Глава 9 Морская политика России в бассейнах Черного и Средиземного морей в середине 1880-х годов. Блокада Греции международной эскадрой в 1886 году

Глава 9

Морская политика России в бассейнах Черного и Средиземного морей в середине 1880-х годов. Блокада Греции международной эскадрой в 1886 году

Морское министерство с окончанием Афганского кризиса вернулось к текущим делам. И.А. Шестаков занялся приемом в казну Обуховского завода, осмотром Кронштадта, форты которого в это время инспектировал начальник окружного артиллерийского управления, генерал-лейтенант Н.Е. Штаден. Кронштадтские рейды один за другим покидали уходившие в традиционные районы боевой учебы Минный, Артиллерийский и Шхерные отряды. То же самое, хотя и в гораздо более скромных размерах, происходило на Черном море. Впрочем, задачи, поставленные возрождавшемуся флоту, создавали вокруг боевой подготовки черноморцев особую атмосферу.

Еще в конце мая, едва улеглась тревога, вызванная слухами о возможном прорыве британской эскадры в Черное море, военный агент в Афинах, полковник А.П. Протопопов представил П.С. Ванновскому записку «об организации наблюдения за движением английского флота в Средиземном море». Обсудив ее в Главном штабе, военный министр 14 июня обратился к Н.К. Гирсу с просьбой учредить надзор за военными кораблями всех великих держав, а также английскими войсками и транспортами, «передвигающимися по Средиземному морю и Суэцкому каналу», силами консулов в Гибралтаре (или Алхесирасе), Мальте, Порт-Саиде и на острове Тинос, «чтобы угадать планы противника и определить степень опасности, угрожающей побережью Черного моря». При этом П.С. Ванновский, сомневаясь в благонадежности консулов из иностранцев, интересовался, нельзя ли в Гибралтар и Порт-Саид назначить «агентов из русских подданных».

Так как А.П. Протопопов предлагал создать сеть наблюдательных пунктов в Архипелаге, то по его просьбе посольство в Афинах запросило мнения консула на Цикладских островах, С.Л. Свиларича. Последний составил проект учреждения новых агентств на островах Милос, 3еа и Наксос (или Парос). Однако возвращавшийся из Европы через Афины И.А. Шестаков раскритиковал эту идею, заметив, что острова расположены слишком близко ко входу в Дарданеллы, и «неприятельские суда успеют дойти по на значению почти во столько же времени, сколько потребуется для доставления нам сведений о проходе их»[603].

Узнав об этом от Н.К. Гирса, П.С. Ванновский 17 октября обратился за отзывом к самому И.А. Шестакову, и тот 1 ноября ответил, что считает безусловно не обходимым «иметь понимающих дело агентов» в Алхесирасе, Порт-Саиде и особенно на Мальте. Впрочем, план организации постоянного наблюдения за английскими судами был частично реализован лишь после назначения в 1889 году на Мальту нештатным консулом отставного флотского лейтенанта Г.А. Сакса перед тем состоявшего морским агентом в Италии, до тех же пор приходилось рассчитывать на счастливую случайность своевременного оповещения да на быстроту высадки десанта.

Подготовка первого десантного учения, задуманного И.В. Гурко в 1883 году, к лету 1885 года, несомненно, под влиянием весенней военной тревоги, завершилась. 20 июня командующий войсками Одесского округа, генерал Х.Х. Рооп утвердил «Инструкцию для перевозки войск морем», содержавшую общие указания по организации этого важного этапа Босфорской операции. 27 июня начальник штаба округа, генерал-майор барон А.Б. Вревский, сообщил А.А. Пещурову что в первой половине сентября состоятся большие маневры войск Одесского и Бендерского лагерных сборов, с высадкой десанта в составе 51-ro Литовского пехотного полка, эскадрона и батареи, которые будут перевезены из Севастополя к устью Днестра на зафрахтованных шхунах РОПиТ. А.Б. Вревский просил назначить командующим десантной флотилией капитана 2 ранга барона К.Р. Бистрома и поручить ему предварительную рекогносцировку побережья. А.А. Пещуров удовлетворил его просьбу, а состоявшаяся 26–28 июля на пароходе «Сулин» рекогносцировка позволила выбрать подходящий для высадки участок у деревни Люстдорф, близ Одессы[604].

Утром 27 августа началась погрузка на пароход «Царь», шхуны «Волга» и «Кубань» людей, лошадей и имущества. По расчету времени предполагалось окончить ее к 18 ч, но из-за недостатка грузчиков, замедлявшего работы, справиться удалось только к 20 ч, и в 23 ч суда вышли в море. На переходе пехоту укачало, а по прибытии на место утром 29 августа начальник десанта, усмотрев небольшой бурун у берега, решил отложить высадку. Тем временем, присоединившийся было к отряду корвет «Воин», шлюпки которого входили в число высадочных средств, ушел из-за неисправности котлов. Несколько часов суда отряда выжидали улучшения погоды, но ветер все крепчал, и наблюдавший за учением с берега Х.Х. Рооп приказал им перейти в более защищенное от волн место[605].

Наконец, в 15 ч приступили к высадке, продолжавшейся до 19 ч 30 мин. Позднее, 7 сентября, очевидец десантирования, директор РОПиТ Н.Ф. Фан-дер-Флит, писал, что высадка, «строго говоря, не удалась: несмотря на продолжительные приготовления, избрание хорошо знакомого и вполне удобного берега, отсутствие сопротивления неприятеля, зыбь средней силы и таковой же прибой не дали возможности выполнить задание»[606].

Вместе с тем, он находил эту неудачу полезной, надеясь, что она успокоит «зорко следящих за нами иностранцев» и в то же время обогатит собственные войска ценным опытом. Так же смотрел на нее и К.Р. Бистром. П.С. Ванновский 3 октября писал И.А. Шестакову, что причины неудачи «в самой новизне дела и неизбежно с нею связанных: недостаточной подготовке личного состава руководителей и неуверенности в тех средствах, которые были подготовлены». Поэтому военный министр считал необходимой «некоторую постоянную практику в разрешении этой задачи», с чем адмирал целиком согласился[607].

Видимо, именно с этими учениями И.А. Шестаков связывал начало «исполнительного фазиса черноморского вопроса». Однако они показали, что Босфорская экспедиция требует продолжительной и тщательной отработки всех деталей и что высадка на черноморское побережье, считавшаяся предпочтительной, зависит от погодных условий. Быть может, их итог удержал Александра III от вмешательства в болгарские события.

Несомненно, Филиппопольский переворот 6/18 сентября 1885 года застал врасплох не только российскую дипломатию, но и вооруженные силы. Недаром в письме Н.Н. Обручеву из Фреденсборга, от 12 сентября, император назвал движение за присоединение Восточной Румелии к Болгарии нежелательным «в настоящую минуту» и подчеркнул: «По моему, у нас должна быть одна и главная цель: это — занятие Константинополя, чтобы раз навсегда утвердиться в проливах и знать, что они будут постоянно в наших руках», — признав при этом: «Что касается собственно проливов, то, конечно, время еще не наступило, но надо нам быть готовыми к этому и приготовить все средства»[608]. В том же направлении царь ориентировал и Министерство иностранных дел.

Объединение Болгарии вызвало широкий резонанс в Европе. Не прошло и месяца, как сербское правительство, первым порывом которого было совместно с Грецией отобрать у Турции Македонию, отказалось от этой идеи и при поддержке Вены потребовало от Софии передачи приграничных Радомирского, Брезникского и Трнского округов. 7/19 октября министр иностранных дел Австро-Венгрии, Г. Кальноки, запросил мнения Н.К. Гирса[609].

Российское правительство отвергло возможность территориальных уступок Болгарии в пользу Сербии и отказалось от переговоров по этому вопросу, однако в защиту болгар не выступило и никак не повлияло на подготовку князя Милана Обреновича, подстрекаемого австрийским посланником Р. Кевенгюллером, к достижению своей цели военным путем.

Мобилизовала войска и Турция, ряд влиятельных сановников которой выступил за восстановление прежнего положения вооруженной рукой. И хотя Абдул Хамид II, опасавшийся поражений в войне с болгарами и неизбежной при этом консолидации балканских стран, готовых лишить Турцию всех европейских владений, так и не решился занять Восточную Румелию, обстановка на Балканах накалялась с каждым днем. Правящие круги России, судя по всему, намеревались использовать болгарское воссоединение в качестве предлога для решения Восточного вопроса в свою пользу, но только в будущем, по окончании подготовки к Босфорской операции, поэтому после несвоевременного, с их точки зрения, переворота стремились, по словам И.А. Шестакова, «оттягивать решение вопроса на Балканском полуострове до нельзя»[610].

Помимо прочего, в Петербурге не желали воссоединения болгар под управлением князя Александра Баттенбергского, явно ориентировавшегося на Австро-Венгрию и поддерживаемого Англией. Поэтому официально предупредив Порту о недопустимости репрессивных мер и втайне надеясь, что султан все же введет войска в Румелию и низложит князя, российское правительство, не особенно рассчитывая на обещанное А.И. Нелидовым соглашение о совместной обороне Босфора, позаботилось об ускорении подготовки операции.

1/13 октября И.А. Шестаков занес в дневник: «Был на совещании у военного министра. Боятся, что настоящие обстоятельства заставят захватить Босфор и торопят со средствами. Я старался отдалить вопрос, но не мог отвергать мер. Решили собираться каждый четверг»[611].

Адмирал отмечал, что больше всех ратовал за проведение операции Н.Н. Обручев, представивший записку, в которой он обосновывал необходимость войны с Австро-Венгрией за Галицию, Буковину и польские земли, а также овладели Босфором «защиты ради, но не Константинополем с Дарданеллами, которые должны остаться за султаном». По свидетельству И.А. Шестакова, 16/28 октября «Государь, прочтя и пометив согласием, велел дать прочесть совершенно секретно Гирсу и мне»[612].

Спустя три дня управляющий записал: «Черноморский вопрос все преследуется и, кажется, входит в исполнительный фазис», а 29 октября он вместе с военным министром представил всеподданнейший доклад о необходимости экстра ординарного кредита «для исполнения почти сумасбродного плана Обручева — захвата Босфора со средствами, наскоро изготовленными в Черном море»[613].

3 ноября состоялось Особое совещание под председательством А.А. Абаза, 6езоговорочно утвердившее такой кредит в размере 8 млн руб. из которых Морскому министерству выделялось 6,3 млн, на строительство шести канонерских лодок, шести миноносцев, заказ пушек Гочкиса, мин Уайтхеда, «аппаратов электрического освещения» и различного снаряжения. Военное же министерство собиралось потратить свою часть на приспособление судов РОПиТ к перевозке войск, мин заграждения, на приобретение продовольствия, десантных катеров, ботов и другого имущества. 7 ноября решение совещания было высочайше утверждено[614].

18 ноября И.А. Шестаков просил Н.Х. Бунге отпустить 0,6 млн в счет кредита, и на следующий день министр финансов дал соответствующее указание Главному казначейству[615].

Однако к тому времени события на Балканах приняли другой оборот. Начавшаяся 2/14 ноября сербо-болгарская война после поражений сербов под Сливницей 7/19 и Царибродом 12/24 ноября, а также оккупации болгарами части сербской территории практически завершилась: по требованию Австро-Венгрии князь Александр остановил свои войска и вступил в переговоры с Миланом. Победа укрепила положение Баттенберга в Болгарии и на международной арене. В его пользу действовал английский посланник в Константинополе У. Уайт, и Турция, маневрировавшая между Лондоном и Петербургом, настаивавшим при поддержке держав Тройственного союза, а отчасти Франции, на восстановлении status quo в Восточной Румелии, предпочла отказаться от своих первоначальных намерений занять ее и ограничилась декларациями. Российское же правительство, несмотря на настойчивые призывы Н.Н. Обручева, так и не вышло за рамки подготовки Босфорской операции[616].

Отчасти, видимо, оно не решилось на действительную высадку из-за вооружения турками пяти броненосцев, вследствие волнений на острове Крит, о чем донес 4 декабря командир парохода «Тамань», капитан 1 ранга Н.В. Власьев[617].

Как отмечалось выше, Филиппопольский переворот вызвал оживленную реакцию Сербии и Греции, первым порывом которых было намерение захватить Македонию. Но вскоре Белград попытался получить территориальную компенсацию за счет болгарских земель, Афины же, несмотря на предостережения Лондона, стали разжигать очередное восстание на острове Крит. К началу этих событий Россия располагала в водах Средиземного моря отрядом кораблей под командованием контр-адмирала Н.И. Казнакова, в составе фрегата «Дмитрий Донской», клиперов «Забияка» и «Пластун», а также направлявшейся в Тихий океан канонерской лодкой «Сивуч». Однако активно использовать отряд Петербург поначалу не собирался. Согласно предписанию ГМШ от 17 сентября 1885 года Н.И. Казнаков должен был посылать свои корабли «по возможности в такие порты», где «появление их не могло бы служить поводом к политическим осложнениям», и во всяком случае избегать «посещения Пирея без предварительного соглашения с посланником» в Афинах, Е.К. Бюцовым[618].

Между тем, шесть броненосцев — костяк английской эскадры вице-адмирала Д. Хэя — находились у берегов Греции. 22 октября Н.И. Казнаков донес генерал-адмиралу о слухах, будто они собираются зимовать на острове Корфу вместо Мальты. Российские корабли первое время также находились в греческих и австрийских портах. Н.И. Казнаков даже рассчитывал вместе с полковником А.П. Протопоповым пройти на «Забияке» Эвбейским проливом, где предполагалось негласно испытать постановку сфероконических мин на течении, в условиях, близких к босфорским, но греческое правительство объявило о его минировании[619].

А спустя месяц отряд существовал уже только номинально, так как «Дмитрий Донской» с ноября по декабрь ремонтировался в Тулоне, «Сивуч» получил приказание следовать по назначению, «Забияка» же, с изношенными котлами, стал готовиться к переходу на ремонт в Черное море, на что Турция дала свое согласие.

Однако военные приготовления Афин нарастали, и 16/28 января 1886 года А.И. Нелидов, информированный консулом в Канее (Ханья), Л.А. Нягой, сообщил в Петербург о посылаемых на Крит греческих волонтерах. На острове ждали прибытия в бухту Суда итальянской и английской эскадр, поэтому и консул, и посол считали желательным появление там Средиземноморского отряда, при условии сохранения им «полной независимости»[620].

К тому времени И.А. Шестаков распорядился поторопить возвращавшиеся с Тихого океана клипера «Разбойник» и «Наездник», практически отменив собственное приказание об осмотре ими Зондских островов, Н.И. Казнаков же получил предписание «следить за движениями греческого флота», по его мнению, почти неисполнимое из-за отсутствия в большинстве портов Греции агентов, а на кораблях — постоянных лоцманов, хорошо знакомых с многочисленными островами и проливами Архипелага. В рапорте от 4 февраля 1886 года адмирал высказал мысль об их необходимости, «в том предположении, что мы будем держать здесь эскадру, деятельность которой во время войны нашей с Турциею могла бы быть крайне важною, так как служила бы отвлечением большого количества турецких морских сил от Черного моря и работала бы как раз на том пути, по которому турки получают свои войска, главный контингент коих идет из Малой Азии (Смирны и др. портов), и снабжение»[621]. Пока же командующий отрядом констатировал, что не в состоянии уследить за переходившими от острова к острову греческими судами.

После вторичного предъявления Афинам 12/24 января коллективной ноты держав о разоружении и столкновения по этому поводу английского посланника Г. Румбольда с премьером Т. Делияннисом обстановка стала тревожной. Англичане стягивали к берегам Греции свои корабли и готовились силой заставить греков отказаться от их территориальных притязаний и распустить войска. Посоветовавшись с Е.К. Бюцовым, считавшим появление российского отряда у Крита несвоевременным, Н.И. Казнаков решил перейти в Смирну (Измир), где он мог получать телеграфные депеши.

Тем временем, в Петербурге обсуждали предложенную Лондоном совместную морскую демонстрацию. И.А. Шестаков находил повторение того, что происходило в 1880 году у Дульциньо нежелательным и «предложил согласиться с англичанами… но, так как к миру на море склонен и Бисмарк, то стараться из второстепенных морских государств образовать особый охранительный союз, который, устраняя действия на море, вместе с тем наблюдал бы за англичанами… При этом я советовал склонить турок не высылать судов в Архипелаг… Наши силы ничтожны, и нужно подумать, как скрыть это ничтожество, не сходя совсем с поля действия. Можно наблюдать за нейтральным Корфу»[622].

Карта Эгейского моря, Архипелага и острова Крит

Н.К. Гирс же полагал, что присутствие наших судов в Эгейском море не должно иметь того враждебного характера против греков, которого (так! — Авт.) принимает Англия»[623].

Управляющий Морским министерством склонялся к мысли задержать отряд Н.И. Казнакова в Смирне. Узнав об этом, Н.К.Гирс испросил высочайшее разрешение направить его в Суду, где находились эскадры держав, а затем «в один из ближайших к Пирею портов, соединенных телеграфом с Афинами, как например в Сиру»[624].

В Суде Н.И. Казнаков должен был войти в сношение с адмиралами, уклоняясь при этом от совместных акций и объяснений по поводу своих намерений. Дальнейшие его действия обуславливались соглашением с Е.К. Бюцовым. На основании этих положений была составлена инструкция командующему отрядом, изложенная в письме Н.М. Чихачева от 24 января 1886 года.

Указывая на готовность Англии и Италии силой «не допускать греческий флот до военных действий», начальник ГМШ в соответствии с пожеланиями Н.К. Гирса предписал Н.И. Казнакову, дождавшись известий о прибытии в Архипелаг германского броненосца, отправиться в Суду и заявить, что ему «поручено заботиться о предупреждении военных действий на море», уклоняясь от «объяснений относительно способов, коих Вы намерены держаться… так и от всякого вооруженного действия совместно с другими эскадрами. Относительно же действий миролюбивых, — гласила инструкция, — старайтесь, насколько возможно, достигнуть соглашения с начальниками эскадр австрийской и германской»[625].

Далее Н.М. Чихачев разъяснял, что «правительство наше не имеет по настоящее время намерения вступать в какие бы то ни было военные действия, а желает лишь произвести нравственное давление на греческий народ, чтобы оградить его от увлечений и от опасности, угрожающей ему со стороны европейских морских держав и Турции». Н.И. Казнаков должен был выбрать «район весьма ограниченный, не удаляясь от Афин» и находиться в готовности «по первому приказанию перейти с фрегатом в Пирей». Последнее требование вызывалось опасениями за жизнь греческой королевской семьи в случае беспорядков в Афинах.

Письмо было отправлено с лейтенантом А.А. Эбергардом, выехавшим из Петербурга 24 января. 28 января он отплыл из Одессы на пароходе РОПиТ «Лазарев» и вскоре вручил пакет Н.И. Казнакову в Смирне. 4 февраля адмирал покинул порт с «Дмитрием Донским» и «Пластуном», а 7 февраля вошел в Судскую бухту, где «застал английскую эскадру адмирала, лорда Джона Хея, итальянскую эскадру вице-адмирала Мартини и австрийскую коммодора барона Шпауна». Кроме того, в бухте стояли четыре турецких корабля адмирала Хусейна-паши. После установленных визитов адмиралам и генерал-губернатору Савассу-паше, Н.И. Казнаков узнал от Л.А. Няги, что часть жителей Крита ожидала его прихода «чтобы возмутители спокойствия не имели возможности указывать на отсутствие русских в этой демонстрации как на глухую… поддержку греков в их затеях на острове, сами же коноводы ждали нашего прибытия для того, чтобы явиться ко всем адмиралам с депутацией, которая намеревалась поднести письменную петицию о присоединении острова к Греции». В ответ командующий отрядом «просил его объявить, что я… не приму никакой депутации и никаких заявлений»[626].

На следующий день Д. Хэй сообщил Н.И. Казнакову, что исполняя предписание своего правительства не допускать нападения греков на турецкую территорию и корабли, он намерен препятствовать появлению греческого флота у Крита, вплоть до применения силы, с чем согласны и другие адмиралы. Вполне разделяя взгляд Д. Хэя, Н.И. Казнаков, после консультаций с бароном Шпауном и командиром пришедшего в Суду 9 февраля германского броненосного фрегата «Фридрих Карл», капитаном Штемпелем, ответил ему, тем не менее, что оставляет за собой свободу действий. В те же дни командующий отрядом узнал от Шпауна о выдвинутом англичанами и принятом Веной предложении блокировать греческий флот. Получив соответствующее известие из Лондона в Петербурге постарались занять неопределенную позицию. 12 февраля Н.К. Гирс уведомил И.А. Шестакова, что Александр III «выразил желание, чтобы контр-адмирал Казнаков вошел в сношения с командирами иностранных эскадр, но чтобы при этом он не становился под начальство кого-либо из них»[627].

Составленную в ГМШ на основании письма Н.К. Гирса инструкцию Н.М. Чихачев 14 февраля препроводил в Министерство иностранных дел для передачи Н.И. Казнакову через Е.К. Бюцова.

Тем временем адмирал, собравшийся было в Пирей, но отложивший плавание после того, как узнал о скором прибытии на Крит нового командующего английской эскадрой, герцога Эдинбургского, получил 19 февраля две петиции от имени «моров (старост. — Авт.) деревень провинций Апокорони и Сфакия» с просьбой поддержать их требование о присоединении Крита к Греции. Опасаясь, что сделано это только для того, чтобы «заявить в афинских газетах лживое известие о приеме будто бы петиций и о нашем сочувствии движению», Н.И. Казнаков немедленно вернул их подателям через Нягу, сообщив о случившемся Е.К. Бюцову. 21 февраля, в Суде появился герцог Эдинбургский, через день пригласивший всех адмиралов к себе на броненосец «Темерер» и официально предложивший принять участие в блокаде греческого флота. Обсудив предложение адмиралы высказались против, обосновав это неизбежностью вооруженного сопротивления греков при попытке приблизиться к их портам, о чем герцог 24 февраля телеграфировал в Лондон.

Судя по рапорту Н.И. Казнакова генерал-адмиралу, от 28 февраля, эта телеграмма вызвала недоумение королевы Виктории, знавшей о том, что германский представитель получил инструкцию «не останавливаться перед военными действиями». Говоривший об этой инструкции и со Штемпелем, и с герцогом Эдинбургским, Н.И. Казнаков указал руководству Морским министерством на ее противоречие с предписанным ему самому мирным образом действий. 10/22 марта адмирал телеграфировал из Канеи, что по указанию из Лондона герцог вновь предложил адмиралам блокировать греческий флот и на этот раз встретил общее согласие, сам же он вынужден был сослаться на отсутствие полномочий и решил уйти в Пирей[628].

Становилась очевидной несбыточность надежд российского правительства, опираясь на Союз трех императоров, заставить Англию считаться с его позицией, что могло бы ослабить влияние Лондона на Константинополь в болгарском вопросе. При фактическом содействии Берлина и Вены, Сент-Джемский кабинет перехватил инициативу. Поддерживать великогреческие устремления Афин Петербург не собирался, да и не мог противопоставить себя позиции держав и Турции, так как это лишало его возможности вернуть себе преобладание в Болгарии. К тому же подобная поддержка потребовала бы значительной морской силы. Оставалось лишь маневрировать, пытаясь как можно дольше сохранять нейтральное положение, позволявшее рассчитывать на некоторое сближение с Грецией после произошедшего весной 1878 года охлаждения отношений в связи с попыткой России присоединить к Болгарии по условиям Сан-Стефанского договора Македонию. Поэтому Н.К. Гирс, которому Н.М. Чихачев передал телеграмму Н.И. Казнакова, 11 марта одобрил намерение последнего уклониться от участия в блокаде, но советовал перейти не в Пирей, а в порт, расположенный вне блокируемого района. Н.М.Чихачев, со своей стороны, телеграфировал адмиралу, чтобы он объяснял свою пассивность недостатком продовольствия, что тот и сделал 17 марта в ответ на предложение герцога Эдинбургского выбрать себе участок намеченной линии блокады, после чего снялся с якоря и ушел в Сиру. Однако 19 марта Н.М.Чихачев послал ему приказание вернуться в Суду, видимо, чтобы не создавать повода для упреков в сепаратных действиях.

Н.И. Казнаков получил его 23 марта, а 26 марта А.Е. Влангали известил начальника ГМШ, что «так как мы приняли в принципе блокаду, то нашему поверенному в делах в Афинах предписано подписать декларацию, если только она ограничится нотификацией факта»[629].

На Певческом мосту надеялись протянуть время в переговорах относительно конкретных деталей организации блокады. Но уже 6 апреля Л.А. Няга телеграфировал в Министерство иностранных дел, что герцог Эдинбургский конфиденциально предупредил Н.И. Казнакова о полученном из Лондона приказании послать в Пирей по одному судну от каждой эскадры, под общим руководством английского командира, с ультиматумом греческому правительству — разоружиться в течение недели, угрожая блокадой при отказе. 11 апреля герцог официально обратился к адмиралу с предложением выделить для демонстрации клипер «Пластун», и тому вновь пришлось сослаться на отсутствие указаний из Петербурга. Правда, эта уловка оказалась бесполезной, так как 13 апреля поверенный в делах, Г.П. Бахметев, передал Н.И. Казнакову, что российское правительство присоединилось к державам.

Судя по всему, Петербург сделал этот шаг после того, как державы и Турция 24 марта/5 апреля 1886 года подписали Топханейский протокол, изменивший условия ранее заключенного болгаро-турецкого договора в соответствии с требованиями России. Из соглашения была исключена статья о военном союзе, а также введен порядок обязательного утверждения Портой болгарского князя в качестве генерал-губернатора Восточной Румелии каждые пять лет, что ставило под сомнение прочность объединения страны, дискредитировало Александра Баттенбергского и давало надежду на его смещение[630].

5/17 апреля И.А. Шестаков отмечал: «Гирс считает по своим известиям Болгарский вопрос конченым, а Государь не верит. Гирс как ребенок радуется минутному успеху протокола и не хочет допускать последствий»[631].

Очевидно, в эйфории от кажущегося достижения главной цели министр иностранных дел считал себя связанным проявленной державами готовностью идти ему навстречу, и желая скорейшей ликвидации очага напряженности на Балканах последовал за Лондоном. 7/19 апреля он консультировался с И.А. Шестаковым по поводу выдвинутых англичанами требований и получил совет согласиться на предъявление грекам ультиматума, оговорив необходимость уточнения подробностей. В частности, управляющий Морским министерством считал недопустимым захват греческих торговых судов. Н.К. Гирс, несомненно, с высочайшего одобрения, так и поступил, что вызвало удивление адмирала: «Как и кто ведет у нас дела, коли мои советы, искренние, но основанные только на поверхностном знакомстве с делом, принимаются и тотчас приводятся в исполнение»[632].

Поспешность принятого решения выяснилась быстро. 15 апреля броненосные фрегаты «Нептун», «Фридрих Карл», «Кайзер Макс» и «Анкона» прибыли в Пирей, где застали «Пластун», который к ним присоединился. Ультиматум был предъявлен и отвергнут греческим правительством, о чем Н.И. Казнаков 16 апреля телеграфировал в Главное Адмиралтейство и в Ливадию, где находились Александр III, И.А. Шестаков, Н.К. Гирс и вызванный туда Е.К. Бюцов. 18 апреля Н.К. Гирс передал командующему отрядом через Г.П. Бахметева, чтобы он не принимал деятельного участия в блокаде и до особого распоряжения оставался в Суде, а «Пластун» держал в Пирее. 24 и 25 апреля это распоряжение было подтверждено. По истечении срока ультиматума посланники держав выехали из Афин. Блокада же из-за свежей погоды началась позднее, 28 апреля. Покинув Судскую бухту эскадры растянулись вдоль побережья Греции и приступили к захвату торговых судов. Н.И. Казнаков запросил было разрешения идти в Фалерскую бухту, но получил отказ, смысл которого поясняет замечание И.А. Шестакова, писавшего, что «порывы Казнакова подчиниться Эдинбургскому, в чаянии, вероятно, аксельбантов, и прорваться к глупой жене, мешающейся чрез добрую королеву в политику … пока устранены»[633].

1 мая командующий отрядом получил инструкцию Министерства иностранных дел: ни под чье командование не становиться, избегать всяких насильственных мер по отношению к греческим судам, как можно чаще возвращаться в Суду. «Пластун», несмотря на блокаду, предписывалось оставить в Пирее, на случаи эвакуации королевской семьи[634].

Клипер «Пластун», участвовавший в блокаде греческого побережья

2 мая Н.И. Казнаков на «Дмитрии Донском» ушел в Суду, а затем к острову Зеа, где патрулировал «Темерер». Сообщив герцогу Эдинбургскому о своем присоединении к блокаде, адмирал выбрал для наблюдения пустынный участок побережья Пелопоннеса, о чем известил вернувшегося в Афины Е.К. Бюцова. Но посланник счел соглашение с герцогом неуместным и рекомендовал Н.И. Казнакову под каким-либо предлогом провести несколько дней в Суде, надеясь, что с возможным изменением ситуации исчезнут и основания для блокады. И хотя ждать этого момента пришлось до 24 мая, «Дмитрий Донской» участия в репрессалиях так и не принял.

Действия англичан в непосредственной близости от черноморских проливов вызывали в Петербурге немалую тревогу. Еще 13/25 января 1886 года И.А. Шeстаков отмечал: «Государь все боится, что англичане захватят Дарданеллы, но тогда нужно на все решаться». Однако под этим «все» он понимал не Босфорскую операцию. Осенью 1885 года, когда «ярый Обручев подал записку о необходимости воспользоваться обстоятельствами и ударить прямо на Босфор. Не менее азартный Куропаткин, чая командовать экспедициею, поддерживал его», управляющий Морским министерством «предуведомлял, что мы, с морской стороны, не можем быть готовы ранее года», имея в виду постройку канонерских лодок и миноносцев. Поэтому, задумав в те дни поездку во Владивосток, адмирал «счел долгом совести высказать чистосердечно мой взгляд на предприятие и представить все последствия неудачи». Вечером 10/22 февраля он послал Александру III письмо и в полночь получил ответ, гласивший: «Можете быть уверенным, что ваше задушевное и искреннее слово не пропадет, и я буду руководствоваться в решении этого вопроса вашим мнением. Будьте уверены, что я не поведу Россию на рискованные предприятия и выжду дня, когда мы будем готовы и уверены в полном успехе предприятия»[635].

Однако беседуя с Е.К. Бюцовым в Ливадии, И.А. Шестаков услышал, что «англичане торгуются за Лемнос» и решил «иметь откровенный разговор с Государем. Лемнос, приближая английский флот к Константинополю, навсегда отдалит исполнение нашей заветной мысли. Нужно сказать Порте: соглашусь на вашу сделку касательно Лемноса в том только случае, если вы мне отдадите верхний Босфор, и даю вам всю контрибуцию и еще кое-что, но если без замены этой вы отдадите англичанам Лемнос, тотчас двигаю войска на Эрзерум и наступаю к Герату. Такой случай требует решительности». Адмирала не успокоило и высказанное 14/26 апреля А.И. Нелидовым мнение, что принципиальное согласие греческого правительства на разоружение снимает вопрос. Дальнейшие же события, особенно начало блокады, заставили управляющего 23 апреля/5 мая доложить императору, что он «был против предприятия, не вызываемого еще силою обстоятельств, и в доказательство фантастической основы его сознавался с горечью, что во всем рассчитывают на флот, а флота нет, в чем Вы сами воочию убедились. На Лемносский вопрос я смотрю совершенно иначе. Если англичане утвердятся там, конец всем нашим историческим стремлениям». Изложив Александру III свою мысль требовать у Турции компенсации на Босфоре под угрозой наступления в глубь Малой Азии, на возражение царя, что «все-таки мы будем заперты Дарданеллами», И.А. Шестаков заявил: «Да нам Дарданелл и не нужно, в Средиземном море у нас нет интересов. Наши интересы в Малой и Средней Азии». «Дорого будет стоить, возразил Государь, не отставший еще от Обручевской фантазии. — вспоминал управляющий. — Дорого, но зато игра свечей стоит, и мы станем твердо. Велел сообщить Ванновскому…»[636].

Надо сказать, что предложение И.А. Шестакова основывалось на известной идее давления на Турцию наступлением в направлении Эрзурума, по населенной армянами территории. Российской армии не раз доводилось проверять ее истинность, добиваясь определенных успехов, последним из которых было взятие Карса 6 ноября 1877 года. Правда, решающего значения эти успехи не имели, да и боевые действия в гористой местности всегда шли трудно. Но весной 1886 года, когда Порта сосредоточила большую часть войск на границе с Грецией, условия для наступления складывались благоприятно. Угроза же со стороны греков, сербов и болгар могла сделать Абдул Хамида II более податливым. Однако ни одно из этих обстоятельств не гарантировало Россию от появления в Черном море английского флота, если и не пропущенного самими турками, то прорвавшегося через проливы, охранять которые в случае войны, с неизбежным вмешательством балканских стран и Австро-Венгрии, Турция едва ли стала бы. Практически неизбежным следствием такого прорыва становилось создание англичанами военной базы в Дарданеллах или даже в Босфоре.

К счастью, приводить план адмирала в исполнение не пришлось, так как англичане попыток обосноваться на Лемносе не предпринимали. Зато высказанное им убеждение, что у России нет интересов в Средиземном море, спустя год определило судьбу содержавшегося там отряда кораблей. Судя по всему, И.A. Шестаков имел в виду довольно прохладные отношения Петербурга с большинством стран Средиземноморья и отсутствие в регионе сколько-нибудь существенных территориальных владений. Едва ли управляющий при этом ставил на одну доску с политическими и экономические, а там более военные интересы. Правда, он смотрел на перспективы использования Средиземноморского отряда через призму идеи крейсерской войны с Англией, но не ограничился ею и поинтересовался мнением на этот счет Н.И. Казнакова.

Выполняя его указание, командующий отрядом представил при рапорте генерал-адмиралу от 18 марта 1886 года записку «Задачи нашего отряда судов в Средиземном море», в которой отметил весьма ограниченный район плавания и «отсутствие каких бы то ни было инструкций и указаний цели, для которой вы ссылается постоянно эта эскадра». Упомянув несколько раз высказанную управляющим «мысль, что Средиземный отряд, продолжая удовлетворять двум главным целям — школы и крейсерства, должен вместе с тем служить дополнением нашего Тихоокеанского отряда, который в случае нужды не может быть усилен иначе, как посылкою вполне готовых судов из Средиземного моря», Н.И. Казнаков заметил, что у него «есть своя, весьма важная задача»: отряд, «кроме отвлечения морских сил Турции от Босфора, должен еще изолировать ее и прервать все ее сообщения, идущие через Архипелаг». Значение этих коммуникаций состояло как в том, что они позволяли Турции «получать из Европы все военные запасы», так и в том, что по ним доставлялся «главный контингент армии султана». Адмирал выделил два пути: «вдоль по берегу Сирии и Малой Азии, Спорадскими островами на Хиос, Митилен в Дарданеллы» и второй, «вдоль Ионических островов, берегов Пелопоннеса, Мореи и проливами Зеа и Доро» ведущий в Албанию.

По его словам: «Несколько крейсеров, хорошо знакомых с условиями плавания в Архипелаге и местностью, расположившись на этих путях, могут смело если не прекратить вовсе подвоз войск к Босфору, то замедлить его настолько, что Константинополь останется при тех силах, которые находились в нем в мирное время и которые, без сомнения, не в состоянии будут представить серьезного препятствия нашему десанту…»[637].

Правда, Н.И. Казнаков считал, что отряд «должен быть настолько силен, чтобы не бегать от турецкого флота» и быть в состоянии блокировать Дарданеллы выдвигая тем самым условие, исполнимое лишь в перспективе. Для достижения «свободы действий» командующий отрядом предлагал ввести в его состав транспорты и «минную матку» (плавучую базу миноносцев), с началом же войны — устроить опорный пункт в Архипелаге, захватив один из принадлежащих Турции островов, например, Лемнос, Тенедос, Митилен или Хиос, чему их греческое население не станет препятствовать.

Скорее всего, записка достигла Петербурга к началу апреля, когда И.А. Шестаков уже был в Крыму, и он до самого отплытия 12/24 мая из Одессы на Дальний Восток на пароходе Добровольного флота «Москва» с нею не ознакомился, видимо, как и с рапортом Н.И. Казнакова от 4 февраля. Едва ли управляющий говорил с автором на затронутые им темы при встрече 15/27 мая в бухте Мудрос на острове Лемнос. Сам он занес в дневник, что передал командующему отрядом «наставления и велел быть готовым на случай возбуждения Лемносского вопроса», после чего с помощниками, лейтенантами А.М. Абазой и А.А. Эбергардом, побывал на «Дмитрии Донском»[638].

Спустя несколько часов «Москва» отправилась в Порт-Саид, а фрегат — в Смирну, где его и застало известие о прекращении блокады Греции, новое правительство которой, во главе с Х. Трикуписом, приступило к демобилизации войск.