Декабристы на Кавказе. Бестужев-Марлинский

Декабристы на Кавказе. Бестужев-Марлинский

Если бы всех декабристов, оказавшихся в разное время на Кавказе, удалось собрать вместе, они легко могли бы организовать тайное общество и составить новый заговор. С середины 1826 года около 70 офицеров и более трех тысяч рядовых участников восстания были сосланы на Кавказскую войну. Рассудив, что немалый военный опыт офицеров-декабристов более пригоден для баталий, чем для каторги, Николай позволил им искупить свою вину кровью на Кавказе.

Прослышав, что многие ранее сосланные на Кавказ декабристы сумели не только восстановиться в чинах, дворянских званиях и правах, но даже и вышли в отставку, большинство каторжан сами просили отправить их на войну. Конституционные иллюзии сменились романтикой кавказских сражений, которая, впрочем, тоже во многом оказалась иллюзией, к тому же весьма опасной для жизни. Но воевали они с горцами неохотно, «лишь для вида», считая их скорее союзниками в борьбе против самодержавия, чем врагами.

Вскоре оказалось, что вслед за бывшими каторжанами переместился на Кавказ и российский литературный олимп. Воспетый Пушкиным Кавказ сделался местом паломничества писателей. Именно здесь, под грохот пушек и в сиянии сабель, русская литература обретала новое свежее дыхание. Пасынки остывшего севера становились преданными сыновьями пламенного юга. Здесь, в чарующем калейдоскопе необычайных событий, писатели быстро получали известность. А наиболее удачливые стяжали громкую славу и даже составили себе капиталы. Но для многих из них вершины Кавказа стали и надмогильными памятниками.

Одной из самых ярких фигур кавказской литературной академии стал декабрист Александр Бестужев-Марлинский.

Штабс-капитан, известный писатель и соиздатель альманаха «Полярная звезда» за участие в мятеже был приговорен к 20 годам каторги. Почти пять лет пробыл он в Якутске, успев, тем не менее, издать пять томов своих сочинений. Двое его братьев — Михаил, тоже приговоренный к 20 годам, и Николай, которого как деятельного заговорщика приговорили к вечной ссылке,— маялись на Нерчинских рудниках, а третий — Петр, разжалованный из мичманов в рядовые, отслужив три года на Кавказе, уже возвращался домой.

Бестужев несколько раз подавал повинную, прося отправить его на войну. И наконец в 1829 году разжалованный в солдаты Бестужев был брошен в пламенные объятия Кавказа.

Кавказ изменил его, а он изменил представление российского общества о Кавказе. «Я вижу Кавказ,— писал Марлинский,— совсем в другом виде, как воображают его себе власти наши». Прекрасная, окутанная чарующими легендами страна, ее воинственные жители, их героическое противоборство с северным титаном, смешение языков, рас, религий, политических интересов и человеческих страстей — все это стало для Бестужева бурным источником творческого вдохновения. Здесь в день приключалось столько необыкновенного, что иным краям хватило бы на годы. Герои Ф. Купера бледнели в сравнении с персонажами бестужевских произведений.

Кавказские произведения сделали Бестужева популярнейшим писателем. Его очерками из кавказской жизни, «Письмами к доктору Эрману», «Письмами из Дагестана», «Кавказской стеной», «Рассказом офицера, бывшего в плену у горцев», повестями «Аммалат-Бек», «Мулла-Нур», «Шах Гусейн» зачитывались все — от сентиментальных девиц до самого императора.

Но героям Бестужева было далеко до популярности самого писателя, сделавшегося человеком-легендой. У всех на устах были его отчаянная удаль и головокружительные романы, грандиозные пиры и самые фантастические предприятия, на которые другие способны были решиться лишь в воображении. А образ декабриста-мученика добавлял славе Бестужева трагический ореол.

Его книги выходили огромными тиражами. Издатели боролись за его новые произведения. Размеры гонораров приводили в изумление публику и писателей, еще не привыкших находить в литературе средства к существованию.

В. Сахаров писал: «Жил он не в казарме, а на прекрасной частной квартире, всегда держал великолепный стол, выписывал французские вина, духи, помаду, дорогие шведские перчатки, столовое серебро, батистовые голландские рубашки с кружевом, покупал персидские халаты, какие-то фантастические шапочки, хлыстики, модные мужские перстни с чеканкой — всего не перечесть. Власти отказали ему в награде солдатским Георгиевским крестом, считая, что этот солдат роскошно живет».

Рядовому солдату Бестужеву завидовали генералы. Бестужева обходили заслуженными наградами, но не забывали одолжить у него денег. Его посылали в самые опасные экспедиции, а он и там бросался в самые рискованные дела, поражая сослуживцев бесшабашной отвагой. Но если другого ждали бы генеральские эполеты, Бестужев лишь вернул офицерское звание.

«Не ищите земного рая на Евфрате, он здесь…»,— писал Бестужев, сроднившийся с Кавказом, как перелетная птица, обретшая родину вдали от гнезда. Искренне восторгаясь горцами, видя в них братьев по духу, Бестужев восклицал: «Черт меня возьми, какие удальцы, что я готов расцеловать иного!» У него было много кунаков среди горцев, он узнал их, как никто другой. «Кавказских горцев напрасно обвиняют в жестокости,— писал он.— Очень редко были примеры, чтобы они терзали попавшихся им русских даже в пылу гнева или мести, на самом поле сражения. У себя дома горец заботливо промочит раны пленнику, „попотчует бузой“, разделит пополам черный чурек свой…»

Бестужев сам стал похож на горца в своей дорогой бурке и лихой папахе. Он предпочитал горское оружие и отличался воинской дерзостью. Он ввел моду на все кавказское, и мода эта проникла в высшее общество. Уже и самого императора живописцы изображали в черкесском костюме на фоне кавказских гор. Но при всем том Бестужев заронил в общественное сознание идеи о необходимости мирного сосуществования с народами Кавказа, о том, что лишь добром и наглядной пользой можно привлечь кавказцев в единое отечество, а насилие лишь углубляет пропасть между ними. И главное — о том, что мужественных и сильных детей гор куда лучше иметь друзьями, чем врагами: «Я топтал снега Кавказа, я дрался с сынами его — достойные враги… Как искусно умеют они сражаться, как геройски решаются умирать!»

Бессмысленное кавказское братоубийство делалось для писателя все более тягостным. «Я дерусь совершенно без цели, без долга даже»,— признавал Бестужев. Он видел, как с обеих сторон здесь гибли лучшие, как целые народы исчезали в водовороте истории.

Так же бессмысленно, нелепо исчез и сам Бестужев-Марлинский. Случилось это в сентябре 1837 года во время черноморской экспедиции под началом Г. Розена, перед самым визитом императора на Кавказ. У мыса Адлер был высажен десант, в первых рядах которого бросился на приступ неприятельских позиций прапорщик Бестужев. Оттесняя горцев, гренадеры бились врукопашную. Увлекшись схваткой, раненый Бестужев углубился в лес, и больше его никто не видел.

Но в столицах больше были увлечены другими слухами — якобы Бестужев перешел к горцам, оказался в большом почете у Шамиля и даже сделался генералом и вот-вот нахлынет со своими мюридами на Тифлис брать в плен императора. Что произошло с Бестужевым на самом деле, так и осталось тайной, еще долго будоражившей воображение публики.

Зато ясно обнаружилось другое — пока царь завоевывал Кавказ, Кавказ Бестужева успел покорить Россию.

У легендарного писателя появилось множество подражателей, а кавказская тема породила новое романтическое направление в литературе. Но в отличие от Бестужева, глубоко проникшего в душу Кавказа, подражателей, по словам В. Белинского, больше занимало «изображение неистовых страстей и неистовых положений».

Поддался очарованию Бестужевым и А. Дюма, который перевел и опубликовал некоторые его произведения, а позже и сам явился на Кавказ, влекомый необыкновенными героями и событиями. А популярная писательница Е. Лачинова сделала Бестужева, под именем Александра Пустогородова, героем своего романа «Проделки на Кавказе». Правдивое описание кавказских дел вызвало такое негодование Николая I, что роман был запрещен, большая часть его уничтожена, а за автором установлен полицейский надзор.