Глава 26 ИПАТЬЕВСКИЙ БЫТ

Глава 26

ИПАТЬЕВСКИЙ БЫТ

30 апреля 1918 года председатель Уралсовета Белобородов приказал августейшей чете с дочерью и двумя слугами войти в тюрьму – двухэтажный особняк горного инженера Ипатьева.

Инженер купил его недавно и сам жил во втором этаже, а первый отвел под контору для своей подрядной строительной компании: комнаты пока пустовали. За время, что Романовы находились на этапе из Тобольска в Екатеринбург, хозяина выселили, а вокруг дома возвели высокий забор (потом для верности построили второй). Узников никто не должен был видеть, и они не должны были никого видеть без разрешения ВЦИКа: ссылку заменили более жестокой репрессией – тюрьмой. Охраняло дом 75 охранников.

Подражая Соколову, по мнению которого этот анкетный факт имел какое-то значение, укажем их национальность: 73 русских и двое, судя по фамилиям, поляков.

Охранники делились по обязанностям: внешняя караульная служба, т е. посты вне дома (вдоль заборов и в саду), и внутренняя охрана, т е. надзиратели в самом доме.

В быту они группировались по землячествам. Первое составляли люди коменданта Александра Авдеева, навербованные им с фабрики Злоказова. Разводящий караульный начальник «злоказовцев» Анатолий Якимов так описывал их следователю:

«Авдеев… из его слов можно было понять, что за заслугу перед революцией, т е. за то, что не допустил Яковлева увезти царя, его назначили комендантом. И, как видать, этим назначением Авдеев был очень доволен. Он был такой радостный, когда на митинге обещал рабочим: Я вас всех свожу в дом и покажу царя… Главная у них (злоказовской компании. – М. X.) цель были в деньгах. За пребывание в Доме особого назначения они получали особое содержание, кроме того, и на фабрике получали жалованье как состоявшие в фабричном комитете или Деловом совете. Пил Авдеев и здесь, в доме Ипатьева. С ним пили и эти его приближенные. Когда они переселились в дом Ипатьева» то стали воровать царские вещи. Часто ходили в кладовую и выносили вещи в мешках. Мешки вывозили и на автомобиле, и на лошадях к себе домой, на квартиры. Говорили об этом на фабрике Злоказова, указывая определенно, как на воров, на Авдеева и Люханова.»

После того, как прошел ледоход, из Тобольска судном до Тюмени, а оттуда поездом доставили в Екатеринбург и остальных членов семьи, свитских, прислугу. Младших Романовых этапировали в Дом особого назначения, а Татищева, Гендрикову, Шнейдер, камердинера Волкова – туда же, куда уже доставили князя Долгорукого, – в местную тюрьму. Гиббсу и Жильяру было объявлено о запрете на въезд в Екатеринбург: иностранцы в России всегда, не только после революции, имели привилегии.

После прибытия второго этапа решено было увеличить охрану ДОНа. Этим занялся комиссар Сергей Мрачковский, зять дьякона Сысертского завода (что расположен в 20 верстах от Екатеринбурга). Там, на Сысерти, он и навербовал охотников, соблазнив высоким жалованьем (400 рублей в месяц! Царскосельские охранники получали в Тобольске от Яковлева из расчета по 250 в месяц и считали, что жалованье у них преотличное.) «Сысертцы» составили второе землячество; их вожаком был начальник внешней охраны Павел Медведев.

Вначале режим был относительно мягким. Злокаэовские алкаши сознательно не мучали узников, просто само их хулигански естественное поведение выглядело пугающе. Камердинер Терентий Чемодуров рассказывал, что «Романовы обедали все вместе, за одним столом с ними обедал комендант Авдеев, часто пьяный, без кителя… Авдеев неприлично и оскорбительно вел себя с Государем: желая взять из общей тарелки какое-либо блюдо, он тянулся рукой между Государем и Ее Величеством и локтем задевал государя по лицу… Ложек, ножей, вилок часто не хватало. Участвовали в обеде и красноармейцы. Придет какой-нибудь и лезет в миску: «Ну, с вас довольно, я себе возьму»… Устраивали переклички. Когда княжны шли в туалет, красноармейцы якобы для караула шли за ними в уборную.

Эти рассказы камердинера подтверждаются показаниями разводящего Якимова (сам он в покои допущен не был и лично ничего не видел, но на постах кое-что знали и слышали); «Пьяные, они шумели в комендантской комнате, орали, спали вповалку и разносили грязь. Пели они песни, которые, конечно, не были приятны для царя: «Вы жертвою пали», «Отречемся от старого мира», «Дружно, товарищи, в ногу». Вот, зная Авдеева как большевика, как человека грубого, пьяного и душой недоброго, я думаю, что он обращался с Царской семьей плохо: не мог он обращаться с ней хорошо по его натуре, поведению. Как я сам наблюдал его в комендантской, думаю, что его обращение с Царской семьей было для нее оскорбительным. Припоминаю еще, что вел Авдеев со своими товарищами разговоры про Распутина… что государыня будто бы жила с Распутиным.»

Предположения Якимова находят подтверждение в художествах, которые следователи обнаружили на стенах ДОНа. Вот их образцы: «Царя русского Николу за хуй сдернули с престолу»; «По всей по деревне погасли огни, Сашка с Гришкой спать полегли»; «Сашка и Гришка сидят за столом, сам Николашка пошел за вином».

Охранники, однако, были убеждены, что обращались с царской семьей хорошо. Так показали Проскуряков и Медведев.

Режим семьи был однообразен. Вставали в 9 утра, пили чай и полтора-два часа гуляли в саду. Потом Авдеев сократил срок прогулки до часу в день, чтоб «было похоже на тюрьму», как он объяснил Николаю. Обед полагался в час, но, как правило, запаздывал. На питание Николай не жаловался, наоборот, в дневнике похвалил. Ежедневно приносили молочные продуктовые передачи из монастыря (о причинах такой любезности со стороны охраны смотри ниже). Иногда возникали конфликты, чаще всего с Дидковскнм, однажды с Войковым. Как-то часовой выстрелил в окно, из которого выглянула великая княжна: «По-моему, просто баловался с винтовкой, как всегда часовые делают» (запись в дневнике от 14 (27) мая). Каждый визит в тюрьму казался событием: за день до выстрела вместе с врачом В.Деревянко пришел некий черный господин, которого семья приняла за коллегу Деревянко (это был комиссар-чекист Яков Юровский, в прошлом ротный фельдшер). Через месяц комендант предупредил: возможен налет анархистов, надо собраться на этап в Москву: «Немедля начали укладываться, но тихо, чтоб не привлекать внимания караула, по просьбе Авдеева» (31 мая/1З июня нов. ст.).

Однажды их посетили сразу 6 человек, сказано было, что это «комиссары из Петрограда». «Приходили какие-то субъекты и молча при нас разглядывали окна» (10/24 июня).

В эти месяцы царь много читал. Еще в Тобольске он думал над «93-м годом» В. Гюго, романом о революции. Потом последовала «Всеобщая история» Йегера, из прозы «Анна Каренина» («читал с увлечением»), прежде не читанная 4-я часть «Войны и мира» и – неожиданно – «Синее с золотом» Аверченко. В Екатеринбурге, углубившись в библиотеку хозяина дома, он с необыкновенным интересом записывал впечатления от… Салтыкова-Щедрина. На какие-то важные мысли наводило скрытного и мистически настроенного монарха чтение сатирика: ни одному литератору в жизни не дал он столько положительных оценок. Читал все: «Господ Головлевых», «Пошехонскую старину», статьи, сказки – том за томом: «Занимательно и умно». Последняя, за 10 дней до гибели, запись о прочитанном: «Все эти дни по обыкновению много читал. Сегодня начал читать седьмой том Щедрина. Очень нравятся мне его повести, рассказы и статьи» (23 июня/6 июля 1918 года). Чем привлек Щедрин монарха?

Вспоминается признание другого мистика и монархиста: «Все остальные черты в моих сатирических повестях: черные и мистические краски (я – мистический писатель), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, которым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противопоставление ему излюбленной и великой Эволюции, а самое главное – изображение страшных черт моего народа, тех черт, которые задолго до революции вызывали глубочайшие страдания моего учителя М. Е. Салтыкова-Щедрина…»

(М.Булгаков, Письмо советскому правительству от 28.Ill 1930.)

Возможно, по-романовски идеализировавший народ Николай разглядел в книгах Щедрина эти глубочайшие страдания.

Режим постепенно ужесточался. Вначале поступала почта: пришла, например, посылка с шоколадом от сестры императрицы Елизаветы Федоровны. (Авдеев и его команда шоколад украли.) Потом почта перестала поступать. Приходила газета: Николай подписался на «Екатеринбургский рабочий». Потом газета исчезла. В дом допускали только священников по двунадесятым праздникам и уборщиц.

Но за 20 дней до гибели, царь занес в дневник: «На-днях мы получили два письма, одно за другим, в которых нам сообщали, чтобы мы приготовились быть похищенными какими-то преданными людьми» (14 июня/27 н ст.). Через 17 дней, за три дня до гибели, в дневнике Николая II появилась последняя в его жизни запись:

«Вестей извне никаких не имеем.»