Глава 7 Поиск мест для создания опорных пунктов в океанах. Морское ведомство и внешняя политика России на Дальнем Востоке в первой половине 1880-х годов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 7

Поиск мест для создания опорных пунктов в океанах. Морское ведомство и внешняя политика России на Дальнем Востоке в первой половине 1880-х годов

Крейсерская война в конце XIX века уже не могла походить на продолжительные рейды каперов Р. Дюге-Труэна или Р. Сюркуфа. Паровые корабли требовали периодического пополнения запасов угля, смазки, переборки механизмов, до внедрения опреснителей они нуждались и в пресной воде для питания котлов. Трудности, сопряженные с погрузкой всего необходимого в открытом море, заставляли выбирать закрытые от ветра и волнения бухты или рейды. Поиск мест, пригодных для временного базирования крейсеров, предпринимался еще в 1860 — 1870-х годах. Весной 1861 года, с разрешения великого князя Константина Николаевича, командовавший Тихоокеанской эскадрой И.Ф. Лихачев даже пытался основать постоянную станцию на острове Цусима, однако после протеста японского правительства, энергично поддержанного англичанами, по повелению Александра II ликвидировал ее[445].

Это не остановило русских моряков, но лишь с 1880 года, когда адмирал С.С. Лесовский отправил на поиски удобных для учреждения угольных станций пунктов отряды А.Б. Асланбегова и О.Р. Штакельберга, до того редкие предложения утвердиться на заморских территориях учащаются, как и целенаправленное знакомство с возможными базами.

Поход отряда А.Б. Асланбегова на Сандвичевы (Гавайские) острова и в Океанию, а затем вокруг Австралии в архипелаг Больших Зондских островов не прояснил вопроса, который перешел к новому командующему эскадрой Тихого океана, контр-адмиралу Н.В. Копытову, 27 июля 1882 года поднявшему свой флаг на стоявшем в Йокогаме фрегате «Генерал-Адмирал». Однако вначале ему пришлось, в соответствии с обычной практикой, увести свои корабли во Владивосток, подальше от жары и вспыхнувшей в Иокогаме эпидемии холеры. Первым же строевым рапортом генерал-адмиралу от 17 августа 1882 года, командующий донес о недостатке во Владивостокском порту средств погрузки угля и воды, недопустимо замедлявшем подготовку кораблей к выходу в море при возможном разрыве с Англией. Затронув целый ряд сюжетов, связанных с крейсерством, в частности, о пользе замены сухарей выпекаемым на судах хлебом, что в 1863 году уже пытался внедрить С.С. Лесовский, хотя и безуспешно, Н.В. Копытов предложил ввести ежегодное пятимесячное плавание эскадры в водах к югу от Гонконга, чтобы «знакомиться с различными определенными районами в этом пространстве»[446].

Он имел в виду пути английского торгового судоходства из портов Китая и Японии в Австралию, Индию и Европу, сливавшиеся южнее Гонконга воедино. Именно там было проще всего перерезать их. Разумеется, выполнение такой задачи требовало предварительной подготовки. Однако скорому осуществления задуманного плавания помешало обострение политической обстановки на Дальнем Востоке в связи с предпринятой 11/23 июля 1882 года попыткой государственного переворота в Корее.

Заметим, что российское Министерство иностранных дел долгое время воздерживалось от попыток установить дипломатические отношения с Кореей, аргументируя это бедностью и малонаселенностью Приморской области, не способной бороться с иностранными державами за влияние на эту страну. Положение изменилось с началом предпринятого Соединенными Штатами в апреле 1880 года, через командующего отрядом судов в китайских водах, коммодора Р. Шуфельдта зондажа почвы для договора с Сеулом[447].

Впрочем, первое время в Петербурге лишь присматривались к происходящему, стараясь избегать действий, способных подтолкнуть державы к более активной политике в Корее. Выше отмечалось, что С.С. Лесовскому в 1880 году было предписано в сношениях с нею учитывать позицию японского правительства.

24 июня 1881 года Азиатский департамент Министерства иностранных дед препроводил А.А. Пещурову секретные донесения посланника в Токио, К.В. Струве от 7/19 апреля и поверенного в делах в Пекине, А.И. Кояндера от 24 марта о содействии, оказываемом китайскими министрами переговорам между американцами и корейским правительством, а также одобренную императором телеграмму Н.К. Гирса А.И. Кояндеру от 15 июня, с указанием на необходимость соглашения Китая с Россией по корейским делам[448].

Петербург был заинтересован в сохранении независимой, но отсталой и слабой Кореи, не способной непосредственно угрожать Южно-Уссурийскому краю, либо служить базой для действий какой-либо державы. Однако под влиянием Ли Хунчжана Сеул в январе 1882 года вступил в переговоры с Соединенными Штатами и при благожелательном отношении Японии 22 мая подписал договор[449].

Российская дипломатия старалась предотвратить такой исход, демонстрируя свою готовность отказаться от какой-либо активности в Корее. В начале января Н.К. Гирс, по рекомендации К.В. Струве и Е.К. Бюцова, настоял на отмене посещения клипером «Стрелок» корейского порта Лазарева (близ Вонсана)[450]. Но вскоре обнаружилась несостоятельность этой политики, и на Певческом мосту попытались исправить допущенную ошибку.

Подготовку собственного соглашения с Кореей, по образцу американского, Министерство иностранных дел начало после того, как Е.К. Бюцов 9 мая 1882 года признал возможным его подписание. Н.К.Гирс сообщил об этом И.А. Шестакову 24 мая и получил одобрительный отзыв адмирала[451].

Вести переговоры поручили консулу в Тяньцзине К.И. Веберу, который в конце июня отправился на канонерской лодке «Соболь» во Владивосток, чтобы выяснить пожелания местных властей и купцов. С целью поддержания достоинства миссии, главный командир портов восточного океана, контр-адмирал А.В. Фельдгаузен решил предоставить в ее распоряжение клипер «Абрек», на что 10 июля получил разрешение великого князя Алексея Александровича. однако клипер вышел из Владивостока лишь 18 июля — неделю спустя после кровавых событий в Сеуле, во время которых был сожжен дом японского посланника Ханабуса и убито несколько сотрудников посольства, поэтому переговоры не состоялись[452].

Адмирал Н.И. Казнаков

Ханабуса, поспешно бежавший с уцелевшими подчиненными через Чемульпо (Инчхон) в Нагасаки, телеграфировал о случившемся в Токио. Получив телеграмму 18/30 июля, японское правительство немедленно отправило в Чемульпо эскадру в составе броненосного корвета «Конго», двух крейсеров и двух канонерских лодок. В свою очередь Пекин также выслал туда три канонерские лодки и 3-тысячный отряд, тогда как возвратившегося 4 августа в Корею Ханабуса сопровождало только 1200 солдат. Присутствие в стране китайских войск заставило японцев действовать осторожнее. Тем не менее, министр иностранных дел Иноуе Каору сумел настоять на подписании 18/30 августа Инчхонской конвенции, содержавшей статьи о предоставлении японцам права находиться в районе 50 — 100 миль вокруг открытых для посещения портов и содержать в Сеуле войска для охраны посольства, что заметно усиливало позиции Японии в Корее.

24 августа Н.В. Копытов, на протяжении всего кризиса получавший от поверенного в делах в Токио, барона Р.Р. Розена подробную информацию о происходящем, на фрегате «Герцог Эдинбургский» пришел из Владивостока в Чифу для встречи с Е.К. Бюцовым[453].

Добравшись оттуда на канонерке «Нерпа» до Тяньцзина, он отправился на джонке в Пекин и прибыл туда 8 сентября. Беседы с посланником разочаровали адмирала: в отсутствие корреспонденции из Петербурга тот ничего определенного сказать не мог. Вместе с тем, было очевидно, что после подписания Инчхонской конвенции обстановка разрядилась. На нее практически не повлиял вышедший в те дни указ богдохана с притязаниями на сюзеренитет над Кореей, хотя он и вызвал недовольство в Японии. Российское правительство заняло выжидательную позицию, о чем Р.Р. Розен в начале октября уведомил интересовавшегося этим вопросом Иноуе. В этой ситуации Н.В. Копытову пришлось проявить инициативу, и он телеграммой от 17/29 ноября 1882 года обратился к Алексею Александровичу за разрешением провести с эскадрой зиму в Южно-Китайском море. Просьбой адмирала, разумеется, пришлось заниматься ГМШ. Когда же Н.И. Казнаков направил ее в Министерство иностранных дел, товарищ министра, А.Е. Влангали, учитывая пассивную реакцию японцев на дипломатические маневры Китая, 19 ноября ответил, что не видит препятствий к намечаемой зимовке[454].

Пребывание российских кораблей в тех водах, помимо знакомства с районом Возможных крейсерских операций, позволяло решить еще одну задачу, поставленную перед Морским министерством самим императором. Александр III, интересовавшийся рассказами известных путешественников, в начале октября 1882 года принял в Гатчине Н.Н. Миклухо-Маклая, вернувшегося летом того года из Австралии и читавшего в Петербурге публичные лекции. 12 октября, на следующий день после всеподданнейшего доклада, И.А. Шестаков записал в дневник: «Государь говорил о Маклае, что тот жаждет меня видеть — и действительно … Хочет станцию для крейсеров на островах около Новой Гвинеи, т. е. чтобы быть в ней царьком»[455].

Н.Н. Миклухо-Маклай

Судя по всему, адмирал поначалу воспринял это предложение скептически, тогда как царь идеей ученого увлекся и, принимая 1 ноября очередной доклад, видимо, повелел управляющему договориться с Н.Н. Миклухо-Маклаем.

На следующий день встреча состоялась. И.А. Шестаков провел с путешественником большую часть дня, обсуждая различные варианты. Он колебался, считая, что «занять что-нибудь не дурно, но в военное время это не послужит нам ни к чему. Если укрепимся, хоть в Пелью (Палау. — Авт.), то притянем, разумеется, туда вражьи силы, а нашим даст простор и свободу»[456].

Впрочем, противоречивые чувства не помешали ему переговорить с А.Е. Влангали, замещавшим уехавшего в отпуск Н.К. Гирса. 6 ноября управляющий принял окончательное решение и «велел написать корвету "Скобелев" идти в Сидней и быть там в исходе марта, взять Маклая, идти с ним на Адмиралтейские острова, в бухту Астролябия и на острова Пелью»[457].

Инструкция от 10 ноября поручала командиру «Скобелева», капитан-лейтенанту В.В. Благодареву «осмотреть и описать берега, наметив пункты, где, по Вашему мнению, было бы удобно устроить склады угля», действуя при этом негласно[458].

Корвет «Скобелев»

Новая Гвинея, Соломоновы острова, северное побережье Австралии

Наставляя Н.В. Копытова секретным предписанием от 16 ноября, И.А. Шестаков пояснял: «…главнейшая цель посылки этих судов к островам Admiralty и Pelew состоит в приобретении пункта, на который мы могли бы заявить права на владение и поднять на нем свой флаг. Цель эта может быть достигнута или непосредственным завладением островом от имени правительства, или допущением частного лица к устройству торговой фактории на свое имя, под нашим покровительством, со складами угля, провизии и запасов для нужд нашего флота». Такое предприятие, конечно, должно было обеспокоить англичан и австралийцев, вполне представлявших себе задачу российского Морского министерства — «устроить опорный пункт для наших крейсеров во время войны»[459].

Исполняя предписание, Н.В. Копытов вышел на «Африке» в Сингапур, где перебрался на «Скобелев». В Батавии (Джакарте) пути адмирала и Н.Н. Миклухо-Маклая случайно, но удачно пересеклись: отпадала необходимость посылать за путешественником судно в Сидней, что могло свести на нет секретность экспедиции. Не без труда уговорив ученого изменить его первоначальные планы, командующий эскадрой приступил к осмотру намеченных пунктов. Плавание, конечно, не удалось сохранить в тайне, однако его результаты, изложенные Н.В. Копытовым в рапорте от 3 апреля 1883 года, позволяли отнестись к этому спокойно. Позднее, в связи с новым прожектом Н.Н. Миклухо-Маклая — захватить Каролинские острова, — И.А. Шестаков поднял соответствующие документы и «перечитал донесения Копытова. Весьма справедливо он говорит, что эти острова (т. е. все не занятые еще) далеки от пути торговли, следовательно, запасясь на них топливом, все истратишь до станции»[460].

Позиция моряков в данном вопросе играла существенную роль. Надо полагать, поэтому письма с советами овладеть островами Адмиралтейства (Манус), Хермит, Палау, направленные Н.Н. Миклухо-Маклаем через директора канцелярии МИД князя В.С. Оболенского Александру III, а также лично К.П. Победоносцеву, Н.М. Чихачеву и Н.К. Гирсу и не произвели ожидаемого впечатления. Так, на запрос Гирса от 19 октября 1884 года И.А. Шестаков через два дня ответил: «По моему мнению, нельзя предвидеть никакой пользы от водружения русского флага в отдаленных морях, которых мы не будем в состоянии удержать за собою», — и прибавил: Кроме того, основываясь на некоторых фактах, позволю себе сомневаться в стойкости предположений и намерений г. Миклухи-Маклая»[461]. Быть может, именно последнее обстоятельство и заставило адмирала отказаться от услуг путешественника, заботившегося о своих интересах. Н.К. Гирс, старавшийся избегать внешнеполитических осложнений, вполне с ним согласился, о чем и доложил царю 18 декабря.

Однако поиски мест для устройства станций отнюдь не прекратились. Изменился лишь взгляд на них. 17 января 1884 года И.А. Шестаков писал Н.В. Копытову: «Не преследуя завоевательных целей, мы должны, в случае войны, иметь в Тихом океане каменноугольные станции для наших крейсеров. Избранные для этого пункты не следует укреплять, но необходимо содержать в исправности склады угля и других принадлежностей, сохраняя их под наблюдением доверенных агентов, которые могли бы быть избраны из местных резидентов, разумеется, не англичан»[462]. Правда, управляющий интересовался только мнением адмирала на этот счет, искать же подходящие острова предстояло новому командующему эскадрой, контр-адмиралу А.Е. Кроуну, сменившему Н.В. Копытова в Иокогаме 18 июля. Спустя два месяца, 13 сентября, он получил соответствующее предписание[463].

Его исполнению помешали обострившиеся весной 1885 года российско-английские отношения. Но еще до начала кризиса, 11 февраля, в министерстве получили телеграмму А.В. Фельдгаузена из Владивостока: «Финляндский подданный, купец Линдгольм, давши подписку, предлагает осенью пойти на принадлежащей ему шхуне "Сибирь" на остров Поинипет, группы Сенявина, Каролинских островов, открытых капитаном Литке в 1828 г. Купит землю, будет просить ограждения своего интереса, протектората России»[464].

В подробности плана посвятили и Приамурского генерал-губернатора, барона А.Н. Корфа. 14 февраля И.А. Шестаков запросил мнение Н.К. Гирса, уточнив, что О.В. Линдгольм ежегодно ходит за товаром для Владивостока в Сан-Франциско и, преследуя личные выгоды, желает устроить угольный склад с торговой конторой на острове Понапе, что даст правительству возможность «познакомиться с этим местом». 19 февраля Н.К. Гирс ответил, что не встречает препятствий, но просил о занятии острова сообщить заблаговременно[465]. Последовавшие вскоре события вынудили отложить дело.

Параллельно с ним в Главном Адмиралтействе занимались вопросом о нейтрализации порта Гамильтон, беспокоившим Н.В. Копытова. Представлявший собою совершенно не оборудованный рейд между островами Комундо, у южной оконечности Корейского полуострова, этот порт, тем не менее, позволял держать в Корейском проливе сильную эскадру, способную запереть российским кораблям самый удобный выход из Японского моря. Рапортом от 10/22 ноября 1882 года Н.В. Копытов доложил, что до него дошли слухи о намерении англичан захватить Гамильтон, казалось, подтверждаемые появлением там той же осенью эскадры адмирала Д.О. Уиллиса, и предложил регулярно осматривать порт пароходами Добровольного флота, а также внести в проект договора с Кореей пункты об открытии Гамильтона для российских судов, учреждении в нем консульства и об обязательстве корейского правительства ни одной из держав не передавать права владения им[466].

Квантунский полуостров

17 января 1883 года И.А. Шестаков приказал ознакомить с содержанием этого рапорта Министерство иностранных дел, в ответ А.Е.Влангали 27 января сообщил о предписании посланникам в США, Японии и Китае «зорко следить за всем, что будет говориться по данному предмету». Вместе с тем, товарищ министра иностранных дел просил «поручить адмиралам, командующим эскадрою в Тихом океане, не оставлять без внимания Печилийский залив и тщательно изучать его при посредстве наших судов. Залив этот должен быть нам известен как свой, ибо при всяких компликациях с Китаем или с Кореею он будет играть для нас весьма важную роль»[467].

Копию письма А.Е. Влангали И.А. Шестаков 29 января отправил Н.В. Копытову с наставлением: тщательно изучить все, «касающееся Печелийского залива и Корейских и Китайских берегов»[468].

Собственно, такое задание командующий эскадрой уже получил. В рапорте от 10/22 ноября 1882 года им упоминается поступившее перед отъездом из Петербурга указание осмотреть берега Ляодунского залива[469].

Исполнив его во второй половине сентября, Н.В. Копытов донес о новых китайских миноносцах германской постройки, канонерских лодках, укреплениях и фортификационных работах, производившихся в Артур Бэе (Порт-Артуре) под руководством немецкого артиллериста фон Ханнекена. Адмирал отметил что этому порту «имеют в виду придать значение важного морского арсенала»[470].

Рапорт весьма заинтересовал И.А. Шестакова, оставившего на его полях немало замечаний, свидетельствующих о том повышенном внимании, которое управляющий министерством проявлял к Дальнему Востоку.

Внимание это объяснялось не только туманными перспективами приложения «избытка народных сил» и возможностью нанести на Тихом океане вред европейским противникам, о чем И.А. Шестаков писал в отзыве на судостроительную программу А.А. Пещурова, но также обозначившейся во время военных тревог 1876–1878 и 1880–1881 годов слабостью обороны дальневосточных окраин России. Забыть о ней было трудно еще и благодаря весьма откровенным публикациям отечественной прессы. Особенно резкую разоблачительную статью поместила 9 января 1882 года газета «Голос», указывавшая на отсутствие во Владивостоке дока, ветхость и малую производительность мастерских порта, недостаток войск.

Рейд Владивостока

Подобные материалы появлялись и в других изданиях, особенно часто в «Кронштадтском Вестнике», напечатавшем 6 февраля отчет о годовом обеде в Морском собрании, на котором П.В. Козакевич провозгласил тост за будущее флота, который сможет отделить отряд из 20–30 кораблей для «передового охранного пункта — Владивостока». На близкую тему не раз писал свои передовицы в «Московских Ведомостях» М.Н. Катков, советовавший правительству развивать экономику Приморской области[471].

Отчасти вызванные попытками США, Англии и Германии установить дипломатические отношения с Кореей, выступления прессы создавали благоприятное для активизации дальневосточной политики общественное мнение. Очевидно, что такую активизацию признавал возможной сам Александр III, общественным мнением не пренебрегавший, хотя едва ли тогда вполне разделявший его[472].

Вслед за стимуляцией переселения крестьян в Южно-Уссурийский край, заметным шагом по этому пути являлась подготовка торгового договора с Сеулом. Параллельно с ней в Петербурге, по инициативе генерал-губернатора Восточной Сибири, генерал-лейтенанта Д.Г. Анучина, заручившегося поддержкой И.А. Шестакова, началось обсуждение мер по усилению обороны края, необходимых и для проведения более уверенной внешней политики. 16 апреля 1882 года у военного министра состоялось совещание по этому вопросу[473].

По его итогам П.С. Ванновский и Н.Н. Обручев подготовили всеподданнейший доклад, испрашивая разрешения на пополнение береговой артиллерии Владивостока 11-дюймовыми (280-мм) орудиями, строительство новых батарей в северной части острова Русский, создание более удаленного от города сухопутного фронта крепости и устройство шоссейной дороги на материк. От морского ведомства генералы требовали канонерских лодок с 11-дюймовыми пушками. Александр III утвердил доклад 8 августа[474].

Впрочем, дистанция от царской подписи до воплощения предложенного оказалась изрядной: главной помехой на этом пути была скудость казны. 19 августа П.C. Ванновский даже попытался выяснить, не согласится ли И.А.Шестаков, ради экономии, отправить часть крупнокалиберных орудий из Кронштадта во Владивосток на боевых кораблях, но получил вполне понятный отказ[475]. Поэтому четыре 11-дюймовых орудия образца 1867 года покинули Одессу на пароходе Добровольного флота «Нижний Новгород» лишь 4 июня 1885 года, уже по окончании Афганского кризиса[476].

Что касается двух первых канонерских лодок для Дальнего Востока — «Бобр» и «Сивуч», — то сроки их сдачи заводами позволяли подготовить корабли к переходу на Тихий океан весной — осенью 1885 года; в действительности же они попали туда в 1886–1887 годах[477].

Таким образом, на протяжении нескольких лет оборона единственной сносно оборудованной базы крейсерских операций в тех водах оставалась по официальной оценке неудовлетворительной.

Заметим, что город Владивосток в начале 1880-х годов, хотя и развивался довольно быстро, главным образом за счет миграции населения из центральной России, Китая и Кореи, оставался сравнительно небольшим населенным пунктом, обслуживавшим военный порт и крепость, а также жившим за счет транзитной торговли с Маньчжурией. Его население увеличилось приблизительно с 9000 человек в 1880 году до 12 000 в 1884 году, причем численность гарнизона, с учетом членов семей офицеров и нижних чинов, менялась мало, составляя около 3800 человек, зато количество поселенцев из России выросло с 1000 до 2700, китайцев, корейцев и японцев с 4000 до 5000, а европейских и американских предпринимателей — с 40 до 100 человек[478].

В своих отчетах военный губернатор, контр-адмирал А.В. Фельдгаузен отмечал, что «торговля в г. Владивостоке преимущественно находится в руках иностранцев, которые привозят свои товары из-за границы и продают… без всяких пошлин, что, лишая казну дохода, в высшей степени тормозит развитие конкуренции русских»[479].

Похожую картину рисовал и анонимный автор опубликованной в «Кронштадтском Вестнике» статьи «Очерки далекого края»: «Большинство домов имеет характер временный», «заводская промышленность существует пока только на бумаге», «как мелкая торговля Владивостока находится в руках манз (китайцев. — Авт.), так крупная в руках гамбургских немцев; в город ввозится почти на 3 000 000 руб. товаров в год, и из них добрые три четверти или адресованы немецким фирмам, или высылаются немецкими фирмами»[480].

Он же отмечал, что до 1881 года Владивосток связывала с постом Раздольный вьючная тропа, по которой в распутицу было невозможно проехать, почему сообщение с материком летом поддерживалось двумя пароходиками, зимой же — санями по льду Амурского залива. Кульджинский кризис заставил проложить дорогу, но сделали это из рук вон плохо, так что положение почти не изменилось. В итоге, официально числившийся обычным российским городом, Владивосток, как и весь Уссурийский край, который по данным А.Л. Нарочницкого в начале 1880-х годов населяло всего 8652 русских крестьянина и казака, фактически являлся колонией, во многом зависевшей от Германии, Китая и Кореи[481].

Канонерская лодка «Бобр»

Несомненно, это учитывалось Министерством иностранных дел, проводившим осторожную политику на Дальнем Востоке. Впрочем, ведомственный подход в какой-то степени объяснялся личными качествами Н.К. Гирса, который, по замечанию И.А. Шестакова, «чувствуя, что он возможен только при нормальном положении дел, уже слишком заботится, чтобы из всякого вопроса выходило ни вода, ни масло»[482].

Подобную позицию разделяли не все дипломаты. Так, переведенный из Токио в Вашингтон К.В. Струве 13 августа 1882 года советовал И.А. Шестакову «захватить порт Лазарева теперь, пока у англичан полны руки», и хотел «поговорить о том с Гирсом»[483]. Такой разговор, если и состоялся, то последствий не имел, однако совет К.В.Струве адмиралу пал на подготовленную почву.

Морское министерство, рассматривавшее те или иные пункты Тихого океана с точки зрения их удобства для крейсерских операций против Англии, учитывало мнение Министерства иностранных дел лишь до известного предела, не без основания оставляя за собой право в военное время действовать, исходя преимущественно из стратегических соображений. В частности, оно не останавливалось перед тем, чтобы помимо независимых территорий принимать в расчет японский остров Бонин Сима или китайские острова, прежде использовавшиеся местными пиратами[484]. Порт Лазарева также был взят министерством на заметку, и спустя несколько лет началось тщательное его обследование.

Логика крейсерской войны заставляла петербургских адмиралов действовать столь же независимо и от военного ведомства. Находившаяся в ведении армейцев оборона Владивостока оставалась для них второстепенной задачей, во многом из-за того, что порт должен был послужить лишь исходной точкой операций флота: он располагался слишком далеко от основных путей английского торгового судоходства. Пополнив все необходимые запасы, крейсера должны были успеть покинуть Владивосток до начала его блокады неприятелем. Предполагалось, что их рейды сорвут блокаду, отвлекая англичан на защиту собственные портов и коммерческих судов.

Однако своевременное информирование командиров крейсеров и организация дальнейшего снабжения требовали соответствующей службы, которую отчасти заменяла существовавшая тогда сеть консульств. Недаром в рапорте от 25 января 1883 года Н.В. Копытов указывал: «Русские торговые интересы, конечно, ничтожны по сравнению с английскими или германскими, но паровое коммерческое плавание увеличивается, значение же консулов для нас важно прежде всего для военного флота, на случай политических затруднений с тою или другого державою. Правительственные консулы необходимы, сверх Шанхая, Гонконга и Сингапура, во всех главных городах колоний французских — Сайгон, Испанских — Манила, голландских — Батавия. Установление сношений с Сиамом и назначение консула в Банкок, чего тамошнее правительство, кажется, давно ищет, вероятно, было бы не менее полезно могущих скоро возникнуть сношений с Кореею»[485]. И.А. Шестаков сообщил об этом Н.К. Гирсу 26 апреля но для учреждения новых консульств нужны были средства, отсутствовавшие у Министерства иностранных дел и его письмо надолго положили под сукно.

Вместе с тем, консульства в портах нейтральных держав не устраняли всех проблем, отчего Морское министерство продолжало сочувствовать идее распространения российского влияния на заморские территории. Одним из наиболее привлекательных, а равно важных стратегических пунктов Тихого океана являлись Гавайские острова, на которых Министерство иностранных дел содержало консула И.-В. Пфлюгера. Этот архипелаг служил объектом соперничества между США, заключившими в 1875 году с Гавайским королевством договор, обязывавший его не уступать своих территорий какой-либо державе, и Англией, нуждавшейся в промежуточном пункте на пути из Канады в порты Китая и Австралии. Однако, судя по всему, правящие круги России не исключали возможности собственного протектората над Гаваями. Не случайно по распоряжению Александра III весной 1883 года в Гонолулу с поздравлением взошедшему на престол королю Калакауа отправился клипер «Наездник», под командованием капитана 2 ранга Л.К. Кологераса. Радушно принятый приближенными короля, капитан доносил в Петербург, что Калакауа намерен отправить делегацию на коронацию Александра III[486]. Видимо, наблюдая активное проникновение на острова американских дельцов, грозившее ему фактической потерей власти, король и сам подумывал о протекторате сильной в военном отношении, но экономически слабой державы, или прислушивался к советам кого-либо из министров.

В отличие от деятелей предыдущего царствования, рассчитывавших на дружественный нейтралитет США в войне между Россией и Англией и многим поступавшихся в пользу американцев, И.А. Шестаков был не прочь приобрести собственный опорный пункт в Тихом океане даже вопреки их интересам. Впрочем, адмиралу нелегко было разобраться в тонкостях американской политики. Ему явно не хватало информации, так как Морское министерство не имело в США своего агента. Предложение посланника в Вашингтоне, К.В. Струве, учредить такой пост, сделанное им 12/24 апреля 1884 года в связи с просьбой занимавшегося преобразованием американского флота адмирала Д. Портера поделиться «некоторыми сведениями», было отложено, а затем, видимо, забыто[487].

Поэтому И.А. Шестаков не смог оценить значения подписанной США и королем Калакауа в 1884 году дополнительной конвенции к договору 1875 года, передававшей американцам право использования гавани Пёрл-Харбор на острове Оаху. Так что спустя три года, уже после ратификации конвенции американским конгрессом, Н.К. Гирсу пришлось разъяснять ему невозможность российского протектората над островами. При письме от 15 декабря 1887 года министр иностранных дел препроводил адмиралу донесение поверенного в делах в CЩA, барона Р.Р. Розена, от 4/16 ноября, в котором отмечалось, что Гавайский архипелаг составляет пункт настолько важный для американских политических и торговых интересов в Тихом океане, что переход его в какие бы то ни было посторонние руки ни в каком случае не может быть допущен»[488].

Волей-неволей Морскому министерству приходилось придерживаться прежних планов крейсерской войны, составленных Л.П. Семечкиным и отводивших США роль стратегической базы. Правда, Л.П. Семечкин, вопреки постановлениям Парижской декларации 4/16 апреля 1856 года придавал большое значение снаряжению каперов, экипажи которых предлагал вербовать из американских ирландцев, ненавидевших англичан. Но основную ставку он все же делал на существовавшие в российском флоте крейсера, а также на те, которые могли быть оборудованы из купленных в США пароходов. И те, и другие должны были снабжаться судами, зафрахтованными в Америке. Эти идеи воспринял капитан-лейтенант П.А. Мордовин, заведующий ВМУО ГМШ, в записке от 8 октября 1884 года рекомендовавший заключить с американцами соглашение по вопросам, касавшимся обеспечения крейсерства[489].

Управляющий министерством, хотя и признавал обоснованность многих его предложений, не посчитал нужным торопиться с принятием соответствующих мер.