Глава 23 ЗАГОВОРЩИКИ

Глава 23

ЗАГОВОРЩИКИ

Оба прибывших отряда, захватив и поделив власть, стали требовать от Отряда особого назначения (царскосельских стрелков) выдачи им Романовых. Больше всех старался Заславский: распускал слухи о готовящемся побеге семьи и предлагал перевести их «на гору», т е. в тобольскую тюрьму.

Царскосельские солдаты категорически отказали. Во-первых, отвечали за узников по закону все-таки они, а не прибывшие омичи с уральцами. Во-вторых, им не хотелось перебираться из уютных окрестностей губернаторского дома в тюремные казармы.

Хотя стрелков насчитывалось человек триста, а красноармейцев свыше полутора тысяч, но кадровые солдаты не боялись «этой сволочи», а те не смели задирать столичных гордецов.

Но зачем вообще большевики прислали столь сильные части в далекий Тобольск? Что за срочная возникла причина?

…Эту главу я не могу продолжать, не предупредив читателя о дурном и ненадежном качестве тех источников, на которые вынужден буду ссылаться.

Главными источниками сведений по теме цареубийства до недавнего времени мне служили две книги: из изданных за пределами России – книга Николая Соколова, а из советских – книга Марка Касвинова. Для нынешней же главы они и до сих пор мои единственные источники информации.

Между тем оба автора, несмотря на зеркальную противоположность их политических позиций, методологически напоминают заглавного персонажа солженицынского «Ленина в Цюрихе»: «…он видел выводы своих книг исключительно рано, еще не садясь писать их». Что белый, что красный, оба автора в этом смысле оказались истинными ленинцами.

Вот вам несколько образчиков – для наглядности.

Исходный вывод Касвинова: все, что делали Романовы, изначально было гнусным. Узники мечтали освободиться? «Мечтали о реванше». Узники читали, учились, учили детей? Они мещане, заняты мелкими личными делами. Царица держалась горделиво? «Не понимает, что ее времена прошли». Царь, напротив, вел себя легко и доступно? Понятно: высматривал таким способом лазейку для побега. Царевич, оказывается, делал много грамматических ошибок в дневнике – и такого безграмотного мальчика они готовили нам в цари?! Царица – вообще немка. Говорила «с тяжелым немецким акцентом» – неужели после этого вы будете ее жалеть? А когда написала брату, герцогу Гессенскому, с просьбой о помощи – ну, это уж каждому понятно: вмешивала иностранцев в наши внутренние дела.

Вот характерный для метода и позиции Касвинова эпизод. Получив назначение в Тобольск, комиссар Панкратов отправился к старейшине своей партии, «бабушке русской революции» Екатерине Брешко-Брешковской.

«Смотри, Василий, – наставляла его эсерка, – ты сам все испытал, пойми и их испытания. Ты человек, и они тоже люди.»

Как это надо понимать? А так, что старый революционер Панкратов не был виноват в своей, как сказано в тексте, «пошлой гуманности»: это его «эсеры обработали, настроили против большевиков, обратили в свою промещанскую веру».

Следует эпизод, иллюстрирующий пошлость и мещанство комиссара Панкратова: царь, заинтересовавшись его мемуарной книгой, просил рассказать про его жизнь своим детям. Он думал научить их на «живом примере» стойко переносить несчастья.

«Какая странная игра судьбы! Почти всю жизнь быть гонимым, считаться врагом династии. Но вот условия меняются, и этот вредный человек приглашается в наставники детей бывшего самодержца, – вспоминал комиссар. – Эта семья задыхалась в однообразии дворцовой атмосферы, испытывала духовный голод, жажду встреч с другими людьми, но традиции, как гиря, тянули ее назад».

Панкратов также посоветовал Клавдии Битнер провести урок литературы по «Русским женщинам» Некрасова и вспоминал, какой близкой показалась великим княжнам поэма об аристократках, уехавших в Сибирь за близкими людьми, – политическими узниками:

«Как раньше никто не говорил, что у нас есть такой чудный поэт!»

После чего историк Касвинов комментирует этот эпизод мемуаров:

«У эсеровского уполномоченного хватило неуважения к самому себе, чтобы из истории своих страданий на каторге и в ссылке сделать развлечение для того, кто олицетворял этот сад пыток… За любезную улыбку своего поднадзорного, эсеровский уполномоченный готов ему все простить.»

Отсюда и судьба пошлого Панкратова: «Двусмысленное поведение привело солдат к разочарованию в нем».

О предубежденной позиции и методах Соколова много писалось выше, не будем повторяться. Но – без книг этих двух авторов пока никто о цареубийстве писать не может, ибо только они были допущены ко многим документам, все еще засекреченным в каких-то архивах. (В частности, Соколов пользовался теми 6-ю томами следственного дела, которые не поступили ни в Гарвард, ни в «Посев».) И только у этих сочинителей есть информация о заговорах с целью освобождения Романовых, которые дали повод для отправки первых красных отрядов в Тобольск.

Борис Бруцкус: «Поводом послужили слухи, что монархисты готовят увоз Царской семьи, что, во всяком случае, какие-то правые организации работают в Тобольске и Тюмени в пользу Романовых… И Москва стала принимать меры. Знай, однако, Ленин, кто был спасителем царя в Тобольске, он не всполошился бы, и судьба Царской семьи решена была бы иначе… Нам нет надобности приводить свои доказательства, что организация спасения Царской семьи была вся основана на мошенничестве, провокации и предательстве… причем лицами, о происхождении которых Соколов не решится сказать, что оно ему неизвестно, что они «по-видимому, русские». Нет, преступниками, наживавшими воровским способом деньги на Царской крови, были истинно русские люди и во главе их стоял служитель православной церкви… Факты эти установлены самим Дитерихсом. Указав, что спасителями Романовых выставляли себя молодые офицеры, рассчитывавшие впоследствии извлечь из этого выгоду, Дитерихс продолжает (в подлиннике ч.1, стр.70):

«Были и другого направления организаторы…Совершенно загадочный и своеобразный характер их работы сильно походил на крупную и преступную провокацию и даже предательство по отношению к Их Величествам. Один из таких спасителей, капитан Борис Николаевич Соловьев, муж дочери Распутина, Мары, сидел в Тюмени и не пропускал в Тобольск приехавших из России с деньгами для царя и поручениями, требуя передачи посылок ему, а тех, кто уезжал в Тобольск вопреки его запрету, выдавал большевикам… Соловьев сам хвастал, что по его доносу были расстреляны большевиками два офицера и дама.»

Кто были эти упомянутые Бруцкусом и Дитерихсом «молодые офицеры, выставлявшие себя спасителями царя»? Их патроном оказался правый депутат

Марков-2-й, а руководителем – ротмистр Сергей Марков, уверявший потом, что побега не произошло, ибо сам царь против него возражал. Вот, однако, свидетельство другого современника, бывшего корниловца, впоследствии писателя, редактора нью-йоркского «Нового журнала» – Р. Гуля, разговорившегося с экс-адьютантом Керенского Вороновичем:

«Воронович говорил, что когда Государь с семьей были отправлены из Царского Села в Тобольск, в Петрограде создалась группа офицеров, поставившая задачей организацию побега из Тобольска. У Вороновича с этой группой была связь, и он сказал мне, что на подготовку побега семьи Государя передал этой группе офицеров два миллиона рублей, полученных от Керенского из секретных фондов.»

Гуль спрашивал и самого Керенского («Ничего не знаю. После смерти мои архивы будут опубликованы»), и его близкого друга, бывшего министра Ираклия Церетели («Знаете, это на Александра очень похоже»). Воронович потом объяснял Гулю, что попытка не удалась, потому что офицеры разворовали и прокутили суммы, ассигнованные премьером на побег: «Если бы я знал, как дело обернется, сам бы все сделал».

Другая организация «спасителей» возникла в Сибири – в Тюмени, ближайшей железнодорожной станции к тогдашнему Тобольску, и возглавлял ее зять Распутина, офицер Борис Соловьев, а в самом Тобольске – священник Алексей Васильев. «В свой центр в Петербурге о. Васильев и Соловьев доносили, что у них на месте 300 человек, новых людей посылать не надо, но требовали все новых и новых денег – для царской семьи и для организации» (Борис Бруцкус).

В памяти Аркадия Столыпина, сына бывшего премьера, сохранилось, как в дом его родственника, Штейна, собиравшегося в Сибирь, ночью пришел некогда уволенный царем за конституционалистские симпатии министр земледелия Кривошеин и принес ему деньги: «Бога ради, спасите их!»

«Отец Васильев передал Государю незначительную сумму денег, которая потом, по сличении с суммами, присылавшимися ему и Соловьеву, оказалась совершенно ничтожной. Вот это и были те заговорщики, которые готовились свалить трон Ленина. У страха, однако, глаза велики, и Ленин решил увезти Романовых из опасного гнезда контрреволюции», – подвел черту Бруцкус.

Оба источника – и Соколов, и Касвинов – демонизируют каждый по-своему «освободителей» семьи. Для Соколова Распутин есть несомненный германский агент, следовательно, его зять тоже был германским агентом. Доказательств никаких, и тогда Соколов совершает одно из самых отвратительных следственных деяний – в моем личном восприятии. Пользуясь тем, что, согласно полномочиям юриста, он имел право влезать в личную жизнь подозреваемого, читать его письма и дневники, спрашивать об интимных аспектах быта, Соколов опубликовал выдержки из дневника офицера для «общей характеристики личности», как сие называется на их птичьем языке. Образец:

«Продолжая жить с ней, надо требовать от нее хоть красивого тела, чем не может похвастать моя супруга. Значит, просто для половых сношений она служить мне не может, есть много лучше и выгодней».

Тут же выдержки из дневников Мары (Матрены) Распутиной – даже и не свидетельницы по делу:

«Раз его с малых лет не воспитали и не научили, он мне много говорит неправд. Буду надеяться, что Господь его исправит».

И это – улики по обвинению в германском шпионаже!

Касвинов изобличает тюменско-тобольских «заговорщиков» в работе на других покупателей их информации, и его версия выглядит правдоподобней. Но обмарать грязью офицера и священника являлось все-таки его сверхзадачей, и для исполнения ее он мог прилгнуть на Соловьева и на о. Васильева.

Оговорив это, приступаю к цитированию:

«Шло дело гладко, поручик и священник были друг другом довольны. Плывущее в руки мирно делили, по-хорошему. Но случилось однажды расхождение в расчетах. Служитель культа обнаружил, что партнер его обкрадывает… и с воплем: «Караул, ограбили!» отец Алексей побежал жаловаться. И кому же? Боже праведный! Комиссарам Совдепа!

Вовремя учуяв, что предстоит объяснение в ЧК, поручик не стал терять времени: уложил в чемоданы свои накопления – как денежной наличностью, так и ювелирными изделиями, и вместе с Матреной подался на восток. Угодили они вскоре в расположение воинства атамана Семенова. Здесь поручик сделал неверный шаг: предложил наложнице атамана Серафиме Маевской царский кулон за 50.000 рублей. Атаману сделка показалась слишком сложной и дорогой, он ее упростил и удешевил: приказал поставить Соловьева к стенке как большевистского агента… В последний момент Матрена спасла жизнь супругу, отдав Семенову всю бриллиантовую коллекцию, вывезенную из Тюмени.»

По версии Касвинова, группа Соловьева и о. Васильева была уголовной шайкой, выманивавшей деньги и ценности как у жертв, так и у посылавших деньги на «спасение». В это, пожалуй, вписывается рождественское богослужение о. Васильева: от него могла потребоваться демонстрация личной преданности.

Самое важное у Касвинова – резюме: «Жалоба суетливого попа открыла тобольским советским организациям кое-что не лишенное значения».

До чего знакомый мне, служебный стиль…

Другая информация, встревожившая, по Касвинову, Москву:

«Екатеринбургскому рабочему И. П. Логинову довелось разговориться в Тобольске с солдатом охраны. Тот проболтался: полковник Кобылинский, сказал он, кой-кого в батальоне предупредил, что как только сойдет лед и шхуна «Мария» сможет сдвинуться с места, солдаты конвоя поедут по домам, «охраняемые… того… уплывут и догонять их будет некому».

Про сообщение о. Васильева в совет (или в ЧК?), как и про донос рабочего

И. Логинова не найдено никаких сведений ни в деле, ни в других документальных источниках. Касвинов явно пользовался «закрытыми» материалами, к коим был допущен. Можно с одинаковой верностью предположить, что такая информация существовала – тогда ясно, почему Свердлов в это, примерно, время настаивал на эвакуации узников до ледохода во что бы то ни стало – как и то, что, существуя, она была ложной: если бы Кобылинский действительно планировал освобождение царской семьи, он не скрыл бы этого факта в показаниях белому следователю.

Но, как бы ни было, доносы напугали Кремль. И вот по приказу Москвы в Тобольск и двинулись два отряда – с боевой задачей захватить царя. Неожиданное сопротивление стрелков охраны остановило, однако, красную гвардию.

Противостояние столичного и урало-сибирских отрядов длилось до 22 апреля, когда в Тобольск в дополнение к екатеринбуржцам и омичам прибыл новый красный отряд, составленный на этот раз из уфимцев. Во главе ехал комиссар, о прибытии которого Свердлов предупреждал в Кремле царскосельских стрелков: особоуполномоченный ЦИКа Советов РСФСР, старый революционер Василий Васильевич Яковлев.