Народ и царь-батюшка
Народ и царь-батюшка
После того, как в XIII–XVI вв. русские земли объединились вокруг Великого княжества Московского, а в 1547 г. князь Иван Грозный принял титул царя (от латинского «цезарь»), культ святых князей-страстотепцев постепенно трансформировался в миф о царе — мирском правителе и одновременно Божьем помазаннике. Русская концепция царя отмечена влиянием византийского мыслителя VI в. Агапита, утверждавшего, что император — греховный, как все смертные, — наделен вместе с тем властью, которая уподобляет его Богу:
«Хотя телесно император ничем не отличается от всех прочих, в отправлении своей власти он подобен Богу, всемогущему Господу, стоящему над всеми людьми… Следственно, — да не впадет он как Бог в гнев или раздражение; как человек, да не возгордится»[15].
Российские монархи XVI в. усиленно подчеркивали свое божественное предназначение, взваливая на себя дополнительное бремя посредничества между своими подданными и Богом. Вплоть до конца XVII-го столетия цари проводили много времени за молитвой, посещали монастыри и принимали участие в других религиозных ритуалах, вне зависимости от собственных религиозных убеждений.
В эпоху Петра Великого положение разительно переменилось. Сделавшись не просто царем, но «Императором», он, наряду со старинной одеждой и бородами, которые носила русские цари и бояре, совершенно изгнал из обихода религиозные ритуалы, отнимавшие так много времени у его предшественников. С восшествия на трон Петра I и до отречения Николая II в марте 1917 г., русские правители внешним обликом, а во многом и поведением, напоминали скорее западноевропейских. Большинство русских монархов были воспитаны в религиозном духе, однако, несмотря на господствовавший при дворе строгий этикет, придворная жизнь была по большей части светской по сути. Важные события в жизни императорской семьи — рождения, коронации, тезоименитства, похороны — отмечались с величайшей пышностью торжественно и всенародно.
Несмотря на обмирщение монархии после Петра, народ по-прежнему держался за допетровские представления о правителе. Для широких масс царь оставался (по крайней мере, до 1905 г.) добросердечным «батюшкой», близким к Богу, непосредственно связанным божественными узами с каждым из своих подданных. Советские историки именуют подобные взгляды «наивным монархизмом»[16]. Для полного уяснения политических убеждений сторонников императорской власти среди крестьян нам явно недостает письменно зафиксированных свидетельств. Однако крестьянские прошения, пословицы, сказки, наряду с бунтарскими лозунгами, наглядно демонстрируют присущее народу стойкое убеждение в том, что добрый царь только и мечтает отдать крестьянам самое нужное им — землю, но царские чиновники и помещики мешают ему осуществить свою волю. «Царь помилует, царь пожалует», — гласила известная поговорка. Даже после отмены крепостного права в 1861 г., крестьяне, привязанные к сельской общине и вынужденные платить владельцу за землю, ими обрабатываемую, изливали свой гнев на помещиков и чиновников, но не на императора, который подписал манифест об освобождении[17]. Они верили, что царь действительно собирался дать им свободу и землю. Некоторые не страшились открыто бунтовать, другие обращались с прошениями к самому царю. И тех, и других ожидало неминуемое наказание, однако вера в доброго царя, который — стоит ему только узнать о злой доле крестьян — немедленно восстановит справедливость, не умирала.
Если царь так не поступал, существовало два объяснения: либо его обманывали советники и дворяне, либо он не настоящий царь, а самозванец.
Во время пугачевского бунта 1773–1775 гг. одна восьмая часть российского населения (крестьяне, казаки, рудокопы, рабочие, представители кочевых племен) поднялись с оружием на своих хозяев в интересах «настоящего царя», самозванца, выдававшего себя за Петра III. Главарь восстания на самом деле был казаком по имени Емельян Пугачев. Петр III был убит во время дворцового переворота, вдохновленного его супругой, императрицей Екатериной (Великой), одиннадцатью годами ранее. Называя себя Петром, Пугачев освобождал крестьян от крепостной зависимости и давал им то, чего они больше всего желали:
«И за то будете жалованы крестом и бородою, — рекою и землею, травами и морями, и денежным жалованием, и хлебом, и провиантом, и свинцом, и порохом, и всякою вольностию»[18].
«Царь пожалует» — и вот Пугачев жаловал.
Если подлинный царь оказался в гуще народа, кто же сидел на троне в Петербурге? Еще раньше возникал вопрос: если настоящему царю полагалось носить бороду и традиционно расшитый кафтан, а также наставлять подданных в вере, то кем был великан с нервно подергивающимся веком, одетый по-иноземному, попиравший всякую мораль и именовавший себя: «Petrus Primus Imperator Russorum». Исчерпывающий ответ на этот вопрос был дан старообрядцами — раскольниками, порвавшими с официальной церковью после навязанных ею во второй половине XVII столетия изменений в церковном ритуале. Для староверов Петр Великий был вообще не царем, но Антихристом. Вывод был продиктован отчаянием, ибо воцарение Антихриста означало скорый конец света. Для многих старообрядцев вся династия Романовых после Петра являлась воплощением Антихриста[19].
Личные добродетели вовсе не служили отличительной чертой подлинного монарха. Царь, по традиционным крестьянским представлениям, отнюдь не обязательно должен был походить на Христа. Напротив, из царей в старинных русских сказаниях наиболее примечательной фигурой выступает Иван Грозный (эпитет «Грозный» обозначает не столько «ужасный», сколько «внушающий благоговейный страх»). Долгое правление Ивана IV (1547–1584) отмечено беспрецедентной жестокостью, направленной не только против множества бояр и представителей прочих привилегированных слоев, но и против крестьян, которых он систематически закреплял на земле их владельцев, приближая тем самым установление крепостного права на всей территории Московского государства. Тем не менее, песни-предания рисуют его как «справедливого царя», грозного в гневе, но милосердного к своим сторонникам[20]. Народные сказания об Иване Грозном, относящиеся к XVII веку, изображают его другом крестьян и врагом бояр. Петр Великий также фигурирует во многих народных песнях и сказаниях. Для старообрядцев он был Антихристом, однако для многих других — справедливым царем, любящим свой народ и обрушивающим гнев на его притеснителей[21]. Крестьяне сохраняли традиционные представления о царе, несмотря на западничество Петра, игнорируя привнесенные им перемены:
«В фольклоре и прочих текстах XVII–XIX вв., в которых выразился наивный монархизм, монарх не называется императором; он по-прежнему царь, окруженный не министрами и сенаторами, но боярами и воеводами, и правит он, по старинке, Русью, а не петровской Российской империей»[22].
«Бог высоко, царь далеко», — гласит крестьянская пословица. Однако в описаниях царя, каким он выступает в русских народных сказках, есть одна поразительная черта: царь не только сочувствует простому крестьянину, но и очень схож с ним образом своей жизни. Царь-батюшка, по народным представлениям, живет просто, неприхотливо. В одной сказке царевич, не сумевший подыскать себе подходящую невесту среди девушек, которых царь пригласил на праздник, отправляется на поиски суженой, но прежде того просит батюшку с матушкой испечь ему хлеба в дорогу[23]. В другой сказке царь «парился в парильне и ходил с работниками на озеро купаться»[24].
Русские императоры не купались вместе с крестьянами, однако, по народной мифологии, царям всегда хотелось жить с простым людом. Красноречивым примером служит легенда, возникшая сразу после кончины Александра Первого, 19 ноября 1825 г. в Таганроге, откуда тело его было перевезено в столицу. Распространились слухи, будто Александр жив и добровольно странствует по русской земле, разделяя скорби и страдания простого народа; в Петербург же доставили тело умершего матроса. Спустя десятилетия легенда была подкреплена свидетельствами очевидцев, якобы встречавших императора под именем старца Федора Кузьмича в Сибири, где он вел набожную отшельническую жизнь и скончался в 1824 г.[25].
Крестьянская вера в царя вызывала неудовольствие у народников 1870-х гг., чьи попытки подбить крестьянство на бунты потерпели неудачу, объяснимую — по крайней мере, отчасти — неискоренимостью наивного монархизма. Крестьяне упорно не желали расставаться с непоколебимым убеждением, что царь в конце концов придет к ним на выручку и даст землю. Монархические круги, отлично осведомленные о лояльности народа, не без успеха наживали на ней капитал. Так, в 1898 г., через семнадцать лет после убийства Александра Второго террористами, правительство Николая Второго, стремясь поддержать миф о добром царе, выпустило популярную биографию умерщвленного императора «Царь-Освободитель, Царь-Мученик» — иллюстрированную книгу, предназначавшуюся для грамотных крестьян, число которых в России неуклонно возрастало. Книга вышла двумя изданиями, общим тиражом в 106 000 экземпляров — цифра для того времени громадная. Биография, написанная простым языком, изображала любящего свой народ царя мучеником, пострадавшим именно за эту любовь[26].
Последним значительным проявлением наивного монархизма было Кровавое Воскресенье 9 января 1905 г. В этот день многие тысячи рабочих — мужчин, женщин, детей — медленно и торжественно прошествовали через город к Зимнему дворцу в Санкт-Петербурге, с тем чтобы изложить свои претензии Николаю Второму. Манифестанты пели молитвы и национальный гимн «Боже, царя храни», несли иконы и портреты императора. Они желали добиться повышения заработной платы и улучшения условий труда. Забастовки не привели ни к какому результату — и потому решено было обратиться непосредственно к самому царю. Петиция начиналась словами:
«Нет больше сил, Государь! Настал предел терпению… Государь! Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества; дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, пусть он правит вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье вырывают, чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение».
Традиционной была форма петиции, но не ее содержание. Рабочие просили монарха даровать им народное представительство:
«Россия слишком велика, нужды ее слишком многообразны и многочисленны, чтобы одни чиновники могли управлять ею. Необходимо народное представительство, необходимо, чтобы сам народ помогал себе и управлял собой»[27].
Напрашивается вывод, что либо сами рабочие, либо их политические лидеры прибегли к мифу о царе с тем, чтобы сформулировать революционные требования. Самодержца, однако, даже не оказалось во дворце; мирных демонстрантов встретили залпами из винтовок: под огнем царских войск полегли тысячи.
Кровавое Воскресенье стало прелюдией к революции 1905 года: тогдашнее либеральное общество увидело в нем свидетельство все усиливающегося духовного и политического банкротства романовской династии. После 1905 г. самодержавие не могло больше находить опору в наивном монархизме, чтобы сохранить власть[28]. Поразительный факт: ни отречение Николая Второго в 1917 г., ни убийство царской семьи год спустя не вызвали в народе никакого протеста.
Наивный монархизм далек от полной неискушенности. Общепринятая формула крестьянских требований бралась на вооружение и крестьянами, и правительством, — и, наконец, революционерами. Представители радикальной интеллигенции, стремившиеся повлиять на деревню, должны были научиться извлекать выгоду из народных концепций власти. Спустя всего лишь два десятилетия после 1905 года новые правители России использовали приобретенный ими опыт для создания культа Ленина. Многие в народе продолжали ждать подлинного избавителя. «Он и Ленин-то, говорят, не настоящий, — с таинственным видом сообщил рабочий писателю Ивану Бунину в 1918 г., — энтого давно убили, настоящего-то»[29]. Другие были готовы считать Ленина «настоящим», поскольку он дал им землю и нераздельно слился в их сознании с образом России.