Глава 118. О смерти Пшемыслава, польского князя

Глава 118. О смерти Пшемыслава, польского князя

Четвертого июня этого же года знатнейший муж Пшемыслав, Божьей милостью князь Польши, сын покойного Владислава Младшего, который был сыном Одона, переселился из этого бренного мира к Христу. Я описал его жизнь, кратко ее обозрев, для того, чтобы не вызвать скуки у читателя; я [хотел], чтобы и читающие или слушающие могли в какой-то мере подражать его деяниям и нравам. Был этот князь (dux) молодым по возрасту, имея едва 36 лет, но зрелый нравами, об­разом жизни и умением себя вести, снискал себе во многом удивительную милость Божию. Среди духовных и светских лиц был наистыдливейшим человеком. Никто никогда не слышал из его уст постыдных или непри­стойных слов. Гневаться совершенно не мог, и, если когда-либо кто-нибудь вызывал у него раздражение, никто в нем этого заметить не мог, гневается ли он, по­скольку лицо его всегда было приветливым, Всегда был он готов выслушать и великого и малого, и богатого и бедного, с добрым расположением прислушивался к говорящему и, насколько это было в его возможностях, удовлетворял нужды людей. Среди польских князей моего времени был он самым кротким, смиренным, собранным, всегда стремился к миру, был пылок в проявлениях искреннего благочестия к Богу и к людям. Ни с кем не хотел иметь разногласий, если только кто-либо нападал на его землю. Тогда он защищался, как мог. Свою землю во время своей жизни он окружал со всех сторон мирным путем, сде­лав соседних князей своими друзьями не мечом, но муд­ростью, которую ему даровал Иисус Христос и которой он всегда внимал. Он не желал вторгаться в границы другого правителя, но скорее желал жить в мире со всеми людьми. Был чрезвычайно набожен. Никогда не пропускал, если мог, божественной службы. Находил усладу в прекрасном песнопении. По возможности исполнял часы [молитв], посвященные преславной Госпоже [Богоро­дице], и почитал ее черезвычайно. И было в нем вот что удивительно: когда он ночью ложился в постель и все были уверены, что он спит всю ночь, он, немного от­дохнув, в полночь, а иногда и ранее вставал и, сидя под своим балдахином, держа свечу, читал Псалтырь, не­которые псалмы и молитвы, которые знал и имел при себе. И так он делал часто и охотно. Надменность презирал, пьянства и вовсе избегал. Опьяневшим его никто не видел. Ел умеренно, меда в течение многих лет не пил, только пиво или вино, и то так умеренно, что едва распознавал вкус вина. Баней в течение четырех лет перед смертью не пользовался. В каждый Великий Пост, как говорили, носил под дру­гой одеждой власяницу, но тайно. Я, Башко, познаньский кустош, видел, как ее носил после его смерти ка­кой-то капеллан, и была она очень плотная. Господа Бога уважал беспредельно, воздавал почет и уважение святой церкви. Защищал все духовенство, питал глубокое уважение ко всем духовным лицам и часто принимал их с почетом в своей курии. И, если во время какого-нибудь большого праздника был по­близости от гнезненского или познаньского костела, приглашал к завтраку каноников этих костелов и викариев, и стол его был открыт всем приходящим клирикам и мирянам, В Великий Четверг, где бы он ни был, он тайно приказывал привести ночью к нему нищих и мыл им ноги, обтирая полотенцем и целуя их, подкреплял нищих питьем, даровал даже куски полотна на одежду. Никогда он ни о ком не отзывался плохо, как бы дурно тот не жил. Что же мне сказать? Нельзя найти в Польше чело­века среди князей и других лиц, похожего на него. Он, помня о вечном блаженстве - успокоения на небесах, оставил в своем завещании Богу и костелу блаженного Адальберта в Гнезно деревню Чернелицу и другую, а именно Бук вместе с людьми, которых предназначил в должность ризничих (sanctuariorum),- костелу бла­женного Петра в Познани. Присоединив к этому косте­лу сам Бук с городом, с монетным двором, с таможней, с постоялыми дворами и со всеми людьми и с пахотными землями, и [отдал] со всей юрисдикцией и властью к этому костелу под надзор, просил установить, чтобы всегда на его могиле за душу его ночью и днем горел свет и чтобы с доходов, [полученных] с этих угодьев, совершались мессы каждый день за него самого и за остальных, если это будет возможно, или по крайней мере в каждый понедельник или в иной день, который удобно назначить на неделе. Во время его похорон поднялся такой плач, которого никогда нельзя было услышать при погребении любого другого польского князя. Плакало духовенство (clerus), так как он проявлял к ним расположение. Оплакивали рыцари - ведь к ним он был благосклонен. Плакали духовные лица (religiosi) - к ним он был милосерден. Люди всякого возраста и того и другого пола, все, кто был на похоронах или слышал, что он умер, не могли удержаться от рыданий. И да поместит Бог его душу в царстве небесном. Аминь.