррикадировал даже дверь. Пламя уже выбивается на улицу. Но где его тушить. И некому и не для чего. Так рассуждают-прохожие. Но грабители смакуют, что в этом богатом особняке есть чем поживиться.
Сломали двери, врываются...
Кругом темно, а в потьмах ничего не найти.
Навстречу этим новым людям выбегают, наконец, со стремительным натиском спасающиеся от ужасов надвигающегося пламени. Они сметают бежавшую чернь, сбивают их с ног и через лежащие тела выбегают на улицу. Все смешалось в одну бестолковую массу равно обезумевших людей.
Карп Андрсеич с ужасом увидел сраженную осколком княгиню. Он хотел ее спасти, но заблудился. Его настиг удушливый дым. Он хватается за грудь, бежит к окну, вышибает стулом стекла. И в нем заговорило чувство самосохранения. Выбив зимнюю и летнюю раму, он выскакивает с подоконника бельэтажа на улицу.
— Ура! — кричат мальчугане. — Попался буржуй!
Над упавшим заносятся кулаки. Но Карп Андреевич быстро вскакивает на ноги и могучими кулаками пробивает себе дорогу. В эту минуту едет пустой автомобиль. Карп Андреевич прыжком тигра, на ходу, вскакивает в гоночную машину.
— Тысячу рублей, только гоните, спасайте!
Шофер дал полный ход по темной улице и быстро автомобиль скрылся во тьме.
ЭПИЛОГ
На следующий день особняк графини представлял собою тлеющую массу. Все выгорело. Спаслось не более пятнадцати человек. Все остальные погибли в пламени или от удушливого дыма. Погибла и Соня. Она так и не узнала, не дожила до трагической вести о гибели мужа.
Погибли и Агнесса, и Саня, но графиня спаслась каким-то чудом во дворе. Когда же пламя перекинулось на двор, она по высокой лестнице, через крышу, перебралась в соседний сад...
А на улицах Петрограда жутко и беспокойно.
Буржуи-дворники, получая прекрасные оклады, не скалывают лед. Улицы Петрограда изображают собою застывшие волны, прерываемые американскими горами самого головоломного типа.
По ночам где-то стреляют.