До «внезапного» нападения осталось всего 4 часа 55 минут. 21 июня 1941, суббота, 22 ч 20 мин, Москва
До «внезапного» нападения осталось всего 4 часа 55 минут. 21 июня 1941, суббота, 22 ч 20 мин, Москва
Директива Первая, или Роковой цейтнот
Было уже около 9 часов вечера, когда в кабинет Сталина вошел заместитель наркома обороны Буденный и начальник Генштаба Жуков — они присоединились к находившимся там уже не первый час Молотову, Маленкову, Берия и Тимошенко. Жуков доложил Сталину об очередном чрезвычайном происшествии на границе Киевского округа. Примерно час назад к пограничникам явился еще один немецкий перебежчик и заявил, что германские войска выходят на исходные рубежи для наступления, которое начнется завтра утром 22 июня 1941 г.
По свидетельству Жукова, Сталин, якобы, отреагировал на его доклад со своей обычной в те дни озабоченностью: «А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт?» Тимошенко ответил: «Нет… считаем, что перебежчик говорит правду». И добавил: «Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность…»
Проект такой директивы к этому часу был уже подготовлен, но ее содержание не понравилось Сталину, он сказал: «Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений».
По словам Жукова, он, не теряя времени, вышел в соседнюю комнату, и вместе с генерал-лейтенантом Ватутиным, занялся переработкой документа, не подозревая, что Сталин еще и не собирался передавать эту директиву в округа. Призрак Глейвице все еще не давал ему покоя.
«Провокация», как повод для агрессии
Срежиссированная Гитлером провокация ГЛЕЙВИЦЕ, в процессе которой эсэсовцы, переодетые в форму польской армии, захватили немецкую радиостанцию и оставили на поле боя для правдоподобия окровавленные КОНСЕРВЫ, дала возможность Германии обвинить в развязывании войны Польшу. Гитлер и на этот раз мог начать войну с какой либо провокации и обвинить в развязывании войны Россию. Провокация, подобная ГЛЕЙВИЦЕ, могла повториться!
О возможности провокации, в результате которой Советский Союз предстал бы перед всем миром в роли агрессора, Сталин думал непрерывно. Именно об этом он говорил с Лаврентием Берия в ту ночь, 17 июня 1941 г., когда он посылал к «еб-ной матери» все источники агентурной информации и швырял в лицо ошарашенным энкаведистам докладные записки. Как рассказал Павел Судоплатов, в ту ночь Сталин приказал Лаврентию Берия направить на границу специальные отряды боевиков для предотвращения провокаций, а Берия передал приказ Судоплатову, упомянув, что провокации, о которых говорил Сталин, могут быть подобны провокации ГЛЕЙВИЦЕ.
Провокация ГЛЕЙВИЦЕ, однако, не исчерпывала весь возможный набор провокаций, дающих Гитлеру повод для агрессии и возможность оправдать эту агрессию необходимостью ПРЕВЕНТИВНОГО УДАРА.
Таким поводом могло стать введение в действие ПЛАНА ПРИКРЫТИЯ, приведение войск в боевую готовность и выдвижение их к границе. Таким поводом могла бы стать всеобщая мобилизация воинских сил. Ведь именно объявление всеобщей мобилизации стало причиной Русско-Германской войны 1914 г.
Нет, недаром Сталин вот уже который месяц, день за днем, в каждом разговоре с военачальниками настойчиво возвращается к необходимости остерегаться ПРОВОКАЦИЙ. Недаром начатую 15 мая 1941 г. мобилизацию 975 870 человек военнообязанных запаса он провел под видом Учебных сборов. Недаром открытую мобилизацию Сталин формально проведет уже после начала войны, и то не в первый день ее — 22 июня 1941 г., а на второй день — 23 июня 1941 г.
Обвинительная вербальная
По логике вещей, учитывая существующую опасность «внезапного» нападения, границу нужно было бы прикрыть и приказ о введении в действие ПЛАНА ПРИКРЫТИЯ-41 следовало отдать немедленно, но Сталин не отдавал приказа, надеясь еще до этого решительного шага попытаться отмести любые обвинения в провоцировании нападения.
Для достижения этой цели лучше всего, конечно, было бы получить от Германии ноту об объявлении войны, так, как это было в 1914 г. Но времена изменились. И вряд ли можно было надеяться на то, что Гитлер может объявить войну и признать себя агрессором!
Учитывая это, Сталин принимает коварное решение — еще до «внезапного» нападения, по своей инициативе публично обвинить Германию в агрессии, используя для этой цели систематическое наглое нарушение советского воздушного пространства германскими самолетами. Если этот маневр удастся, то введение в действие ПЛАНА ПРИКРЫТИЯ можно будет представить как оборонительное мероприятие, которое не может служить оправданием для гитлеровского, якобы, ПРЕВЕНТИВНОГО УДАРА.
Осуществить этот дипломатический маневр — обвинить Германию в агрессии, вручив германскому правительству «обвинительную» вербальную ноту, Сталин поручил послу Владимиру Деканозову. Полный текст такой ноты был переслан в Берлин еще вчера.
«ОБВИНИТЕЛЬНАЯ» ВЕРБАЛЬНАЯ НОТА
№ 013166, 21 июня 1941 г.
По распоряжению Советского Правительства полпредство Союза Советских Социалистических республик в Германии имеет честь сделать Германскому Правительству следующее заявление:
Народный Комиссариат Иностранных дел СССР вербальной нотой от 21 апреля информировал германское посольство в Москве о нарушениях границы Союза Советских Социалистических республик германскими самолетами; в период с 27марта по 18 апреля этого года насчитывалось 80 таких случаев, зарегистрированных советской пограничной охраной…
Более того, Советское Правительство должно заявить, что нарушения советской границы германскими самолетами в течение двух последних месяцев, а именно с 19 апреля сего года по 19 июня сего года включительно, не только не прекратились, но и участились и приняли систематический характер, дойдя за этот период до 180, причем относительно каждого из них советская пограничная охрана заявляла протест германским представителям награнице.
Систематический характер этих налетов и тот факт, что в нескольких случаях германские самолеты вторгались в СССР на 100—150 километров и более, исключает возможность того, что эти нарушения были случайными.
Обращая внимание Германского Правительства на подобное положение, Советское Правительство ожидает от Германского Правительства принятия мер к прекращению нарушений советской границы германскими самолетами.
Получив текст вербальной ноты, и понимая важность немедленной передачи ее, Деканозов сегодня с раннего утра пытался встретиться с фон Риббентропом. Безрезультатно!
Как видно Гитлер, зная коварство Сталина, ожидал от него какой-нибудь хитрой уловки и поэтому Риббентроп получил однозначное указание фюрера — в последние дни перед нападением не входить ни в какие контакты с советскими дипломатами.
Большая Игра
Так началась эта Большая Политическая Игра.
Та самая Большая Игра, о которой намекнул Молотов главе Коминтерна Димитрову, когда тот, встревоженный слухами о приближающемся «внезапном» нападении Германии, позвонил ему сегодня утром по телефону.
Молотов говорил правду, многое в этой игре зависело от Гитлера. Но не все! Ведь именно Сталин был непревзойденным мастером политической игры — это признавали все иностранные политические деятели, которым приходилось сталкиваться с вождем России.
Организацией встречи Деканозова с фон Риббентропом занимался молодой советский дипломат, секретарь посольства Валентин Бережков. Почти каждые 30 минут Бережков, поставив на стол перед собою часы, звонил в министерство иностранных дел и каждый раз получал ответ: «Министра фон Риббентропа нет в городе».
И не удивительно — ведь именно такую установку получил сегодня утром от своего начальства дежурный по канцелярии министра легационный советник Брунс.
ЗАПИСЬ ЛЕГАЦИОННОГО СОВЕТНИКА БРУНСА
Берлин, 21 июня 1941
Новая установка
Господин Имперский Министр иностранных дел, к сожалению, не сможет увидеть Русского Посла сегодня пополудни, так как он после обеда якобы будет находиться вне Берлина и вернется только вечером.
Господин Министр после возвращения даст знать Русскому Послу, когда он сможет его увидеть.Брунс
Попытки Бережкова связаться со статс-секретарем фон Вайцзеккером также не дали результата, хотя обычно, когда Риббентропа не было в Берлине, Вайцзеккер всегда был готов принять советских дипломатов.
Проходил час за часом. Телефон в советском посольстве не замолкал ни на минуту — Москва настойчиво требовала установления связи с гитлеровцами. Время от времени звонили и из имперского Министерства иностранных дел — видимо, пытались выяснить, чего же все-таки хотят русские. Вспоминает Бережков: «Лишь к полудню объявился директор политического отдела министерства Верман. Но он только подтвердил, что ни Риббентропа, ни Вайцзеккера в министерстве нет.
«Кажется, в ставке фюрера проходит какое-то важное совещание. По-видимому, все сейчас там, — пояснил Верман. — Если у вас дело срочное, передайте мне, а я постараюсь связаться с руководством…»
Я ответил, что это невозможно, так как послу поручено передать заявление лично министру, и попросил Вермана дать знать об этом Риббентропу…»
В три часа дня легационный советник Брунс закончил свою смену в канцелярии Риббентропа и, вместо него, на телефонные звонки начал отвечать легационный советник Яспер. Инструкции, полученные Яспером, мало отличались от установки Брунса.
ЗАПИСЬ ЛЕГАЦИОННОГО СОВЕТНИКА ЯСПЕРА
Берлин, 21 июня 1941, 15 ч 45 мин.
Вторая установка на тот случай, если поступит новый запрос посла СССР о приеме у Имперского Министра иностранных дел:
Бюро министерства якобы еще не имеет сведений, когда господин Имперский Министр сегодня вечером вернется. Как только Министр вернется, то об этом уведомят.Яспер
Идут часы, а ситуация в Берлине остается без изменений. Гитлеру некуда торопиться — время работает на него. А Сталин торопится. С каждым уходящим часом опасность «неприкрытия границы» становится все более ощутимой.
В этой Большой Игре Гитлер, кажется, «переигрывает» Сталина.
Сталин попал в цейтнот. Он понимает, что не может больше бездействовать — слишком многое поставлено на карту.
«Директива» — на всякий случай!
По свидетельству Микояна, все присутствующие в эти часы в Кремле соратники «были крайне встревожены создавшейся ситуацией и требовали принять неотложные меры».
И Сталин принимает решение — «на всякий случай» — подготовить некую специальную директиву о приведении войск в боевую готовность. Хотя для приведения войск в боевую готовность не было необходимости в специальной директиве!
Приведение войск государства в боевую готовность, предусматривающее быстрый переход сил на военное положение и организованное вступление их в военные действия, является чрезвычайным событием в международном положении этого государства.
Прошло еще два часа.
В 20.50 в Кремль приехал Жуков и привез подготовленный в Генштабе проект ДИРЕКТИВЫ о приведении войск в боевую готовность. Но Сталин все еще не принял решения отправлять эту директиву в округа. Он не спешит, занимается уточнением формулировок и посылает Жукова в соседнюю комнату исправлять «не понравившиеся» ему формулировки. Как видно, несмотря на позднее время, Сталин все еще надеется на то, что Деканозову в Берлине удастся встретиться с Риббентропом и, еще до «внезапного» нападения Германии, вручить ему «обвинительную ноту».
Москва продолжает звонить в Берлин. Бережков продолжает звонить на Вильгельмштрассе. Но ответ легационного советника Яспера остается все тем же: «Риббентропа нет, и когда он будет, неизвестно».
Берлинский дипломатический маневр, как видно, не удался!
Последняя возможность
Сталин приказывает Молотову вызвать в Кремль германского посла фон дер Шуленбурга. Зачем, находясь в цейтноте, Сталин решился потратить время на эту, явно бесполезную, встречу? Принято считать, что Сталин хотел «выяснить намерения Гитлера».
Но вряд ли это было так — вождь, несомненно, и так прекрасно знал, в чем заключаются эти «намерения» — план операции «Барбаросса» был известен Сталину уже более полугода, а в последний месяц подготовка к нападению шла уже совершенно открыто.
Может быть, Сталин хотел вручить Шуленбургу ту самую «обвинительную ноту», которую Деканозов не сумел вручить Риббентропу в Берлине? И это мало вероятно, поскольку нота, врученная германскому послу в 9 часов вечера, в Москве, за высокими стенами Кремля, не могла дать нужного Сталину публичного эффекта. Нет, как видно, была у вождя другая, особенно важная причина, заставившая его вызвать Шуленбурга и потерять на этом еще час времени!
Чего хотел достичь Сталин?
Семидесятилетний немецкий аристократ граф Вернер фон дер Шуленбург уже семь лет занимал пост германского посла в Москве. Он почти открыто выражал свою антипатию к гитлеровскому режиму и симпатию к Советской России. Он почти открыто вел свою, может быть обреченную, борьбу против будущей войны. Шуленбург уже не раз решался на беспрецедентные в истории дипломатии поступки. Так, в апреле 1941 г., в дни, когда вопрос о нападении был уже давно решен, он не побоялся передать Гитлеру «Памятную записку», в которой предупреждал фюрера, что война против России может стать катастрофой для Германии. В мае 1941 г. Шуленбург совершил еще один беспрецедентный поступок — он пригласил на завтрак Деканозова и весьма прозрачно намекнул ему о приближающемся нападении, заявив, «что со слухами о предстоящей войне Германии против России следует считаться как с фактом». И в дальнейшем, пока Деканозов находился в Москве, Шуленбург продолжал встречаться с ним и даже, понимая, что успел наговорить русским «много лишнего», просил «не выдавать его». А что, если бы граф фон дер Шуленбург решился, ради «спасения фатерланда», предать Гитлера, и открыто, на весь мир по радио заявить о том, что Германия изготовилась к нападению на Россию?
Если бы германский посол вдруг решился на такое заявление, это могло бы даже сейчас, несмотря на позднее время, кардинально изменить ситуацию! Да, после такого заявления можно было бы даже еще успеть передать в округа приказ боевой тревоги: «ЗАПО-ВО-41»! «КОВО-41»!..
В 9 часов 30 минут граф фон дер Шуленбург в сопровождении советника Хильгера вошел в кабинет Молотова и то, что произошло здесь дальше, было достаточно трагично для всех присутствующих.
Молотов спешил — для начала он передал Шуленбургу копию ноты, посланной Деканозову в Берлин, а затем засыпал посла градом явно провокационных вопросов, делая ставку на то, что Шуленбург поймет его и решится на еще один беспрецедентный поступок. Но Шуленбург не решился!
ИЗ ПРОТОКОЛА БЕСЕДЫ МОЛОТОВА С ШУЛЕНБУРГОМ
21 июня 1941
Шуленбург явился по вызову. Тов. Молотов вручил ему копию заявления по поводу нарушения германскими самолетами нашей границы, которое должен был сделать тов. Деканозов Риббентропу или Вайцзеккеру.
Шуленбург отвечает, что это заявление он передаст в Берлин и заявляет, что ему ничего не известно о нарушении границы германскими самолетами, но он получает сведения о нарушении границы самолетами другой стороны. Тов. Молотов отвечает, что со стороны германских пограничных властей у нас очень мало имеется жалоб нарушения германской границы нашими самолетами.
Затем тов. Молотов говорит Шуленбургу, что хотел бы спросить его об общей обстановке в советско-германских отношениях.
Тов. Молотов спрашивает Шуленбурга, в чем дело, почему за последнее время произошел отъезд из Москвы нескольких сотрудников германского посольства и их жен, усиленно распространяются в острой форме слухи о близкой войне между СССР и Германией, что миролюбивое сообщение ТАСС от 14 июня в Германии опубликовано не было, в чем заключается недовольство Германии в отношении СССР, если таковое имеется ?Тов. Молотов спрашивает Шуленбурга, не может ли он дать объяснения этим явлениям.
Шуленбург отвечает, что все эти вопросы имеют основание, но он на них не в состоянии ответить, так как Берлин его совершенно не информирует. Шуленбург подтверждает, что некоторые сотрудники германского посольства действительно отозваны, но эти отзывы совершенно не коснулись непосредственно дипломатического состава посольства… О слухах ему, Шуленбургу, известно, но он им также не может дать никакого объяснения.
Тот же разговор привел германский посол в своей телеграмме в Берлин:
ИЗ ТЕЛЕГРАММЫ ГЕРМАНСКОЮ ПОСЛА
Шуленбург, Москва — германскому Министру иностранных дел
22 июня 1941 г., 1 ч 17мин ночи
Сегодня в 9 часов 30минут вечера Молотов вызвал меня к себе…
Упомянув о сообщениях относительно неоднократных нарушений границы германскими самолетами и заметив, что Деканозову поручено, в связи с этим, посетить Министра иностранных дел Германии, Молотов заявил следующее: «Имеется ряд указаний на то, что Германское Правительство недовольно Советским Правительством. Ходят даже слухи о предстоящей войне между Германией и Советским Союзом. Они подкрепляются тем фактом, что Германия никак не реагировала на Сообщение ТАСС от 14 июня и что это сообщение даже не было опубликовано в Германии.
Советское Правительство не в состоянии понять причины недовольства Германии… Он был бы признателен, если бы я мог сказать ему, чем вызвано нынешнее положение в отношениях между Германией и Советской Россией».
Я сказал, что не могу ответить на его вопрос, так как не располагаю нужной информацией, но что я передам его заявление в Берлин.
И действительно, ни на один вопрос Молотова Шуленбург не ответил.
Он только очень выразительно пожал плечами и, не сказав ничего вразумительного, покинул Кремль. А Молотов, вернувшись в кабинет Сталина, доложил, что встреча с Шуленбургом не дала результатов.
Ждем «внезапного» нападения
Около 10 часов вечера Жуков занес в кабинет Сталина исправленную ДИРЕКТИВУ о приведении войск в боевую готовность. Сталин взял документ, внимательно, не спеша, прочитал его и внес в текст еще несколько поправок.
Сталин знает, что так называемая ДИРЕКТИВА уже безнадежно опоздала, и, все же, он передает исчерканные исправлениями листки Тимошенко со словами: «Подписывйте!»
Тимошенко и Жуков подписали.
ДИРЕКТИВА
Военным советам Ленинградского, Прибалтийского Особого, Западного Особого, Киевского Особого и Одесского военных округов. Копия: Народному комиссару Военно-морского флота.
1. В течение 22—23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев… Нападение может начаться с провокационных действий.
2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.
Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников. Приказываю:
1. В течение ночи на 22.6.41 скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе.
2. Перед рассветом 22.6.41 рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию… тщательно ее замаскировать.
3. Все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточение и замаскированно.
4. Противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов.
5. Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.
21.06.41 ТимошенкоЖуков
Эта невероятная ДИРЕКТИВА, заменившая собой необходимый в создавшейся ситуации приказ о введении в действие ПЛАНА ПРИКРЫТИЯ-41, но никак не заменявшаяего, станет первой из серии «Трех Исторических Сталинских директив» начала Отечественной войны.
Только в 10 часов 20 минут вечера, повезет эту, фактически уже бесполезную, ДИРЕКТИВУ генерал-лейтенант Ватутин в Генеральный штаб. Там ее нужно будет еще привести в соответствие с задачами каждого из приграничных округов, зашифровать и через центральный узел связи передать в штабы округов, а оттуда — в штабы армий.
Вернулись в Генштаб и Тимошенко с Жуковым. Выйдя из машины у дверей Генштаба, они условились встретиться в кабинете наркома через 10 минут, чтобы еще продолжить «работу» над ДИРЕКТИВОЙ. А время подходило к 11 часам вечера и до «внезапного» нападения оставалось чуть больше 4 часов.