Проблема датировки смерти князя Игоря

Проблема датировки смерти князя Игоря

 Отдельного разговора заслуживает хронология русской истории в моравских хрониках, поскольку она не совпадает с данными Повести временных лет, согласно которым Игорь умер осенью 945 г.

Летописная дата смерти Игоря принята в историографии практически безоговорочно, словно она высечена на его могильной плите. Существующие уточнения, как правило, незначительно отличаются от летописной датировки[161]. Однако в действительности 945 г. — это всего лишь дата окончания правления Романа I Лакапина (свергнутого в декабре 944 г.), на что указывал еще А.А. Шахматов. К слову сказать, смерть вещего Олега (912 г.) точно таким же образом приурочена в летописи к окончанию правления Льва VI.[162] Получается, что летописец, не располагая подлинными датами смерти первых русских князей, «хоронил» их вместе с византийскими императорами, чьими современниками они являлись по русско-византийским договорам[163].

Поэтому вслед за летописцем необходимо выслушать Константина Багрянородного. Его свидетельство имеет чрезвычайную ценность как современника событий.

Вот что пишет Константин, повествуя о снаряжении русской торговой флотилии, ежегодно отправлявшейся в Константинополь: «[Да будет известно], что приходящие из внешней Росии в Константинополь моноксилы [лодки-однодеревки] являются одни из Немогарда, в котором сидел [сидит][164] Сфендослав, сын Ингора, архонта Росии, а другие из крепости Милиниски [Смоленска], из Телиуцы [Телича], Чернигоги [Чернигова] и из Вусеграда [Вышгорода]».

Над трактатом «Об управлении империей» Константин Багрянородный трудился с 948/949 по 952 г.[165] Филологический анализ текста показывает, что глава 9 «О росах», содержащая процитированные выше строки, входила в число первых тринадцати глав, подвергавшихся неоднократному редактированию и потому обработанных автором позже всех прочих разделов, то есть в 951/952 г.[166] Зададимся вопросом: кто из двух русских князей — Святослав или Игорь — являлся для византийского императора действующим «архонтом Росии» на тот момент, когда он выводил их имена на пергаменте? Ведь этот отрывок можно понимать двояко, смотря по тому, кем считать Святослава — главным его героем или второстепенным персонажем, упомянутым лишь в связи с Игорем. С одной стороны, мысль Константина вроде бы может быть выражена так: в Немогарде (вопрос о локализации этого спорного топонима пока оставим в стороне) княжил (княжит) сын умершего архонта Игоря Святослав, нынешний правитель «Росии». И, принимая во внимание летописное сообщение о смерти Игоря в 945 г., это место необходимо читать именно так. Но ведь император мог иметь в виду и совсем другое: у ныне живущего архонта Росии Игоря есть сын Святослав, который княжил (княжит) в Немогарде. Какое прочтение правильнее?

Безусловно второе. Чтобы в этом убедиться, достаточно заглянуть в другой трактат Константина — «О церемониях», где между прочим говорится о двух приемах в императорском дворце княгини Ольги (957 г.). Обращает на себя внимание, что в глазах императора легитимным правителем Русской земли тогда была «Эльга Росена», неоднократно поименованная архонтиссой, в то время как Святослав представлен нетитулованной особой, а его послы («люди Святослава») в списке посольства росов поставлены на предпоследнее место. Ошибки и какие бы то ни было двусмысленности здесь исключены, поскольку речь идет об официальном приеме. Но если в 957 г. пятнадцатилетний Святослав в глазах византийского императора еще не был «архонтом Росии», то он тем более не мог быть им в 951/952 г., когда Константин заканчивал работу над рукописью «Об управлении империей». И главное — если бы в то время, когда Константин писал и редактировал «русскую» главу этого сочинения, Игорь был уже мертв, в тексте, как явствует из книги «О церемониях», несомненно стояло бы: «Сфендослав, сын Эльги, архонтиссы Росии». Невозможно представить, чтобы византийский император пять-шесть лет пребывал в неведении относительно смерти Игоря, так как, по его же свидетельству, торговый караван киевских русов ежегодно появлялся в Константинополе, а согласно договору 944 г. личности русских купцов удостоверяла княжеская грамота. Перемена прописанного в ней имени «архонта Росии», конечно, не могла остаться незамеченной, ибо никто больше самих русов не был заинтересован в своевременном оповещении византийских властей о смене правителей в Киеве. Константин должен был узнать о смерти Игоря не позднее наступления следующего навигационного сезона на Днепре.

 Между прочим, сам же император оставил свидетельство своей переписки с Игорем после 946 г. В том же сочинении «О церемониях» приведены формуляры обращения василевса к варварским владыкам. Грамота к русскому князю имеет заголовок: «Послание Константина и Романа, христолюбивых василевсов ромеев к архонту Росии»[167]. Сын Константина Роман II был официально провозглашен соправителем отца на Пасху 946 г.[168] Следовательно, для иллюстрации византийско-русского дипломатического этикета Константин выбрал из своего архива какой-то документ второй половины 940-х гг., адресованный по-прежнему «архонту Росии», а не «архонтиссе Росии». От предположения, что этим «архонтом» мог быть малолетний Святослав, нужно отказаться по вышеприведенным соображениям. За все время своего правления Константин общался только с двумя верховными правителями Русской земли: «архонтом Игорем» и «архонтиссой Эльгой».

Итак, летописная дата смерти Игоря противоречит тому факту, что еще в 951/952 г. Константин Багрянородный числил русского князя среди своих здравствующих современников. Поэтому, говоря о заключительном периоде Игорева княжения, необходимо опираться на сведения моравских хроник, которые гораздо более полно и точно, нежели Повесть временных лет, характеризуют деятельность Игоря после второго похода на Царьград. С учетом свидетельств Константина Багрянородного смерть Игоря должна быть приурочена к началу 950-х гг. — возможно, к 951/952 г. или при более осторожном подходе — к промежутку между 951 и 955 гг. (Ольге нужно оставить хотя бы год на усмирение «древлян» перед ее поездкой в Константинополь в 957 г.).