Глава 14 КТО НАЧАЛ МИРОВУЮ ВОЙНУ?
Глава 14
КТО НАЧАЛ МИРОВУЮ ВОЙНУ?
Начало войны после сараевских выстрелов не являлось объективно неизбежным, как пытались post factum доказывать австро-германские политики, разрушившие свои империи. Наполеон III не воевал с Пьемонтом после бомбы Орсини, Французская республика не объявляла войну Италии после убийства итальянцем-террористом президента Карно. Война возникла потому, что правители Европы давно желали испытать годность планов, хранившихся в сейфах их генштабов.
Однако и сегодня, три четверти века спустя, ходят слухи о заговорщиках, развязавших войну, – о масонах ли, мечтавших искоренить европейские троны (масонами были, к слову, Георг Английский, Карл Шведский, Петр III и Павел I в России), о «гешефтмахерских силах», погревших руки на крови народов, об оккультных токах, вырвавшихся из тибетских пещер и поразивших мир безумием. Разумеется, и о евреях, замысливших по плану сионских мудрецов разрушить органический европейский мир, дабы основать Всемирное Братство Социалистов.
Как рождались эти фантастические версии для объяснения причин вполне земной войны?
Прежде всего, она в итоге оказалась никому ни нужной, ни выгодной. Проиграли все. Про Центральные державы и Порту объяснять не нужно, но страны Антанты тоже были морально сломлены.
Вот что помнил российский эмигрант В. Варшавский:
«Во французском общественном мнении в начале второй мировой войны не было и тени воодушевления 1914 года. Теперь все знали, что война, даже победная, не несет ничего, кроме разорения, страданий и смерти.» (То же относится к Великобритаии, отсюда восторги ее граждан после возвращения Невилля Чемберлена из Мюнхена.)
А Россия? Николай II лично не любил кровопролития: он был инициатором первого в мировой истории международного соглашения об ограничении вооружений (Гаагской конвенции). Когда летом 1914 года Вильгельм II решал в своем кабинете – быть или не быть войне, то, смутно чувствуя, чем может обернуться для его страны «превышение пределов возможного в государственной экспансионистской политике» (какой лексикон!), он надеялся выиграть партию без выстрела, используя умеренность кузена, «мирного и сдержанного императора Николая». Лишь бы тот не подвергся влиянию своего посла в Париже Извольского и президента Франции Пуанкарэ, считавшихся поджигателями войны.
Увы, Вильгельм неправильно понимал характер своего кузена.
«Преодолевая сопротивление в своем ближайшем окружении, в сложной международной обстановке, Николай II на рубеже XX века был главным носителем идеи имперского величия России», – писал официальный его биограф Сергей Ольденбург. В переводе на житейский язык это означало: вопреки личной склонности к миру, повинуясь воспитанной в нем все теми же педагогами и священниками «идеологии», царь ввергнул Россию в две войны – японскую и германскую.
Второе, что следует из цитаты: даже в его правительстве никто, кроме нескольких авантюристов, этих войн не желал. Тем более не нужны они были русскому народу.
Если судить о жизни нации по ее выражению в культуре, где богатство народного духа находит единственно общезначимое выражение, нельзя не видеть, что именно к началу XX века русские становились нацией с оригинальными стремлениями и идеалами. Богатая, освобождающая себя жизнь творилась в этой стране, невзирая на преграды, на социальные формы, на тяжкую историческую традицию. В центре русской культуры стояли проблемы субъективные, человеческие, она в это время впервые в истории етала оказывать влияние на весь мировой дух – Толстым и Чеховым, Горьким и Чайковским. Мусоргским и Кандинским. Апофеоз русской культуры был феноменом, охватившим все области художественной, философской, научной жизни. Завоевание Кореи или Константинополя не входили в духовные заботы молодого народа (чего нельзя, увы, сказать о его государе).
Внешне это подспудное стремление к жизненно необходимому миру реализовывалось в том, что все подлинно выдающиеся министры царя неизменно выступали против войн:
«Война с Японией была бы для нас великим бедствием» (Витте, накануне отставки в 1903 году); «Война с Германией кончится катастрофой для династии» (его преемник на посту министра финансов, потом и премьер, Коковцов – накануне отставки в 1913 году); «Всеобщая европейская война смертельно опасна и для Германии, и для России, независимо от того, кто ее выиграет… В случае поражения социальная революция в крайней форме неизбежна» (П. Дурново, министр внутренних дел 1905—1906 гг.).
Но если никто не был жизненно заинтересован в войне (сербы, маленький народ, создавший в результате победы обширное Югославское королевство, потеряли убитыми только на полях боев почти 700 тысяч мужчин, цвет нации), то по чьей же воле (вине) началась эта безумная бойня (у одних только армян в ходе депортации турки и курды вырезали свыше миллиона жертв)?
Полная, казалось, бессмысленность жуткого истребления людей, решенного по воле вроде бы добропорядочных монархов и президентов (ни Вильгельм, ни Франц-Иосиф, ни Николай, ни Ллойд Джордж извергами не были), она-то и вынуждала историков и идеологов искать тайну возникновения войны в интригах невидимых, иррационально-подземных…
Непоправимые ошибки «органически ориентированных» партий и правителей вдохнули после войны новую жизнь в два старых, давно существовавших на периферии европейского сознания мифа.
В левый, марксистский миф – о коварных капиталистических акулах, ради максимальных прибылей толкавших подкупленных ими политиков на империалистическую войну.
В правый, «национальный» миф – о сионских мудрецах-евреях, замысливших преступление, чтобы «Израиль стал королем» в Европе.
Внешне оба мифа имели убедительное обоснование в глазах самых широких кругов – потому хотя бы, что только капиталисты и евреи казались выигравшими от итогов войны. Ведь принято «искать того, кому выгодно преступление».
Капиталисты, как бывает всегда в годину больших государственных расходов, положили немалую их толику в свои сейфы, а евреи, бывшие до войны дискриминируемым или, во всяком случае, маргинальным этносом, после поражения империй выдвинулись на первый план в европейской общественной жизни.
Еврей стал самым авторитетным министром германского правительства (Вальтер фон Ратенау), евреи возглавили правительства революционой Баварии (Эйснер, Левинэ), еврей фактически управлял революционной Венгрией (Бела Кун), наконец, после войны еврей-социалист возглавил правительство самой влиятельной державы тогдашнего европейского континента, Франции (Леон Блюм). Как же не поверить, что именно они и организовали войну, ведь повсюду власть захватили (про Россию – что уж говорить!).
…Я задумался об этом, читая книгу несомненно честного и умного человека, американца Генри Форда. Он в те же годы размышлял о причинах неожиданного возвышения еврейства в XX веке. (Ему, промышленнику, казалось, что евреи-банкиры эксплуатируют его труд организатора индустрии – как, наверно, его же рабочим тогда казалось, что Форд высасывает из них все соки: идея, что кто-то на ком-то паразитирует в процессе буржуазного кругооборота капитала, владела умами эпохи, что левыми, что правыми.) Пока Форд занимался описанием увиденного собственными глазами, проанализированного практичным англосаксонским умом, читать его занимательно. Но стоило автору перейти к роли «международного еврейства» (так называлась книга) в далекой от его взоров Европе, как вылезала на свет «информация», переданная доверчивому богатому американцу обезумевшими мифоманами из России и Германии.
Не думайте, что мы почему-то удалились в сторону от нашего главного сюжета. Книгу Г. Форда пришлось читать потому, что в одном источнике указывалось: какое-то время Форд финансировал заграничный этап следствия Соколова. Возникло предположение, что именно из уст русского юриста американец-«спонсор» добыл свои сведения о «международном еврействе» в России.
Вот несколько наугад взятых образцов российской информации, поступавшей в 1920 г. от, скажем, некоего лица к Генри Форду:
«…двое главных виновников большевизма, Керенский и Ленин, не были евреями? Оспаривать среди сотен имен еврейское происхождение только двоих, конечно, прием неудачный, а помимо сего отсутствие еврейской крови в Керенском является делом далеко не доказанным.»
«Но вот Ленин, говорят еврейские защитники, глава и мозг всего – Ленин не еврей! Может быть (sic! Типичный оборот, присущий «объективному» Соколову. – М. X.) Но зачем он выпускал не раз свои прокламации на еврейском языке? Зачем окружил себя евреями? Почему он отменил христианское воскресенье и ввел еврейскую субботу? Объяснение этого может быть в том, что он женат на еврейке.» (О том, какую роль в
раследовании Соколова играло окончание фамилий на «ский» типа «Крупский» будет сказано ниже в тексте. Что касается введения в России «субботы вместо воскресенья», можно думать, что имелась ввиду шестидневка. Автор информации – Соколов? – как-то не сообразил, что субботы, как и воскресенья, чередуются через семь дней: он помнил про шестой день недели.)
«Большевистское правительство в том виде, в каком оно было поздним летом 1920 года (прибытие Соколова в Европу?)… представляло собой полное господство евреев. Это положение с тех пор весьма мало изменилось. Чтобы показать соотношение сил, мы дадим несколько примеров… Большевизм есть международная программа «Протоколов».
Далее в тексте следует таблица, которую и сегодня, семь десятилетий спустя, цитирует в советском журнале «Молодая гвардия» некий доктор исторических наук: патриоту оказался необходим американский промышленник-автомобилист, чтобы установить, кто же в его отечестве побывал министром.
Вот она:
Число членов / Евреи / % евреев
Совет народных комиссаров
22
17
77
Военный комиссариат
43
33
76
Наркомат юстиции
21
20
95
Видные журналисты
41
41
100
Откровенно говоря, я сам был поражен, когда узнал при проверке этих данных, что в составе Совнаркома во все годы гражданской войны (после ухода левых эсеров) был один министр-еврей – Лев Троцкий (потом прочитал в его, до 1990 года неизвестной речи, что недопущение евреев в наркомы было сознательной политикой, предложенной в ЦК именно им, Троцким, вопреки Ленину, который не придавал этому вопросу никакого значения). В Реввоенсовете (военном комиссариате) при проверке обнаружились три-четыре еврея: Троцкий, Склянский, Розенгольц и лишь на короткое время враг Троцкого – Драбкин; в коллегии наркомата юстиции, как на грех, не найдено ни одного. Что касается видных журналистов, то информатор Форда обошелся в их перечне вовсе без потомственных дворян хороших фамилий – Бухарина, например, или Осинского (Оболенского), Пятакова, не говоря о Луначарском, Скворцове-Степанове и прочих…
Конечно же, «последний акт красного террора, убийство Николая II, его супруги, юных дочерей, больного сына, был совершен советскими комиссарами, которые почти все были евреями» – это если не сам Соколов ему сказал, то наверняка кто-то из сотрудников колчаковского юриста. В порядке анекдота упомяну, что «собственный идеал евреев не президент, а властитель, царь» (не только, чтоб республиканцу-спонсору угодить, но и для объяснения загадочного могущества евреев: еврейским царем объявляли… короля Великобритании Георга V. С помощью британского флота они полновластно распоряжались миром. (Кто не верит, пусть читает «Международное еврейство», десятикратно переизданное Геббельсом, а сегодня с уважением цитируемое в «Молодой гвардии».) Кроме того, пятиконечная звезда своими концами символизировала основы еврейского могущества: биржу, прессу, парламент, пролетариат и Палестину.
Почему мне думается, что эту информацию поставил американцу кто-то из соколовообразных русских? Ну не мог же сам Форд не знать, что флаг его страны по предложению Вашингтона и Джефферсона усеян пятиконечными звездами (откуда эмблему для РККА и позаимствовал переимчивый политэмигрант Троцкий).
Такого рода идеологические сорняки воскресли на европейской духовной почве после того, как общественные деятели и ученые континента начали в годы мира размышлять: кому же оказалось выгодно убить десятки миллионов их сограждан, чтобы в итоге разрушить собственные государства?
Так кому же это было на самом деле выгодно? Кто виноват, если не евреи? Масоны? Тибетские маги и тибетские токи?
Выдающийся мыслитель Георгий Федотов сделал классический для своего времени анализ:
«Колониальная экспансия была хозяйственной необходимостью. Все растущая индустрия требовала заокеанского сырья… Наконец, победоносный капитализм, по природе своей неспособный удовлетвориться внутренними рынками, начинает погоню за внешними. Политическое господство становится формой, орудием и броней экономической эксплуатации… Конфликты, приведшие к войне, были двух порядков: национальные и империалистические. Национальной в старом смысле слова была борьба Франции с Германией из-за Эльзаса-Лотарингии, борьба немцев и славян на Дунае – внутри и вне Австро-Венгерской монархии. Империалистическая экспансия поссорила Германию с Англией и Россией…»
Трудно, конечно, возражать большому философу, когда он считает главным импульсом к войне экономические проблемы держав. (Меня и самого так учили по книге В. Ленина об империализме.) Но – далее Федотов сам себе противоречит:
«На Версальской мирной конференции преобладали мотивы национальные, даже этнографические… старая романтическая мечта: для каждой народности свое государство… Вопрос о колониях, о переделе мира и его богатств стоял на втором плане».
Как же могли отойти на второй план те самые экономические интересы, из-за которых якобы начали войну?
Вовсе не кажется очевидным, что передел мира диктовался интересами промышленного развития держав. Быстрее всех развивались Штаты, у которых всех-то колоний были Филиппины и Куба. На старом континенте бесспорным чемпионом являлась Германия, про которую Федотов писал: «Для Германии не нашлось «места под солнцем» Африки или Азии достаточно рентабельного». Экономическим чемпионом Азии стала Япония, только начавшая (после победы над Россией) приступать к созданию колоний. Идея экономического империализма,
толкнувшая страны мира на войну за передел сфер влияния и сырья, не подтверждается фактами, напротив, сама вытекает из теорий, в ту эпоху доминировавших в сознании мыслящей части общества.
По моему ощущению, истинные, глубинные причины первой мировой войны были те же, что через четверть века вызвали вторую мировую войну. Эти войны были как бы разделенными перерывом актами одной трагедии. Расовое безумие, как фильтрующийся вирус, незаметно поразило в конце XIX – начале XX вв. идеологию европейских народов.
Оно возникло впервые как реакция германцев начала XIX века на принесенные штыками Наполеона «западные идеи»: рационалистически ясную модель мира, представление о рожденном младенце как «tabula rasa», о взрослом человеке как о «мыслящей машине», на универсалистское, одинаковое для всех народов мировосприятие. Защищая перед лицом могучего вала военных победителей свою неповторимую индивидуальность, сумрачный германский гений ответил острому галльскому смыслу:
«Человеческое «Я» живет в органическом единстве с душой народа, которая предшествует отдельному человеку. Полноту жизни человек получает от нации, вне которой он – ничто.»
Германские философы, классики мудрости для цивилизованного мира, впервые сформулировали понятие «органической жизни народа». «Что листья без дерева? – спрашивал, возможно, величайший из тогдашних мыслителей, Георг-Фридрих Гегель, – Ничто. В органической жизни счет идет только на деревья.»
Но если силу и бытие индивид черпает в рамках нации, то отсюда вытекало: свобода и мораль личности коренится в ее биологической, расовой принадлежности к своей общине.
Германский романтизм сыграл огромную положительную роль в судьбах духа, помогая сохранить своеобразие и многообразие национально-культурных ликов в эпоху объединения мира. Но таилась в немецком феномене «почвы и крови» не распознанная сразу опасность.
Ибо в новой европейской философии не осталось места для личности как целокупного сосуда Божия, как мира, бесконечно ценного самого по себе, вне рамок любого коллектива. Согласно христианским идеалам, общепризнанным в Европе на протяжении полутора тысяч лет, именно свобода воли личности отделяла homo sapiens от высокоорганизованных, но неодушевленных коллективов вроде термитников или пчелиных роев.
Коллектив всегда сцепляют законы биологического отбора для выживания вида, а не для спасение чьей-то души. В том числе коллектив нации. И вид выживает за счет кого угодно – даже за счет своих. И уж тем более за счет чужих.
В Германии, родине «философии нации», такие идеи покорили большую часть мыслящей и государственной верхушки общества.
Например, политика Вильгельма II диктовалась всецело его личными расовыми убеждениями. Когда Россия воевала на Дальнем Востоке, он начертал на секретном докладе своего посла в Токио:
«Tua res igitur! Русские защищают интересы и преобладание белой расы против возрастающего влияния желтой. Поэтому наши симпатии должны быть на стороне России.» (Хотя расовые чувства подкреплялись у него тем, что «маньчжурская война передала дирижерскую палочку в Европе в немецкие руки» – С. Витте).
Но когда японцы заставили Россию отказаться от экспансии на восток, «верный старый друг» Николая – Вильгельм решил, что теперь у славянской расы вообще нет иного выхода, кроме как напасть на германскую расу. Тем более, что славяно-чешский кинжал опасно врезался в тело германо-австрийского массива.
Вождь германской расы просто обязан был выбрать момент своей наивысшей готовности к неизбежному бою, пока противник еще не достиг пика своих сил. (Перевооружение России предполагали завершить к 1917 году.)
Вильгельм выбрал войну в наборе возможных в его тогдашнем положении политико-дипломатических вариантов. Это ошибочное даже с империалистических позиций решение объяснимо тем, что расизм – философия, основанная на предубеждении, на предрассудке – ослепляет своих приверженцев, лишает их прагматического видения. Кайзер, например, не понимал, что если дело дойдет до войны, Великобритания обязательно выступит на стороне Антанты: об этом буквально вопили и насущные британские амбиции, и всегдашние, со времен Елизаветы I, традиции британской дипломатии на континенте. (В XIX веке можно припомнить антинаполеоновские коалиции, Крымскую войну, Берлинский конгресс.) Единственное объяснение слепоты кайзера: согласно его базовой философии, англосаксы должны как минимум не мешать своему виду, германской расе, выигрывать битву за жизнь.
Объективности ради напомним, что противоположная сторона была отравлена теми же расистскими ядами, хотя в меньшей концентрации. И ее, как Вильгельма, расизм ослеплял, лишал трезвого понимания ситуации, верной оценки могучих сил Центральных держав. (Сербы верили, что одолеют австрийцев!)
На Европу впервые в ее истории обрушилась война, вызванная торжеством пока еще стыдливого, пока еще скрытого расизма.