Глава первая На берегах Иравади
Глава первая На берегах Иравади
Как больно, как страшно и необъяснимо! Он мучительно не мог понять, почему произошла в ней такая перемена, почему она гонит его, да злобно, с глухим и низким горловым звуком. Ни за что ни про что! Стоит ему сунуться к ней между передних ног, туда, где всегда были полные молока сосцы, она отпихивает его хоботом, а то и пинками гонит прочь.
И это его мамочка, которая так гордилась им, его стройной статью и необычным светлым окрасом, его силой и резвостью. И это ее ласковый хобот ведет себя отныне столь недружелюбно.
А как им с нею нравилось без устали забавляться игрою, когда сын набрасывался, пытаясь ударить в бок или в бедро своим крепким лбом, а мать отбивалась хоботом, весело забрасывая малыша в заросли или в реку. Выкарабкавшись, он встряхивался и вновь нападал, издавая своим хоботком воинственные, как ему казалось, трубные звуки, скорее похожие на свист.
Почему же теперь мамин хобот из предмета игры сделался предметом обиды? Неужто не суждено больше отведать сладкого и горячего молока? Быть может, она обиделась, что он все больше стал увлекаться сочными плодами, листьями и травой? Но ведь все кругом лакомятся этими яствами, а хочется поскорее стать похожим на всех, большим и сильным, он уже давно и хоботишко свой перестал сосать, как остальная малышня, и многое понимает, что дозволено, а что запрещено. Однажды стадо долго бродило по безводной местности, а когда пришло к воде, там, в озере, забравшись по горло, уже утоляло жажду другое стадо. Светлому слоненку, любимцу и баловню всей своей родни, показалось странным, что нельзя присоединиться к чужому стаду, а следует терпеливо ждать, покуда оно напьется, и он смело направился к воде, растолкал чужих слонят, принялся пить и барахтаться в воде, поднимая со дна муть. Тут на него как набросились да как стали лупить хоботами – еле живой выскочил, еле успел спрятаться к маме под брюхо. И никто за него не заступился. И тогда он понял, что не все дозволено и следует соблюдать правила.
В другой раз стадо вышло сквозь заросли к могучему и стремительному потоку, выстроилось вдоль берега и стало пить по речным правилам – сначала те, кто стоит ниже по течению, потом следующие, по очереди. Слоненок уже знал об этом распорядке и не лез не в свой черед, но, когда подошел к реке ближе, случилось непредвиденное – он вдруг поскользнулся и упал в воду.
Течение быстро понесло его, в испуге он жалобно завопил, крутясь в потоке и отчаянно брыкаясь.
И тут он почувствовал материнский хобот, который обхватил его и стал выталкивать к берегу – мать не бросила его в беде, ринулась в воду, чтобы спасти. Некоторое время они вместе боролись со стремниной. Наконец матери удалось вытолкнуть слоненка на берег. Когда она вылезла тоже, ее шатало от усталости.
И вот эта же самая любящая до самопожертвования мать отныне стала относиться к нему как к чужому ребенку. Он страдал, пытался заигрывать с матерью, но ее пинки и отпихивания уже ничего общего не имели с игрой. Она отреклась от него.
Он впервые за всю свою короткую жизнь чувствовал себя одиноким, и, хотя из стада его никто не гнал, ему казалось, что жизнь кончилась и не имеет дальнейшего смысла. Со временем и вкус молока забылся, но обида не покидала его сердце, в котором стало созревать решение при первом же удобном случае покинуть родню. И в один прекрасный миг оно неожиданно осуществилось.
Они шли по горной долине, лакомясь сочными травами, как вдруг увидели другое стадо, двигающееся по подножию горы в противоположном направлении. Слоненка поразило то, что в этом стаде не было слонят, а все слоны отличались почти одинаковым ростом и были выше его матери и других матерей, а главное – у них были бивни, прямо как у него, но только длинные и красивые. И странная мысль посетила его голову – он подумал, что всех их некогда отпихнула от себя мать и, горестные, они объединились, чтобы вместе влачить дальнейшее существование. И он решил уйти к ним и жить с ними. Улучив момент, он повернулся и зашагал в сторону чужаков. У него еще теплилась надежда, что мать спохватится, наконец-то вспомнит о своем любимом сыне и бросится за ним в погоню, чтобы взволнованными ударами хобота возвратить в родимое стадо. Но она не спохватилась и не бросилась к нему, он достиг чужаков и вежливо пристроился в хвост к тому из них, который шел самым последним.
С новыми спутниками он возвратился в дивный бамбуковый лес, в котором еще совсем недавно отдыхал вместе с родственниками. Поначалу ему казалось, что его никто и не заметил, но вот один из слонов приблизился к нему вплотную, внимательно осмотрел и дотронулся хоботом до его лба, словно приветствуя и принимая. После этого он отошел, и вновь никто не обращал внимания на новичка.
Так началась его жизнь в новом стаде. Слон, который отметил и принял его, оказался вожаком – именно он определял, в каком направлении двигаться, где останавливаться на привал, где основательно кормиться, где совершать омовения. Очень скоро новичок почувствовал особое отношение к себе со стороны вожака и, как следствие, всех остальных. Поначалу-то он ведь старался скромно пристраиваться в конец вереницы, но его уважительно подталкивали к тому, чтобы он шел в середине, поближе к вожаку.
Текло время, новичок рос и постепенно сравнялся с остальными, а некоторые уже оказались и ниже его по росту. Да он теперь и не был новичком – иные новички пополнили собою стадо, смешные, застенчивые, с короткими, едва прорезавшимися бивеньками. У него-то бивни отлично вымахали, красивые, длинные, изящно изогнутые. Так приятно было чесать и точить их о стволы пальм. Ни у кого в стаде не было таких лихих бивней, даже у вожака.
Размеренная и правильная жизнь временами нарушалась какими-нибудь событиями. Вдруг какой-нибудь из слонов становился сам не свой – беспокоился, хрипел и рокотал горлом, мешал остальным, будто ему делалось тесно и душно жить на этом свете. И тогда все тоже возбуждались, пробовали успокоить бунтаря, но тщетно – он словно нарочно раздражал всех, добиваясь, чтобы его изгнали. И его в конце концов изгоняли. Обычно это оканчивалось благополучно – получив изрядное количество общественных пинков и оплеух, в меру поартачившись, буян с оскорбленным видом уходил прочь.
Но однажды очередная такая вспышка обернулась бедой. Темнокожий и волосатый слон, известнейший силач и задира, впал в невиданное бешенство. Он грозно мотал головой, задирал хобот и неистово трубил им, топал ногами и рычал, грубо пихая других слонов. А когда сам вожак пытался угомонить его, злодей дерзко набросился на уважаемого старца и пропорол ему бивнем бедро. Терпеть такое? Ну уж нет! Да все бы навсегда покрыли себя позором, коли б стерпели!
Разом несколько слонов набросились на обидчика, избивая его хоботами и нанося предупредительные, но болезненные удары бивнями. Но бешенство затмило разум бунтаря, и вместо того, чтобы бежать прочь, он с громким ревом стал отбиваться. Окровавленный и страшный, он вертелся, окруженный со всех сторон, сам наносил удары, но больше получал, и все могло кончиться весьма плачевно для него, если бы не вмешался светлый слон. Растолкав остальных, он встал лоб в лоб с безумцем и мощно посмотрел ему глаза в глаза. И чудо свершилось. Волосатый слон вдруг замер, медленно опустил к земле хобот, потупился и стал пятиться, шумно вздыхая полной грудью. Затем он резко развернулся и, издавая короткие пронзительные звуки, зашагал быстро прочь. Не успели все осознать, что произошло, как его темная масса исчезла, растворилась в шелестящих зарослях. Лишь следы крови, оставшиеся от него на траве, свидетельствовали о том, что все случившееся не приснилось в дурном сне.
С этого времени светлый слон стал ходить в непосредственной близости от вожака, ближе его были только трое старейшин. Так совпало, что именно о сю пору с ним случился конфуз, который, как выяснилось, впрочем, и не был никаким конфузом. У светлого слона стали выпадать зубы. Но как он испугался! Как он стыдливо прятался от глаз остальных, чувствуя себя виноватым в каком-то проступке, свершившемся без какого-либо его на то хотения. Еще страшнее было то, что он отныне останется без зубов, ему нечем будет жевать пищу, и он сдохнет от голода.
Несколько дней продолжался этот кошмар, покуда не обнаружилось, что на месте выпавших прорезаются новые зубы. Жевать ими поначалу было неприятно и даже больно, но спустя какое-то время все четыре достаточно подросли и окрепли, так что еще немного погодя слон и забыл о своей непрошеной беде.
Тем более что другое событие, ужасное и непостижимое, случившееся через пару лет после смены зубов, полностью вытеснило из памяти сей, в сущности, пустяк.
С вожаком стада происходило что-то тревожное. Он стал слабым, подолгу заставлял всех простаивать на одном месте, где самое вкусное уже было съедено и приходилось довольствоваться тем, на что обычно и внимания не обращаешь; иногда его шатало или начинало как-то подозрительно трясти. В стаде уже ощущалось недовольство стариком. И тогда вожак повел всех необычной дорогой. Долго они шли, а широкая река, к которой так или иначе время от времени стадо выходило, теперь не появлялась, и приходилось довольствоваться жалкими купаниями в мелких и мутных речушках. Но никто не роптал. Все покорно двигались за вожаком к известной ему одному цели. В этом шествии было что-то чинное и торжественное, и светлый слон, как и все остальные, чувствовал это в своем сердце, понимал и уважал.
Пройдя порядочное расстояние, стадо поднялось в горы, затем спустилось с них и шло дальше, столько же, как от великой реки до гор. Вожак вел свое стадо, и те, что шли рядом, почтительно взирали на заметный рубец, оставшийся после битвы с волосатым и темнокожим слоном. Почва под ногами менялась, она стала вязкой и влажной, все больше хлюпала и чавкала.
И трава здесь была совсем не такая вкусная, как там, далеко за горами, на берегах великой реки.
Но никто не роптал, потому что все догадывались, что конечная цель путешествия близка и скоро можно будет поворачивать назад, в родные края.
Наконец пред ними открылось огромное пространство, на котором лишь то тут, то там росли корявые и некрасивые деревья. Здесь вожак остановился, повернулся хоботом к своим подданным и встал как вкопанный. И он долго стоял так, молчаливо прощаясь со своим народом, и никто не шевелился, взирая на вождя. В небе проносились птицы, они плюхались в многочисленные лужи, сверкающие под солнцем на этой долине смерти, и сама эта влажная и вонючая долина то и дело исторгала из себя утробные звуки, как огромный слон, сладострастно переваривающий только что поглощенную, обильную и вкусную еду.
Простившись, вожак вновь развернулся и направился прямо туда, в эту распахнувшуюся влажную утробу, и никто не последовал за ним, почему-то зная, что отныне не нужно следовать, а нужно стоять и смотреть.
Он прошел порядочное расстояние, прежде чем его вдруг накренило на бок. Тут он остановился, поднял хобот и стал медленно проваливаться. Вот исчезли ноги, брюхо погрузилось в трясину, и все, кто это видел, стали шумно вздыхать от волнения. Вот уж только хребет и голова остались над поверхностью. Прощальный возглас исторгся из хобота, задранного высоко вверх, а трясина невозмутимо продолжала свое похоронное действо, заглатывая почтенного старца в свое чрево. Исчезла спина, затылок, уши, и вот только хобот остался торчать из болота, укорачиваясь и укорачиваясь, покуда мертвая зыбь не сомкнулась над ним. Так не стало вожака. Тогда один из старейшин первым повернулся и зашагал прочь от этого гиблого места, а все остальные покорно последовали за ним, тем самым признавая в нем нового вождя.
В тот год, когда светлый слон впервые узнал, что такое смерть, на другом конце земли, на берегу реки Сены, в городе Сен-Дени скончался король франков Пипин III по прозвищу Короткий.
Осиротевший народ провозгласил королями сразу обоих его сыновей – Карла и Карломана.
Карлу тогда было двадцать шесть лет, он имел жену Химильтруду и горбатого сына по имени Пипин.