10. Русь и ее народность

10. Русь и ее народность

Государство Русь было коллективной собственностью рода Рюриковичей, «семейным бизнесом»; его стабильность зависела преимущественно от состояния внутрисемейных отношений. К сожалению (для подданных государства), у Рюриковичей не существовало обычая строгого наследования верховной власти старшим сыном. Поэтому приходилось все время делить на всех сыновей, а им — спорить из- за старшинства. С учетом высокой плодовитости князей приходилось делить на все большее и большее число пайщиков. Поэтому понятие «феодальная раздробленность» к Руси имеет весьма отдаленное отношение. Ведь тогда можно заметить, что (за исключением сильных боярской аристократией Галича и Новгорода) всюду мера раздробленности была прямо пропорциональна росту поголовья Рюриковичей. Такие же проблемы стояли все время перед франкскими королями из династий Меровингов и Каролингов[25]. В западной Европе это называют «долевым королевством». Но на Руси, в отличие от Франции, не сформировалась феодальная система в ее классическом варианте. То, насколько «древнерусский феодализм» непохож на «настоящий», ставит под сомнение необходимость вообще употреблять этот термин относительно наших тогдашних реалий. Но это уже вопрос не ко мне.

Повторюсь: на Руси князья или вырезали кровнородственных конкурентов, или достигали временного консенсуса — «триумвирата Ярославичей» или чего-то подобного. Члены рода мигрировали в зависимости от ситуации по городам и весям. Иногда случалось, что части Семьи «пускали корни» на определенных землях, что укрепляло эти территориальные образования. У них получалось с обзаведением «отчиной». Святославичи в Чернигове, «Рогволожи внуки» в Полоцке, Ростиславичи в Перемышле и Прикарпатье, младшие Мономаховичи в Ростове-Суздале-Владимире.

Но не было стабильной династии в Киеве. Киев был полем для военной игры в «высшей лиге» старших князей, которые опирались на свои ресурсы в регионах. Но сразу заметим, что Русь не имела официальной столицы в узком значении этого слова. Это отнюдь не является чем-то уникальным для тех времен, когда у государей были в основном различные резиденции. К Парижу как к столице древние французы привыкли лишь к концу ХІІ — в ХІІІ в., когда там начали «застревать» разные органы администрации — те, которые раньше мигрировали вместе с королем по стране. Киев, как «мать городов русских», имел статус некоего исторического старейшинства. Оно и переносилось на князя, который сидел в Киеве, даже если он совсем не старейший по возрасту. Эта система действовала до последней трети ХІІ в. После, чтобы считаться самым главным, уже было необязательно находиться непосредственно в Киеве. Но это отнюдь не значит, что кто-то мог «перенести столицу» куда либо. Скорее начали возникать новые столицы, отвечающие реалиям фактического распада единого политического пространства. Киевское государство, начиная с ХІ века (и уж точно с 1132 г.), стало лишь конгломератом меньших более крепких территориальных образований — тоже по сути государств, которые имели свою власть и администрацию, армию, внешние сношения и союзы. Пребывание в Киеве тешило самолюбие князя, но не давало ему гарантированных шансов на продолжение своей «великокняжеской» династии в стольном граде Владимира и Ярослава. Конкуренты выгоняли его в среднем через пару-тройку лет, а за это время он терял свои более надежные владения в регионах. Как переносили эту чехарду, сопровождаемую часто разграблением города, тогдашние киевляне, не берусь судить, но сочувствую землякам. В любом случае Киев был безусловной религиозной столицей, священным центром, и оставался таковым до монголов, несмотря на многочисленные попытки создать альтернативные престолы.

Найдите отличия

Тут мы схематически изобразили то, как официально видели историческое развитие восточных славян в Российской империи («тюрьме народов») и в СССР («решившем национальный вопрос»). Не думаю, что довольно бурное развитие этнографии, языкознания, антропологии и научных теорий национализма за сто лет внесли что-то новое в эту удобную картинку. Такой взгляд «для массового употребления» всегда пригодится — и в 1910, и в 2010, и в 2110, если официальная Россия склонна расширять свои границы за счет соседей. А если еще и соседей приучить к этой картинке, то вопрос вообще упростится. Смотрите российские телеканалы, самые правдивые в мире!

Исходя из вышесказанного, нельзя утверждать, что кто-то из последующих князей мог или желал «перенести столицу». «Старейшинство» нельзя перенести на «молодое» место. Наиболее увлеченные своими региональными интересами князья могли просто оставить в Киеве после себя «выжженную землю» (как намек конкурентам не лезть в их дела) и марионетку, представляющую их интересы, но они не могли утвердить «центр государства» в каком-либо ином месте — там они могли создать уже свои, новые «столицы». Киевская Русь все более превращалась в конфедерацию разбросанных по огромному пространству волостей с князьями. Их эфемерное единство было лишь сомнительной солидарностью чрезмерно разросшейся за 200 лет семьи, ведь князья вели обычную жизнь космополитической аристократии, роднясь и вмешиваясь в другие семейные дела и конфликты (половцев, поляков, венгров, скандинавов, вплоть до связей с Германией, Австрией и Англией).

Смутные образы

На картинке мы видим расплывчатые образы великокняжеской киевской семьи на фресках Софии Киевской (ХІ в.), которая разъехалась по Руси и зачала все дальнейшие провинциальные династии — от Владимира (на Волыни), Галича и Чернигова до Ростова, Суздаля и Владимира-на-Клязьме. Что пишут о Руси современные российские историки? Кроме параноидальных явлений, отраженных в творчестве директора Института российской истории РАН академика Сахарова, бывают (что приятно) и вполне вменяемое изложение. Вот, например, «Очерки истории России», изданные в Украине по договоренности украинской и российской Академий наук в 2007 г. (Нариси історії Росії / за ред. А. О. Чубарьяна. — К., 2007.) Правда, почему- то это — продукт Института всеобщей истории РАН… С учетом состояния души «профильного» института, приятно знать, что бывает и лучшее. Процитируем.

«Очевидно, однако, что житель Киева, а тем более Новгорода, не говоря уже о других городах и селах Восточной Европы Х — начала ХІІ в., был бы страшно удивлен, если бы внезапно узнал, что он — подданный Древнерусского государства.

Во-первых, он вряд ли представлял себе, что такое «государство». Само это слово появилось в источниках только в XV в. […] Русское слово «государь» стало употребляться в современном значении только при Иване Грозном.

Во-вторых, даже если бы ему пояснили значение этого слова, он все равно не знал бы, что означает название государства, в котором он живет. Словосочетания «Древнерусское государство» и «Киевская Русь» ему ни о чем не говорили.

Представления тогдашнего человека о месте го проживания определялись тем, в какой «земле» он пребывал. Прежде всего, человек мыслил себя в масштабах одного города. Характерна в этом смысле титулатура князя по названию или стольного града, или центра земли, которой он управлял.

Патриотические чувства древнерусского человека были обусловлены его принадлежностью к тому, что сегодня называют «малой родиной». Вместе с тем каждый житель Древней Руси, как справедливо заметил Борис Флоря, знал, что он живет в Русской земле. Другой вопрос, была ли она для него государством. К тому же само понятие «Русская земля» неоднозначно. (с. 103). Мы помним, что пространство «Русской земли» имеет очень разные размеры — в «узком смысле» и в «широком», в политическом, в конфессиональном и т. д.

«Сегодня уже вполне понятно, что в этническом плане население Древней Руси нельзя представить как «единую древнерусскую народность». Оно довольно четко делилось на несколько этнических групп — с различной внешностью, языком, материальной и духовной культурой. Вопреки всей воображаемой близости, они отличались системами метрологии [мер и весов] и словообразования, диалектными особенностями языка и любимыми видами украшений, традициями и обрядами. Не менее сложно на формально-логическом уровне пояснить, как события, которые происходили в IX–XVII вв. в Киеве и Чернигове, Владимире Волынском и Переяславле Южном, Минске и Берестове, могли касаться истории России, которая разворачивалась преимущественно на периферии и далеко за пределами той Руси (аж до Дикого Поля, Заполярья, Урала, Сибири и Дальнего Востока).

Однако российские историки с нерушимой уверенностью начинают отсчет времени существования нашего государства именно от этого мгновения и от этих территорий. При этом чаще всего основываются на убеждении, что и та земля, и наша — в принципе — Русская земля. (с. 105)

Для нас же, украинской публики, достаточно наличия некоторых «сомнений» в оценках людей, которые изучают Древнюю Русь гораздо дольше и профессиональнее, чем автор данной научно-популярной книжки, — может, они все-таки не зря во всем сомневаются?

Мы знаем из школьных учебников, что упомянутая раздробленность угнетала все прогрессивные умы того времени, и вопрос заключался лишь в том, когда же кто-нибудь «прозреет» и возьмется за восстановление единства. Но этому процессу воспрепятствовали татаро-монголы. Потом миссию «собирания русских земель» взяло на себя дотоле никому неведомое Московское княжество. Была Русь Киевская, стала Русь Московская. Но о «липовых» Русях мы уже поминали… Вопрос в следующем: а какого лешего она должна была непременно стать «единой», если она таковой практически никогда не являлась? Для нее естественным состоянием был конгломерат князей, земель и волостей. Тогда надо писать о том, что Московское государство с таким же основанием «собирало» и земли распавшейся Золотой Орды, как наследник и борец за единство — и ведь собрало. И уделять этому в учебниках столько же места, как и «собиранию» Руси, поскольку было собрано существенно больше.

В нашем обыденном понятии Русь представляет собой некое единство не только Рюриковичей, но и народа. Мы слышали о «древнерусской народности», которая является «колыбелью трех братских народов — русских, украинцев, белорусов». Но мне (и не только мне) очень сложно представить, как население полиэтнической империи, — объединяющей вперемешку племена славян, тюрков, балтов и финно-угров, будучи неграмотным, не говоря на общем языке, имея отдельные племенные, городские (а скорее — просто местные, волостные) самосознания, традиции и религиозные представления, ориентируясь на местную власть, а не на какой-то абстрактный и далекий Киев, — могло ощутить свою целостность не на уровне элиты, хоть как-то способной это единство вообще ощутить, а на уровне народа. Как можно стать древнерусской народностью, если живешь так, как твои предки за тысячу лет до тебя, и с опозданием на год-два узнаешь, что в ближайшем городище сменился князь/наместник, который 100 лет назад был варягом или хазаром, а сейчас русин. Разве что раз в год появятся власти — зайдут дань собрать — и все…

Что могло породнить балтийско-североморского новгородца с жителем карпатских горных долин? Словене новгородские считаются пришедшими из ареала западных славян, т. е. они весьма отдаленные родственники каким-нибудь околокиевским полянам. У них даже не было общего телеканала и любимого сериала. И программы новостей, где бы им рассказывали, «что происходит в столице, а что — в регионах». Как великий князь киевский принимал отчет «младших князей» о социально-экономическом развитии разных частей государства и журил их за бездеятельность в деле объединения Руси?

Посему, короче: если и была «древнерусская народность», то в нее входили лишь представители княжеской, боярской, дружинной и торговой элиты, а не «народность», в которую запихивают широкие народные массы. Народ — отдельно, а элита — отдельно.

Это — абсолютная норма, т. е. банальное правило для досовременного общества. Даже если мы говорим о «современной французской нации» (а не какой-то средневековой «народности»), то сначала она — это монархи, аристократы, дворяне и частично священнослужители (с учетом того, что католическая Церковь — наднациональное образование), с конца XVIII в. (Революция!) — буржуазия, и лишь с рубежа XIX–XX вв. добавилось к ней крестьянство (результат всеобщего обязательного образования и службы в армии). И это последние 200 лет одного из самых развитых европейских государств! Ну куда тут совать Русь с ее «единой народностью»? Она была такой, какой была, — со всеми присущими ей чертами общества той эпохи и того месторасположения. Не хочу ее унизить, но и не хочу «придумать» Русь такой, какой она быть просто не могла.

Кто-то думает, что древние русичи осознавали себя единым русским народом, но все, что мы о них знаем, — это летописи и документы, написанные на церковнославянском книжном (в основе — староболгарском) языке представителями этой самой элиты в рукописях времен существенно более поздних. Эта «документация» обслуживала идеологические претензии определенных князей на более высокий статус (то есть, имеем древнерусские PR-технологии) или функционировала в рамках общерусской православной церкви, жившей интересами церкви православной вообще и интересами Константинополя в частности. Мы почти не имеем свидетельств о том, на каком языке обычные люди говорили. (И странно, никто в берестяных грамотах не написал: «Аз есмь представитель древнерусской народности».)

Древнерусская народность — это выражение, по своей логике идентичное понятию «кавказской национальности». Нет такой национальности: есть Кавказ и множество его народов. Точно также есть огромная Русь — и множество ее составляющих.

И говорили эти люди Руси на разных диалектах, которые сейчас относятся к разным языкам. Поскольку диалекты (живые локальные языки) — существа очень живучие, то они и сейчас регионально весьма близки группам древнерусского населения (кроме индустриальных регионов и областей целенаправленной ассимиляции). Например, кривичи четко прослеживаются на языковой карте и через тысячу лет от Полоцка через Смоленск и дальше на северо-восток.

Белорусский фронт

Пока заочно выясняют отношения российские и украинские историки, уместно спросить: а как дела в Белоруссии? В колыбели трех братских народов, как известно, был еще кто-то третий — хотя о его существовании «два старших брата» при дележе наследства обычно склонны забывать. Или его уже «выплеснули» из колыбели? Картографически нам отобразит ситуацию «Атлас истории Беларуси в средние века. 6 класс» (Минск, 2005). Оценку событий мы осветим по «Очеркам истории Беларуси» для студентов высших учебных заведений авторства П. Г. Чигринова (Минск, 2007). И первое, и второе издания были просто приобретены в Белоруссии, и я не знаю, насколько они отражают официальную или неофициальную «историческую политику». Тем не менее, нельзя игнорировать голос третьего соучастника единой колыбели. Но оказывается, что этот участник даже не успел в данную колыбель и прилечь. Далее выделение, как обычно, мое. — К. Г.

«В общем же во второй половине ХІІ — начале ХІІІ в. на территории Беларуси складывалась группа земель-княжеств (Полоцкое, Минское, Туровское, Пинское, Новогрудское, Гродненское, Брестское), которая явилась основой выделения белорусской народности, формирования белорусского языка и общебелорусской государственности.

Таким образом, Полоцкое княжество является первым из известных нам государственных образований белорусов. Оно возникло в конце первого тысячелетия н. э., еще до образования Киевской Руси как сильного централизованного государства. Полоцкое княжество в результате военно-политических усилий сохраняло независимость на протяжении ряда веков и даже тогда, когда непродолжительное время входило в состав Киевской Руси» (с. 33) То есть, белорусы так и не успели толком полежать в нашей общей колыбели. И далее: «Каждому из этих княжеств, как и в целом всей белорусской земле, угрожала опасность извне. С севера все более зловеще нависала угроза со стороны ордена меченосцев. С запада им угрожали князья польские. Определенная опасность (прежде всего для белорусских земель) исходила и от владимиро-суздальских земель с востока, черниговских — с юговостока, галицко-волынских — с юго-запада. Сопротивляясь этим экспансионистским устремлениям, белорусские земли-княжества проводили гибкую внешнюю политику, вступая в соглашения и союзы, зачастую и с языческими Литвой и Ятвягией». (с. 45).

Конечно, в данном случае мы видим попытку создать «группу княжеств», «подтянутую» к современным границам Белоруссии. Брест, например, тяготел обычно к Волыни, а не к Полоцку. А Смоленск, на всех российских этнографических картах до 1917 г. относящийся к белорусам, тут почему-то не упоминается… Однако просто отметим тенденцию выпасть из «колыбели».

Упомянутые выше «Очерки истории России» российских авторов не особо с этим и спорят: «Так, земля Полоцкая после смерти Изяслава Владимировича [в 1001 г.] фактически вышла из состава Древнерусского государства, превратившись в суверенное княжество. Интересно, что эту территориальную потерю вполне лояльно восприняли и киевский князь и его потомки» (с. 94). И что теперь делать с государством, которое «объединяло восточнославянские земли»? Т. е. Полоцкая земля побывала в составе «колыбели» всего лишь 20 лет, в 980-1001 гг. И все! И когда же мы успели произвести на свет «древнерусскую народность»? Все: белорусы уже не участвуют…

Сюда тоже могли «перенести столицу» Руси

Галицкая и Волынская земли в XII–XIII вв. Источник: «Енциклопедія історії України» (т. 2, К., 2004).

Заметьте, — наступили времена то ли политкорректности, то ли большей «исторической правды». Если советский учебник просто нахально приписывал определенные земли Киевской Руси, то украинская энциклопедия вместо того, чтобы воспользоваться этим «подарком», называет эти территории «землями со значительной частью славянского населения вне государственной территории Руси» (вертикальная штриховка).

Сторонники теории «древнерусской народности» настаивают на значительных миграциях населения «внутри» народности, общности материальной и духовной культуры, языка. Миграции были, но эту самую диалектную карту они не меняли, поскольку мигрировавшие растворялись в той среде, в какую пришли. Иначе южнорусские названия вокруг Москвы (Владимир, Галич, Звенигород, Дорогобуж) давали бы нам сейчас украинский язык посреди России — а ведь этого нет. Население может смешиваться на таких огромных территориях и иметь общую культуру только в современном обществе, но не в средневековье.

А, кстати, сразу уточню: популярное в художественной литературе и исторической публицистике слово «русич» не встречается в документах той эпохи, кроме «Слова о полку Игоревом» (неизвестный автор мог его «изобрести» из поэтических соображений). Так что «русич» — это неологизм (новое слово), не имеющий при том женского рода, — не могли же древние русские быть исключительно мужчинами?

Если была древнерусская народность, то почему Нестор, писавший в начале XII в. после более чем 200 лет власти Рюриковичей над Средним Поднепровьем, сообщает, что поляне — «мужи мудри и смыслени», а вот древляне — вообще народ дикий и ведет себя неприлично. Стоит заметить, что древлянская земля начиналась километров за 50 к западу от Киева, в котором писал Нестор, и если, по мнению летописца, с полянами и древлянами за 200 лет никакой «интеграции» не случилось, то почему это должно было успеть произойти со всем огромным разноплеменным древнерусским пространством? Ведь уже через 130 лет после Нестора пришли монголы и прервали «естественный процесс развития древнерусских земель».

Итак, с общей древнерусской идентичностью, выходящей за пределы элиты, есть большие проблемы. То есть мы о ней почти ничего не знаем, а точнее — никто не может доказать, что она была. В похожих по структуре франкском государстве и империи Карла Великого почему- то тоже не образовалось «древнефранкской народности», и в середине ІХ в. сформировались государственные отдаленные прототипы будущих Франции и Германии — западно- и восточнофранкские королевства с промежутком в виде Лотарингии и Италии. Согласно этой логике немцам нужно было бы во время двух мировых войн просто объяснить французам, голландцам, бельгийцам, итальянцам и швейцарцам, что немцы-де «собирают» древнефранкские земли, которые должны «воссоединиться» (порой и объясняли…). Но эту аргументацию на Нюрнбергском процессе никто не оценил по достоинству.