Возникновение культа

Возникновение культа

Мифический образ Ленина как правителя Советской России принимал в лениниане тех лет различные формы. В период его болезни проверке общественным мнением подвергались политически выдержанные описания его личности, предназначенные для целей агитации и пропаганды. Этот процесс в особенности наглядно виден на примере популярных биографий Ленина, которые еще не носили стандартного, унифицированного характера: в них содержалось множество разночтений и отступлений от фактической точности, как случайных, так и преднамеренных.

В 1922 году Георгий Шидловский писал, что «еще при жизни самого тов. Ленина вокруг его биографии уже сплетается клубок мифа, сумбуря головы трудящихся и сбивая с панталыку рядовых партийных массовиков-агитаторов». Он жаловался, что в трех биографиях Ленина, взятых им из одной и той же районной библиотеки, содержатся три совершенно противоречащих друг другу указания на классовое происхождение отца Ленина. Авторы этих биографий, очевидно, чувствовали себя вправе измыслить по собственному желанию любую легенду[328]. Выдумки не были простой авторской прихотью, но должны были отвечать политическим целям писавших.

Точно установить классовое происхождение Ильи Ульянова представлялось особенно важным: в целом биографические данные Ленина вполне отвечали задачам советских историков. Дедушка Ленина по отцовской линии и в самом деле был бедняком. Это обстоятельство позднее всячески выпячивалось с тем, чтобы ближе соотнести образ вождя с идеалом героя-революционера.

Одна из популярных биографий Ленина, написанная в 1922 г. специально для детского чтения, настолько искажала факты жизни Ленина, что его старшая сестра, Анна Елизарова, сочла необходимым выступить с гневным опровержением[329]. Она раздраженно указала на массу неточностей, обусловленных, по ее справедливому предположению, политическими мотивами. Неверно, пишет она, что директор Симбирской гимназии Керенский препятствовал награждению Владимира Ульянова золотой медалью ввиду казни его брата Александра. Керенский, напротив, не только способствовал получению этого отличия, но и написал также от своего имени характеристику с чрезвычайно высокой оценкой способностей Владимира, «местами грешившую даже против истины»[330]. Неверно, что Владимир Ильич испытывал антипатию к сыну Керенского Александру. Последний учился тогда в младших классах и вряд ли мог чем-либо заинтересовать Владимира. «Вся эта легенда приведена для того, чтобы сказать, что Керенский „не понравился Владимиру Ильичу тридцать лет спустя“». Неверно, что Владимир Ильич читал Маркса вместе со своим старшим братом. Александр ознакомился с «Капиталом» в возрасте двадцати лет; Владимиру было тогда шестнадцать и он марксистской литературы еще не читал.

Сестра Ленина настороженно отнеслась к первым признакам зарождения культа. Она полагала вполне правомерным изображение Ленина в качестве политической фигуры, однако не видела ни малейшей необходимости извращать обстоятельства его личной жизни. От ее внимания не ускользнул и юмористический оттенок данной попытки прославления Ленина. Она обращалась к читателям с просьбой взвесить реалистичность утверждения автора биографии, согласно которому «Ленин пишет множество брошюр и книг (и книг!!) по каждому государственному предприятию».

Во время болезни Ленина о нем писались вещи, считавшиеся тогда вполне уместными и приемлемыми, однако по позднейшим меркам они выглядят странно и даже рискованно. Ленина превозносили в печати на все лады, и хотя комплиментарные тексты подвергались более строгой цензуре, чем дифирамбы эпохи гражданской войны, авторская индивидуальность проявлялась в них более заметно — по сравнению с тем, что говорилось о вожде после его смерти.

Развитие культовых тенденций хорошо заметно на истолковании отношения Ленина к детям. Ныне всем известна любовь Ленина к младшему поколению: на многих картинах он изображен среди веселящейся на лоне природы детворы. В 1922–1923 гг. по этому поводу высказывались, однако, и другие мнения. Луначарский писал, что Ленин любил детей, но искал в общении с ними лишь способ развлечься; он мог играть с детьми и кошками «целыми часами»[331]. Михаил Кольцов также упоминает о пристрастии Ленина к детям и кошкам[332]. В статье, опубликованной в «Известиях» в тот же день, что и официальное извещение о постигшем Ленина 9 марта 1923 г. ударе, нарком здравоохранения Семашко писал, что Ленин, как и все великие люди, неравнодушен к детям. К детям он находил особый подход — и дети самого Семашко его «боготворили»[333]. Однако Лепешинский заявляет — и не где-нибудь, а в сборнике статей и стихов о Ленине, изданном комсомольской организацией — следующее:

«Кстати сказать, Владимир Ильич, если не ошибаюсь, не очень-то долюбливал маленьких детей, т. е. он всегда любил эту сумму загадочных потенциальных возможностей грядущего уклада человеческой жизни, но конкретные Митьки, Ваньки и Мишки не вызывали в нем положительной реакции. Мне кажется, если бы его привели в школу, где резвятся восьмилетние малыши, он не знал бы, что с ними делать, и стал бы искать жадными глазами свою шапку. Поскольку его всегда тянуло поиграть с красивым пушистым котенком (кошки — это его слабость), постольку у него нет ни малейшего аппетита на возню с двуногим „сопляком“ (извиняюсь за не совсем изящное выражение)»[334].

Далее автор описывает, что Ленина раздражало присутствие дочери Лепешинского, высмеивавшей его лысину[335]. Позднее подобное замечание, разумеется, не могло быть включено ни в одну антологию, подготовленную коммунистическим издательством.

За период болезни Ленина в коммунистической печати появился, тем не менее, целый ряд довольно безапелляционных высказываний. Весьма примечателен помещенный в харьковском сборнике отрывок из книги Б. Горева «От Томаса Мора к Ленину», вышедший пятью изданиями в 1922–1924 гг. Горев анализирует свойства Ленина как революционного вождя и выносит его талантам вполне справедливую оценку. Он указывает на организаторский дар Ленина и на свойственное ему острое чувство истории. Кроме того, продолжает Горев, Ленин обладает способностью, незаменимой для лидера партии, возглавляющей массы:

«Это свойство — искусство „социального гипнотизма“, т. е. уменье так воздействовать устной и печатной речью на разум и волю масс, что эта воля подчиняется воле вождя… Ленин соединяет в себе глубокий революционный энтузиазм и даже фанатизм с холодным политическим расчетом, доходящим до последовательного применения принципа „цель оправдывает средства“»[336].

Оценка довольно верная, однако назвать ее лестной нельзя.

В харьковский сборник вошли также статьи с редакционной правкой, нацеленной на превращение Ленина в более положительную фигуру, которая могла бы служить примером для молодежи. Из текста воспоминаний Луначарского, написанных в 1919 г. и перепечатанных в 1923 г. в назидание комсомольцам, изъята фраза:

«Я никогда не скажу, что Ленин был трудолюбив, мне никогда… не приходилось видеть его углубленным в книгу или согнувшимся над письменным столом»[337].

Если особенно важной задачей представлялось изобразить Ленина образцом для подражания со стороны детей, то прилежание должно стать существеннейшей чертой его морального облика.

Бессмертие пришло к Ленину раньше смерти. Летом и осенью 1923 г. он вновь учился говорить, медленно, с мучительными усилиями. Вся Россия сузилась для него до живописного имения в Горках, по которому его возили в плетеном кресле. Однако страна видела в Ленине могучее олицетворение Коммунистической партии. Отсутствие живого вождя способствовало зарождению его культа. О сохранности рукописей Ленина пеклось государство, учредившее Институт Ленина; Ленинский уголок сельскохозяйственной выставки служил моделью для воспроизведения его в будущем, представленные там фотографии изображали жизненный путь вождя в идеализированном виде. Стихийное преклонение перед Лениным, вызванное в 1918 г. покушением на его жизнь, уступило место сознательной манипуляции его именем в политических целях, которые преследовались партийными чиновниками. В борьбе за власть, начавшейся в 1923 г. — «дележке шкуры неубитого медведя», как гласит русская пословица — каждый из преемников Ленина старался выдать себя за истинного ленинца. Партия и правительство стремились укрепить политическую стабильность и сохранить за собой власть, гарантом которой они считали Ленина. Сами партийные вожди немало содействовали конструированию образа Ленина как персонификации большевистского режима и желали теперь опираться на подобное тождество, видя в нем залог прочности собственных полномочий на управление Россией в отсутствие главного вождя. Постоянно ссылаясь на Ленина и клянясь его именем, партийные вожди планомерно внедряли в народное сознание смысл и суть созданного ими идеализированного образа.

Школы, фабрики, шахты, колхозы и деревни получали имя Ленина: оно давалось не просто в честь вождя, но и для воодушевления местных коллективов. Трудящиеся предприятий, названных именем вождя, должны были проникнуться решимостью стать такими же стойкими и сильными, как Ленин. Мы теперь не Симоновка, якобы заявил один их жителей переименованной деревни, мы теперь — Ленинка, и потому должны быть сильными[338]. Это приравнивалось к положению избранных: велики были привилегии, но велика и возлагаемая ответственность. «Ты помни, что носишь имя Ленина», — предупреждала надпись над входом в военную школу физической культуры имени Ленина[339].

Мифический Ленин был неиссякаемым генератором силы и энергии. В последний год жизни Ленин иногда уподоблялся источнику энергии, который он желал внедрить в России — электричеству; точно так же святые соотносились церковью с целительными источниками, открытыми ими чудесным образом. В ноябре 1923 г. одна из коммун, где была проведена электрификация, назвала электрические лампочки «лампочками Ильича» и благодарила Ленина за дарованное новшество[340].

Статус Ленина-мученика был официально подтвержден в пятую годовщину покушения, которое рассматривалось как событие, породившее эмоциональную связь между вождем и народом. В августе 1923 г. Зиновьев писал:

«Как мать еще более горячо любит сына после постигшей его большой опасности, так страна наша — да и рабочие всего мира — еще больше, еще беззаветнее полюбили Владимира Ильича после той опасности, которая угрожала ему в первые дни сентября 1918 года»[341].

В статье, напечатанной в «Правде» 30 августа, вновь проводилось различие, впервые указанное Львом Сосновским в 1918 г. между Лениным — бессмертным вождем и Ильичем — человеком:

«В. И. Ульянов-Ленин — грозный глава республики-победительницы, и Ильич — простой близкий старший брат»[342].

В шестую годовщину революции Ленин изображался совершенной абстракцией, вечной и всеобъемлющей:

«Ленин — это не только название любимого вождя, это — программа и тактика… и философское миросозерцание.

Ленин — это ненависть, пламенная ненависть к угнетению и эксплуатации человека человеком…

Ленин — это торжество чистого разума, не признающего никакой мистики.

Ленин — это… отрицание всяких компромиссов, всяких полумер…

Ленин — это бесконечное увлечение наукой и техникой… символ электрификации… отрицание всякой веры, кроме веры в неминуемое торжество труда над капиталом, всесильной машины над мертвой природой… Все проблемы находят в этом имени свое решение…

Если правда, что красота состоит в контрастах, то Ленин — высшая красота на свете, ибо он — воплощение кажущихся противоречий, ибо Ленин — это динамика и диалектика пролетариата…

Ленин — это страдание за идею; это истечение кровью за пролетариат; это борьба при самых невыносимых условиях, без хлеба, без воды, без света и без белья, борьба против целого мира вооруженных до зубов врагов…

Ленин — это символ разрушения… всяких ценностей для достижения победы; но это и символ восстановления хозяйства…

Ленин — это единая коммунистическая партия Красного Земного шара.

Да здравствует же т. Ленин!»[343]

Бессмертный Ленин спешил сменить на посту ослабевшего Ильича.

Но Ленин-человек не сдавался смерти. Он упорно боролся, преодолевая последствия паралича, однако улучшение наступало слишком медленно. К январю 1924 г. он едва мог осилить произношение односложных слов. Крупская часто пыталась развлечь больного мужа чтением вслух[344]. 19 января 1924 г. она читала ему рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни». Рассказ описывает злоключения золотоискателя, оказавшегося в снегах Канады. У героя растянута лодыжка, он брошен товарищем, у него нет пищи; невзирая на мучительную боль, он ковыляет через заснеженные просторы к берегу, где его ждет корабль. Полуобезумевший от голода и боли, он тем не менее неуклонно приближается к цели. Остается совсем немного — но тут появляется голодный волк и преследует путника, ожидая его смерти. Недалеко, всего в нескольких милях, виднеется берег Атлантического океана, однако силы покидают героя — и он падает в снег. Волк, сам едва живой от слабости, нападает на него, однако человек одерживает верх, пьет горячую кровь зверя — и теряет сознание. Матросы с корабля замечают его, находят и спасают. Рассказ очень понравился Ленину. Хотя за время своей продолжительной болезни Ленин переживал приступы депрессии и нередко плакал[345], в целом он отличался такой же мужественностью, что и герой рассказа Лондона. Он был полон решимости выиграть схватку со смертью.

В тот же день 19 января, когда Крупская читала Ленину рассказ Лондона, Михаил Калинин, председатель ВЦИК, открывал Одиннадцатый Всероссийский съезд Советов в Москве. Владимир Ильич борется с болезнью, сказал он, однако «уже заметны просветы конца его долгой, тяжелой борьбы с болезнью». Голос из зала выкрикнул: «Да здравствует вождь мирового пролетариата товарищ Ленин!» Последовали возгласы «ура»![346]

Через два дня, 21 января, Ленина поразил новый, еще более сильный удар. После полудня начались судороги, резко подскочила температура, и он потерял сознание. В 6.50 вечера Ленин скончался.