Законы, налоги и деловые институты

Законы, налоги и деловые институты

Одно явное различие между европейскими и неевропейскими обществами было заложено в системах права. В большей части Азии законы принимались указами правителя и призваны были регулировать деятельность и взаимоотношения между подданными. Подобные законы не жаловали никаких прав подданным и никак не ограничивали власть правителя. Правитель считался справедливым, если его законы вели к благоденствию, препятствовали эксплуатации богатыми бедных и способствовали процветанию торговли и сельского хозяйства.

В Европе закон понимался иначе. Отчасти так было потому, что европейское право основывалось на законах Рима, которые возникли как законы, принятые римским Сенатом — правящей группой, ответственной перед римскими гражданами. Основатели Рима свергли правивших этрусских королей и создали республику. А так как законы принимались «Сенатом и народом Рима», они обычно не делали поблажек правителю; наоборот, законы применялись ко всем и давали особые права определенным группам и индивидам по отношению к государству.

Однако эта система республиканских законов пришла в упадок, и при позднейших римских императорах (которые уже провозглашали себя божествами и правили с помощью указов) уже не было большой разницы между римским императором и турецким или китайским правителем. После падения Рима в V в. варварские короли, выдвинувшиеся в Западной Европе в результате борьбы соперничавших племен франков и саксов, стремились завладеть абсолютной властью римских императоров. Однако в мире, в котором правили суеверия и грубое принуждение, а не закон и разум, вопросы права вскоре отошли на второй план.

Ситуация начала кардинально меняться лишь в XI в. под влиянием папы Григория VII. Григорий вдохновлялся видением мира, в котором католическая церковь (включая не только папу и его земли в Италии, но и все церковные земли и епископов и священников по всей Европе) была бы едина и свободна от вмешательства и контроля со стороны королей и императоров.

Григорий стремился сделать церковь сильной и независимой, организуя ее согласно правилам римского права, которое изучалось и возрождалось в то время. Согласно системе Григория, католическая церковь заявляла о своей корпоративной самостоятельности буквально говоря, об «отдельном теле», независимом и отделенным от власти королей и императоров. Таким образом, указы короля были к ней неприменимы; в церкви действовало ее собственное, каноническое, как его называли, право, которое имело приоритетное значение для ее священников и ее владений.

В течение нескольких последующих веков церковь была столь успешной в создании собственной системы канонического права и использовании этой правовой структуры для управления своей необъятной бюрократией и чиновничеством (кардиналами, епископами и священниками в иерархии епархий, построенной по образцу Римской империи), а также своими владениями, что ее эффективностью начали восхищаться даже короли, императоры и князья. К XIII в. уже было обычным делом, когда европейские короли нанимали священнослужителей для формирования своих собственных правовых систем и даже для управления своим государственным аппаратом. Так, кардинал-министр стал привычной фигурой при дворах Европы, а государственное право вновь стало принимать формы римского права.

Получил широкое распространение принцип, согласно которому законы имели одинаково обязательную силу для государства и для подданных, а вместе с этим идея правовых привилегий для корпоративных организаций, и к XVII в. множество организаций — города, университеты, гильдии и профессиональные общества, претендовали на законодательно закрепленный привилегированный статус корпораций. Такие органы, как парламент Англии, суды во Франции, городские советы в Испании и другие профессиональные группировки, ревностно защищали свои корпоративные привилегии от посягательств со стороны короля, требуя освобождения от уплаты некоторых налогов и обязанностей в качестве своих законных прав и свобод. Однако в ответ короли по всей Европе попытались утвердить свой статус наместников Божьих, и в большинстве стран добивались успеха, становясь полновластными правителями и отменяя привилегии для корпоративных организаций.

Была лишь одна область в Европе, в которой римская правовая система не была основной — Англия. В XIII–XIV вв. Англия, как и остальная Европа, следовала модели назначения кардиналов-министров и других образованных представителей клира на высшие государственные должности и дарования корпоративного статуса различным общественным группам. Но в XVI в., вслед за спором короля с папой по поводу права первого на развод, король Генрих VIII упразднил католическую церковь в Англии и Уэльсе. Он захватил монастыри, церкви и другие объекты, заявляя о том, что он, как король Англии, является единственным и законным главой новой, англиканской, церкви. Эти действия ослабили каноническое и римское право как основу регулирования общественных отношений в Британии и укрепили роль традиционного и прецедентного права, которое состояло из решений, выносившихся учеными судьями в прошлом и собранных вместе как руководство для решений судей в настоящем.

Англосаксонское прецедентное право не было систематизированным кодексом принципов и обязанностей правителя и управляемых; скорее, оно было собранием традиционно передаваемой мудрости, собранной и выстроенной поколениями ученых судей, стремившихся привить принципы справедливости и правосудия сторонам в судопроизводстве. Но оно должно было обладать необычайно мощной силой для создания концепции и защиты личной свободы.

Римское же право долгое время искажалось правителями для получения безраздельной власти над своими подданными. Что бы то ни было, идущее на благо королевства, могло при римском праве быть оправданным и принятым к исполнению. Большинство европейских правителей, в особенности после кризисов XVII в., стали использовать принципы римского права для построения более сильной бюрократии, увеличения контроля над подданными и их ресурсами, а также создания нового бюрократического абсолютизма, который передавал больше власти непосредственно в руки верховного правителя.

В отличие от этого, англосаксонское право не удавалось так легко подчинить желаниям правителя. В его рамках все стороны судебных разбирательств — даже когда одна сторона была государством или самим правителем — должны были следовать одному закону и одним критериям доказанности и принципам правосудия. В XVII столетии английские короли из династии Стюартов, не желая терпеть ограничений со стороны общего права, использовали особый королевский суд, известный как Звездная палата, чтобы судить оппонентов правительства. Дела в Звездной палате решались тайно и по воле короля. Одним из пунктов, за которые сражались и который удалось отстоять в ходе британских гражданских войн XVII в., было упразднение Звездной палаты и восстановление верховенства общего права.

Таким образом, специфические особенности английских судов (и американских судов, следовавших английскому образцу) сохранились и остались уникальными — в особенности принцип рассмотрения дела с участием присяжных.

В суде присяжных председательствовал судья, который, подобно арбитру в спортивных матчах, следил за усилиями противостоящих друг другу юристов, стремившихся убедить состоявшее из самых обычных людей жюри в отношении тех или иных обстоятельств дела и в виновности или невиновности обвиняемого. Членами жюри были простолюдины, а не специалисты или государственные чиновники.

Все это резко контрастировало с судами других стран Европы, в которых адвокаты выступали перед судьей или коллегией судей, устанавливавшими обстоятельства дела и выносивших решение по делу. Таким образом, в большей части Европы обстоятельства дела и исход судебного разбирательства определялись только специалистами, занимавшими официальную должность и обладавшими соответствующими полномочиями. В Англии (и Соединенных Штатах и других странах с англосаксонской системой права) это были не назначаемые государством должностные лица, а обычные люди, которые, находясь в жюри, выносили решения относительно обстоятельств дела и исхода судебного разбирательства. Это сильно затрудняло государству задачу быстрого обвинения и заключения в тюрьму тех или иных неугодных людей: в то время как в европейских государствах последнее входило в полномочия назначавшегося государством судьи, в Англии для этого требовалось согласие всего жюри.

Еще одним важным результатом британских гражданских войн было сохранение избираемой ассамблеи — парламента — в качестве противовеса королевской власти. В англосаксонском праве исторически это восходило к средневековой борьбе между английской знатью и королем и было закреплено в таких документах, как Великая хартия вольностей, которая ограничивала полномочия короля во взимании налогов или захвата имущества и задержании людей, если эти действия не соответствовали законам, принятым парламентом. Хотя короли династии Стюартов пытались отделаться от парламента или сделать его послушным орудием в своих руках, эти попытки провалились, а парламент — в отличие от большинства выборных ассамблей средневековой Европы и Европы начала Нового времени, которые постепенно исчезли, — остался неизменным и неустранимым препятствием для любых попыток британских монархов достичь абсолютной власти.

Легко поверить, учитывая уникальную природу жюри и парламентов, ограничивавших власть правителей, в то, что англичане платили меньше всего налогов и меньше всего притеснялись государственной властью и что именно этим объясняются ранние экономические успехи Англии. В конце концов, даже такой авторитет, как Адам Смит, утверждал, что невысокие налоги, низкие пошлины либо их отсутствие (торговые налоги) и свобода ведения торговли и коммерции — обеспечили благосостояние обществам, которые не вмешивались в работу рынка. Многие экономисты даже предположили, что именно этим объяснялся успех Англии. И можно было бы ожидать, что китайские императоры или турецкие султаны, чья власть не была ограничена законами, дарующими права гражданам, будут угнетать и обирать своих подданных, облагая их тяжелыми налогами и сдерживая развитие производства и торговли. Поэтому тот факт, что жители Англии XVIII в. платили самые высокие налоги в Европе, а возможно, и в мире, и имели самые высокие таможенные пошлины, может вызвать настоящий шок!

В османской Турции, после 1660 г. правительство повысило налоговые сборы для содержания своих разросшихся сухопутных войск (янычар), а в обмен предоставило большую независимость местным губернаторам и земельной элите. В Китае процветавшие торговые ассоциации были защищены правительством и свободно провозили огромные количества серебра и товаров по всей стране практически без внутренних пошлин. И в Китае, и в Турции также бурно развивалась текстильная и керамическая промышленность и поддерживались сообщества богатых торговцев, участвовавших в местной и международной торговле с большим ассортиментом различных товаров.

То же справедливо и в отношении Индии, которая в XVII–XVIII вв. была ведущим мировым производителем и экспортером товаров из шелка. В Индии, Китае и Турции правители считали торговцев неизбежным злом, но поощряли их деловую активность и защищали их собственность, поскольку правители опирались на торговцев в вопросах снабжения городов и войск продуктами питания, лошадьми, броней и прочим. Правители также пытались поддерживать налоги на умеренном уровне, чтобы защитить благосостояние крестьян, выращивавших основные зерновые культуры и такое сельскохозяйственное сырье, как хлопок, шелк, чай и другие продукты, служившие основой этих аграрных экономик.

Благодаря недавним исследованиям мы можем оценить, сколько налогов платило китайское население, и сравнить это с европейскими правительствами. В XIX в. имперское правительство Цин по оценкам собрало в виде налогов около 10% китайского ВВП. Общая величина арендной платы и местных налогов была, разумеется, выше, поскольку местная элита также собирала свою долю, но общая сумма ренты и налоговых выплат крестьянами составляла примерно 40–50% производимой ими продукции.

Эта цифра может показаться высокой, но она была довольно типичной для тех регионов Европы (в основном Западной Франции, части Италии и Восточной Европы), в которых практиковалась испольщина; в этом случае арендаторы также отдавали землевладельцу примерно половину своей продукции. В других частях Франции сочетание арендной платы, королевских пошлин и церковных десятин было крайне неравномерным — церковь получала, возможно, десятую часть продукции в виде десятины и ренты, землевладельцы — треть, а королевские пошлины составляли лишь 5–8%. Но тем, кто занимался сельским хозяйством и производством, все равно приходилось отдавать 40–50% своего дохода.

В Британии действовала иная система. В Китае и Франции большая часть земли обрабатывалась крестьянскими семьями, которые владели или арендовали небольшие наделы и практически либо вовсе не использовали наемный труд. К XVIII в. в Британии, возможно, половину обрабатываемых земель занимали крупные коммерческие хозяйства, в которых управляющий арендовал или владел десятками или сотнями акров и неизменно опирался на наемный труд в сельскохозяйственной работе. Однако если мы ознакомимся с данными о том, какая часть доходов Британии присваивалась теми, кто не занимался сельским хозяйством или ручным трудом — королевским двором, знатью, дворянством, лицами свободных профессий и военными, то мы обнаружим, что к 1700 г. она составляла примерно 40% ВВП; таким образом, общая сумма налоговой и рентной нагрузки в Англии в то время оказывается сходной с показателями других аграрных обществ.

Еще более поразительной является доля налогов, взимавшихся центральным правительством. Мы отметили, что налоги центрального правительства в Китае составляли около 10% ВВП, тогда как во Франции в XVIII в., до Французской революции, они составляли всего от 5 до 8%. Но в Британии к 1789 г. правительство получало более 18% национального дохода в виде налогов, примерно вдвое больше, чем Франция или Китай.

Налоговое бремя в Китае и Франции приходилось в основном на сельское хозяйство. Налоги с торговли и промышленности были невысокими. Так, во Франции они составляли около 11% стоимости товаров и услуг в данном секторе. В Китае большая часть торговли вообще не облагалась налогами центральным правительством. Главным исключением была соль; правительство продавало торговцам монополию на соль в обмен на их помощь в обеспечении продовольствием имперских войск на удаленных северных границах. В Британии налоги на сельское хозяйство были схожи с налогами в других аграрных экономиках; в 1789 г. британские налоги на сельское хозяйство составляли примерно 7% стоимости сельскохозяйственной продукции. Страной с необычайно высокими налогами Британию делал крайне высокий уровень налогов на торговлю и потребление (в основном пошлины), составлявший 28% стоимости производства и торговли и обеспечивавший колоссальные 82% всех королевских пошлин.

Бесспорно, британская налоговая система была предметом зависти остальных монархов. Огромная армия таможенных инспекторов устанавливала размеры пошлин во всех крупнейших портах страны. Наиболее прибыльными были налоги от обложения алкогольных напитков (в основном французских вин). Однако высокий уровень пошлин также распространялся на хлопчатобумажные ткани (что обеспечивало защиту небольшой, но развивавшейся промышленности по производству и крашению тканей в самой Британии) и на импорт зерна. Целый ряд пошлин и налогов на главные статьи импорта и экспорта Британии сохранялись на высоком уровне вплоть до XIX в. Кроме того, строгий контроль над грузоперевозками гарантировал, что только британские торговцы могли участвовать в торговле из британских портов и с британскими колониями.

Таким образом, представление о том, что промышленная революция, произошедшая в британской экономике, основывалась на низких налогах и свободной торговле, совершенно необоснованно. Наоборот, она оказалась успешной, несмотря на препятствия в виде высочайших налоговых ставок, самых высоких пошлин и одного из самых жестких режимов регулирования в области морских перевозок в Европе, если не во всем мире!

На самом деле специфика британской экономики заключалась не в уровне налогов или пошлин, а их использовании. После 1688 г. парламент — и Банк Англии, основанный парламентом для того, чтобы заниматься королевским долгом, — был готов гарантировать, что крупные доходы от налогов не будут растрачены на дворцовую роскошь, а направлены на выплаты государственного долга и субсидирование Королевского флота. Уверенность в том, что налоговые поступления будут большими, и их можно будет направлять на выплату долга, позволяла государству занимать огромные, по отношению к размеру британской экономики, деньги — деньги, которые в основном использовались для обеспечения побед над противниками Британии на поле боя. Разросшийся Королевский флот, ставший крупнейшей и самой грозной силой в мире, способен был защитить британских торговцев и обеспечить им безопасное движение по всему миру. В результате сложился механизм самоусиления, когда торговые налоги использовались для покрытия военных расходов, обеспечивавших, в свою очередь, безопасную и еще более масштабную торговлю. К середине XVIII в. основная часть серебра, добываемого в Новом Свете, оказывалась у британских торговцев, контролировавших большую часть торговли рабами, сахаром, табаком, золотом и серебром в Атлантическом регионе, значительную часть европейской торговли чаем, специями, керамикой, а также шелковой и хлопчатобумажной тканью с Китаем и Индией.

И все же, как мы убедились выше, не следует смешивать успех торговли с автоматическим прогрессом в индустриализации. Голландская Ост-Индская компания также добилась значительного успеха в торговле и даже конкурировала с Британской Ост-Индской компанией. Обе эти торговые организации извлекали немалую выгоду из законов, позволявших им стать корпорациями — организациями, законно уполномоченными действовать автономно и собирать средства от инвесторов.

Однако этим корпорациям так и не удалось стать крупными участниками богатейшей азиатской торговли, большая часть которой продолжала оставаться в руках коренных арабских, индийских и китайских торговцев. Поэтому обе компании перешли к территориальным завоеваниям (британцы — в Индии, голландцы — в Индонезии), так что помимо торговли они смогли собирать налоги с подвластных территорий и навязывать благоприятные для себя условия в торговле.

Насколько последующий мир железных дорог и пароходов, чугунолитейных заводов и бумагопрядильных фабрик обязан своим происхождением этим первым торговым компаниям и корпоративным формам и праву или Банку Англии? Некоторые экономисты, отмечавшие, что эти новые формы производства распространились во время успешной деятельности торговых компаний или вскоре после нее, утверждали, что между ними, безусловно, существовала определенная связь.

Но такие связи чрезвычайно сложно обнаружить. Богатства, приобретенные торговцами на работорговле и торговле сахаром или в азиатской торговле, были растрачены на загородные дома и вложены в государственные облигации (государственные займы) или выплачены в виде налогов, причем последние, как мы только что отметили, в основном шли на укрепление армии и флота и для защиты британской торговли. Банк Англии получал деньги главным образом от богатых землевладельцев и торговцев, продававших свою продукцию и товары государству; он не занимался никаким коммерческим кредитованием промышленных производителей. По сути, банкиры лондонского Сити специализировались почти исключительно на услугах (страхование, брокерские операции) и зарубежных инвестициях (в частности, на операциях с иностранными облигациями и валютой), держась в стороне от, как они считали, рискованного и неприбыльного бизнеса кредитования отечественных предприятий. Инвестиции для первых производителей хлопка, железа и горнодобывающих предприятий почти полностью обеспечивались за счет сбережений первых промышленников и их друзей и семей (почти все из которых прежде занимались торговлей или предпринимательством) или прибыли, реинвестировавшейся в свою же промышленность.

Говоря вкратце, ни среди европейских внешних торговых предприятий, ни в деятельности лондонских банкиров мы не сможем проследить путь к истокам новых видов промышленности и производственных процессов, которые запустили бы процесс индустриализации. Если мы посмотрим на мир середины XVIII в., то увидим, что европейские законы не создавали особенно благоприятных условий для накопления капитала, а большинство европейских правительств стало демократиями с гарантированными правами личности только сто лет спустя или даже позднее. Пожалуй, наибольшее удивление вызывает тот факт, что экономика, задававшая тон в повышении производительности в следующем столетии, функционировала при относительно высоких налогах, высоких пошлинах и жестком регулировании торговли и морских перевозок и поддерживала правительство, увязшее в долгах из-за субсидирования военной и морской экспансии.

Успех европейских (и в особенности, британских) торговцев, наводнивших свои внутренние рынки экзотическими азиатскими продуктами, действительно подогрел у европейских потребителей аппетит к качественным тканям, керамике и другим товарам. Существование подобных процветавших рынков в свою очередь побудило европейских правителей и изобретателей искать способы самостоятельного производства подобной продукции. Тем не менее нам все еще необходимо ответить на вопрос, каким образом британцам удалось превзойти все остальные регионы Европы в отыскании способов более дешевого производства качественных заменителей и транспортировки сырья и готовых изделий на рынки.