XX Цели сталинских амальгам

XX

Цели сталинских амальгам

Анализируя в 1936 году итоги «послекировских» процессов, Троцкий писал: «Техника Сталина и Ягоды обогатилась опытом нескольких неудач. Не будем себе поэтому делать никаких иллюзий: самые острые блюда ещё впереди!» [267]

Троцкий напоминал, что ещё в 1929 году он предупреждал: Сталин неминуемо перейдет к обвинениям оппозиционеров в кровавых преступлениях. «Голое провозглашение оппозиции „контрреволюционной партией“ недостаточно: никто не берёт этого всерьёз… Ему (Сталину.— В. Р.) остаётся одно: попытаться провести между официальной партией и оппозицией кровавую черту. Ему необходимо до зарезу связать оппозицию с покушениями, подготовкой вооружённого восстания и пр. …Надо с уверенностью ждать попыток сталинской клики так или иначе втянуть ту или другую якобы оппозиционную группу в авантюру, а в случае неудачи — сфабриковать и подкинуть оппозиции „покушение“ или „военный заговор“» [268].

Троцкий указывал, что на протяжении последующих лет все усилия ГПУ приписать оппозиционерам террористические намерения не увенчались успехом. «Режим партии и советов тем временем прогрессивно ухудшался. В молодом поколении настроения отчаяния сгустились до взрывов террористического авантюризма» [269].

Здесь мы подходим к одному из самых сложных и острых вопросов истории партии. Вопрос этот заключается в следующем: все ли большевики безропотно наблюдали новые и новые преступления Сталина, ограничиваясь в крайнем случае бессильными ламентациями в личных разговорах, или же некоторые из них хотели приостановить волну сталинских преступлений единственно возможным в то время способом — убийством Сталина, т. е. действительно имели «террористические намерения».

Данных, подтверждающих вторую версию, пока почти не имеется. Единственное известное мне исключение — ссылка Р. Медведева на рукописные воспоминания жены видного деятеля Коминтерна Р. Г. Алихановой, хорошо знавшей Рютина. В этих воспоминаниях рассказывалось, что Рютин не раз говорил своим ближайшим единомышленникам о необходимости убийства Сталина как о единственном способе избавиться от него [270]. Однако никаких сведений о подготовке Рютиным или его товарищами террористического акта против Сталина не существует.

Невозможно также сказать, носит ли чисто гипотетический характер или основано на каких-либо конкретных фактах высказывание Троцкого о том, что «бессмысленные зверства, выросшие из бюрократических методов коллективизации, как и подлые насилия и издевательства над лучшими элементами пролетарского авангарда, вызывают неизбежно ожесточение, ненависть, жажду мести. В этой атмосфере рождаются в среде молодёжи настроения индивидуального террора» [271].

Разумеется, такого рода настроения не могли вылиться в подготовку террористического акта против кого-либо из приспешников Сталина. Любой человек, знакомый с положением в партии и стране, понимал, что все эти люди играли сугубо подсобную роль; устранение любого из них с политической арены ничего не могло изменить в структуре власти, а лишь дало бы Сталину повод для ужесточения репрессий против своих действительных и потенциальных противников.

В то же время было ясно: смерть Сталина могла положить конец государственному террору и привести к существенному изменению гибельной для страны и дела социализма сталинской политики в целом. Так, собственно, и произошло в 1953 году, когда преемники Сталина, запятнанные соучастием в большом терроре 1937—1938 годов, буквально на следующий день после его смерти приостановили новую волну террора и приступили к освобождению и реабилитации ранее осуждённых, равно как и к проведению значительно более мягкой и гибкой, чем при Сталине, внутренней и внешней политики. Ещё более разительные и благотворные перемены могли произойти, если бы смерть Сталина наступила в середине 30-х годов, когда основная часть старой партийной гвардии ещё не была перебита, а ближайшие сталинские соратники ещё не прошли через заключительную стадию своего перерождения.

Но прекращения государственного террора можно было ожидать лишь в том случае, если бы Сталин умер естественной смертью. Если же его смерть явилась бы результатом террористического акта, то в обстановке «антитеррористической» истерии, утвердившейся в стране, репрессивная машина заработала бы с такой же или ещё более страшной силой. На поверхность политической жизни неминуемо всплыли бы наиболее кровожадные сталинисты. В этом и только в этом случае (гибель Сталина от террористического акта) сбылось бы предположение Троцкого о том, что «замена самого Сталина одним из Кагановичей внесла бы почти так же мало нового, как и замена Кирова Ждановым» [272].

Террористический акт против Сталина повлек бы далеко идущие последствия и в более отдалённой исторической перспективе: в его результате Сталин мог бы остаться в памяти современников и потомков в ореоле трагической жертвы злодейского заговора. В этом случае большинство людей в СССР и за рубежом вряд ли усомнились бы в обоснованности предшествующих расправ над «террористами». Более того, и будущие поколения скорее всего поверили бы в истинность обвинений множества оппозиционеров в подготовке террористических актов.

Именно эта трагическая диалектика не могла не довлеть над сознанием даже наиболее мужественных и решительных противников Сталина, способных в ответ на всё новые его преступления переступить через абстрактный принцип отвержения индивидуального террора. Сталин, отчётливо понимавший это, избрал безошибочный метод, страхующий его от террористических актов,— метод государственного террора, обрушившегося на тысячи людей по ложным обвинениям в индивидуальном или групповом терроре.

Самая успешная из сталинских провокаций состояла в том, что он перекрывал дорогу террористическим актам нагромождением всё новых и новых дел о несуществующих «террористических намерениях». Путём чудовищной амальгамы он уже на процессах 1934—1935 годов представил такие намерения неизбежным следствием любых попыток политической борьбы с ним. При этом Сталина не смущало то обстоятельство, что официальные сообщения о раскрытии всё новых террористических групп толкают к выводу о существовании в стране множества людей, которые столь сильно ненавидят его режим, что готовы прибегнуть к самым крайним средствам борьбы, рискуя собственной жизнью. «Правящая бюрократическая группа,— писал по этому поводу Троцкий,— …не останавливается перед построением компрометирующих её самое амальгам, только бы поставить все виды оппозиции, недовольства, критики в один ряд с террористическими актами. Цель операции совершенно очевидна: окончательно запугать критиков и оппозиционеров — на этот раз уже не исключениями из партии или лишением заработка, даже не заключением в тюрьму или ссылкой, а расстрелом» [273].