Глава вторая Смута

Глава вторая Смута

Запах.

Он появился внезапно и сразу занял свое место в душе, оттеснив многое. В жизни светлого слона еще никогда не было такого запаха – столь дерзкого и волнующего, что уже ни о чем ином нельзя было думать, как об этом лезущем в ноздри нахале. Никакой иной аромат не шел с ним в сравнение, никакая пища не пахла так чарующе. А главное – не ясно, откуда сей запах исходит.

То ветер принесет его в своих теплых струях, то под травинкой обнаружится, то соскочит с ветки.

Немало времени прошло с тех пор, как стадо вернулось из далеких болотных кладбищ к берегам родимой реки, ведомое новым вожаком. Не один слон за это время оказался изгнан, испытав странное бешенство, коему покуда не находилось никакого объяснения. Покуда… Теперь, принюхиваясь к таинственному и манящему запаху, светлый слон смутно осознавал, что, возможно, приближается к пониманию. Едва только ноздри ощущали щекочущее дыхание этого запаха, в животе и груди слона рождалось томление. Оно вскипало и, клокоча, поднималось вверх, ударяло в голову, и тогда в глазах все начинало плыть и мутиться, как вода реки, взбаламученная неосторожными ногами. Если вскоре после этого запах не повторялся, рассудок медленно успокаивался и река сознания вновь струилась чистыми, холодными водами. Но если в другой раз запах проявлял себя дважды или, еще хуже, трижды подряд, тут уж недалеко становилось до беды – мозг воспламенялся, и приходилось изо всех сил напрягаться, чтобы не взвиться, не зареветь, не затрубить, не броситься на других слонов, как делали те, взбесившиеся.

И главное, он не исчезал. Как было бы хорошо, если б он сгинул, пропал, растворился навсегда, забылся, стерся в памяти, сей дух смуты, толкающий к погибели. Хорошо-то хорошо, но в то же время и не хотелось навеки прощаться с ним, ибо было в нем и нечто необъяснимо чудесное, сладостное, волшебное.

И день настал, когда иссякли силы удерживания, границы рухнули и мир лопнул. В тот день пленительный запах появился и не исчезал, бросаясь в ноздри светлому слону отовсюду: с земли и неба, с деревьев и трав, – и не было от него никакого спасения. И слон взбесился. Страдая и ликуя одновременно, он затрубил хоботом воинственную песнь, заревел, роя землю передними ногами, замотал головой во все стороны и принялся пихать других слонов стада. И им мгновенно все стало ясно, они окружили его и начали бить хоботами, цеплять бивнями, стукать бедрами по бокам, выталкивая смутьяна, изгоняя его из своего содружества. Как же хотелось ему всерьез подраться с кем-нибудь из них, боднуть не на шутку бивнями, сшибить с ног, повалить, топтать!

Но нет, разум и благородство взяли все же верх над яростью и безумием. Он сошел с тропы стада и зашагал быстро прочь, чувствуя себя одиноким, как когда покидал материнское племя, но не несчастным, а свободным, сильным, веселым. Он шел туда, куда манил его чудесный запах. Шел, не ведая, что ждет его впереди. Он шагал и время от времени торжественно трубил хоботом, знаменуя тем самым небывалое событие своей жизни – бунт.

О, как сладостно было сие безумство! Он не помнил, сколько времени прошло с тех пор, как расстался со стадом. День? Два? Три? Все в нем ликовало и пело. Он не замечал, как походя рвет листву, забрасывает ее в пасть и ест. Вкус пищи не занимал его. Влекущий запах царствовал во всем его существе, и источник этого запаха все приближался и приближался, и когда наконец, выйдя на широкую поляну, светлый слон увидел его, дикий восторг охватил душу. Субстанция, источающая заветный запах, была несравненно прекрасна. Внешне она была похожа на обычную слониху – то же отсутствие бивней, те же четыре ноги, два уха, хобот, глаза, которые у слоних светятся каким-то особым светом, не таким, как у слонов. Но это лишь внешне. На самом деле это, разумеется, было божество, принявшее оболочку слонихи, чтобы светлый слон, увидев истинное обличив источника запаха, не свихнулся окончательно.

Издавая медовое утробное урчание, он стал медленно приближаться к божеству. Увидев его, оно поначалу приняло обороняющуюся позу, но быстро смекнуло, что намерения светлого слона не агрессивны, а благоговейны, кокетливо взмахнуло хоботом – светлый слон понравился божеству.

Конечно, это было не земное созданье, не слониха. Разве могли быть у простой слонихи такие дивные очертания, такие нежные уши, такие небесные колени и ягодицы? О нет! И лишь светлому слону дано было распознать в этом существе не животное, но диво.

И оно паслось здесь одно, словно поджидая, когда же он явится, дабы узреть и восхититься.

Довольное его приходом, божество зашагало величественной и изящной походкой, всем видом приглашая светлого слона в свое общество. Он трепетно последовал за своим чудом, и отныне они стали пастись вместе. Голова слона кружилась от пленительного запаха, источник которого находился отныне в непосредственной близости. Дабы соблюдать приличия, божество продолжало вести себя как подобает слонихе, и он принял условия этой игры, бережно ухаживал за подругой, срывая для нее лучшие плоды и ветки и всем сердцем радуясь, когда божество с благодарностью его дары принимало. Так прошло несколько дней, прежде чем случилось нечто и вовсе головокружительно неожиданное и необычайное. Божество подарило слону свою любовь!

Все произошло на берегу реки. Сначала оно дотронулось до слона своим хоботом, потом их хоботы переплелись и стали ласкать друг друга, и от этих ласк слон потерял рассудок. Во вспышках сознания он видел себя трущимся бивнями о хребет слонихи, в то время как с остальной частью его тела творилось нечто и вовсе не поддающееся пониманию, и творилось долго, мучительно-сладостно, покуда слон наконец не увидел, что уже стоит один на берегу, а его божество в облике слонихи купается в водах реки.

Он стоял и смотрел, как оно купается. Стоял и смотрел. Потом и сам медленно стал входить в реку. Ему было хорошо.

Дни любви… Их было много и мало, они летели, как по небу облака – стремительно и медлительно, распушаясь и тая, вспучиваясь и исчезая, то белоснежные, то оранжевые, то розовые. Слон был счастлив так, как может быть счастливо земное существо лишь во сне. Но с каждым днем и с каждым повторением таинства соединения он все больше чувствовал, как божественное наполнение иссякает в слонихе, да и само несравненное таинство начинало обретать черты привычки. А главное – запах. Он тоже стал исчезать. День ото дня слониха теряла его, и обыкновенный запах слонихи уже довлел над запахом божества, который некогда заставил светлого слона покинуть стадо, чтобы идти на поиски счастья.

Дни любви заканчивались. Уже и слониха тяготилась временным супругом, чувствуя в утробе начало новой жизни. Былая нежность оставила ее. Должно быть, тогда же, когда из нее улетучились последние остатки божества. Они еще были вместе, но взаимное разочарование и равнодушие друг к другу все больше овладевали ими. Наконец светлый слон вовсе перестал чувствовать тот самый запах, и однажды утром пути его и слонихи разошлись. Она пошла берегом реки, а он – в сторону, на поиски своего или какого-нибудь другого стада.

Он долгое время оставался один. Бродил по джунглям, тоскуя по утраченной смуте, которая казалась ему отныне потерянной навсегда. Несколько раз он видел в отдалении проходящие стада слонов, но всякий раз отказывал себе в возможности присоединиться к ним. К тому же он не знал, как примут его, если это окажется то самое стадо, которое он покинул. Он чувствовал на себе печать изгнания.

Но время шло, и постепенно воспоминания о божестве, источнике дивного запаха, истерлись в его памяти, перестали волновать, как некогда перестала жечь обида на мать. И однажды, увидев довольно многочисленное стадо, светлый слон в последний раз поколебался и пристроился к нему.

В первое время он плелся в хвосте, но постепенно его выделили, и он переместился в середину.

Здесь ему встретился старый знакомый – темнокожий и волосатый слон, в изгнании которого он когда-то принял столь решающее участие. Узнав светлого слона, темнокожий волосач не проявил никакой враждебности. Напротив того, казалось, он даже рад встретить знакомца. Еще бы – теперь их связывало нечто общее. Нетрудно было предположить, что темный слон испытал в жизни историю, подобную той, которую пережил светлый. И они, некогда ставшие врагами, теперь подружились, стараясь держаться рядом друг с другом, понимая друг друга с полувзгляда.

Так, испытав первые радости и разочарования, светлый слон обрел свое третье по счету стадо, коему суждено было стать его последней вольной слоновьей семьей, ибо в один прекрасный день произошли события, полностью изменившие его жизнь.

Все началось с того, что странные, тревожные звуки, доносящиеся издалека в джунглях, стали беспокоить стадо…

В тот самый день, когда эти звуки появились, далеко от бирманских джунглей, в городе Багдаде, любимый визирь халифа Яхья ибн-Хамид Бармакид сообщил знатному купцу Бенони бен-Гааду о великой мечте великого государя – иметь у себя белого слона, которые, говорят, водятся в далекой Бенгалии и Аракане. За такого слона он готов отдать целое состояние и даже более того – человека, доставившего ему белого слона, халиф Аль-Мансур женит на одной из своих племянниц. Выслушав мудрого визиря, купец Бенони бен-Гаад приложил руку к груди и сказал, что он немедленно начинает собираться в путь к берегам Ганга, а если потребуется, и дальше.

– Я буду не я, – добавил он, – если не приведу в Багдад желанное животное.

В ту самую минуту, когда Бенони произносил эту фразу, далеко-далеко от Багдада, сидя в своем арденнском пфальце Аттиниаке, король франков Карл спросил у своей жены:

– Дезидерата, голубка, скажи-ка, ты очень сильно любишь меня или не очень?

– Странный вопрос, государь мой, – пожала голым плечиком королева и легонько отодвинулась от мужа, натягивая на грудь одеяло, – Разве ласки, которые я только что источала вам, не подтверждают мою любовь?

– Представь себе, не подтверждают, – неприятным тоном сказал Карл, поднимаясь с ложа.

– Вот как? – пробормотала Дезидерата, и ей захотелось заплакать. Но беда в том, что плакать она не умела. – Отчего же?

– Оттого, что ты не умеешь любить, – ответил Карл, натягивая на себя сорочку, – И я не люблю тебя. Пожалуй, я отправлю тебя обратно к твоему папаше. Он не оправдал моих ожиданий.

Ты ведь отлично понимаешь, что я бросил Химильтруду и женился на тебе с единственной целью – наладить союз с лангобардами. Однако твой отец глуп и неуемен. Он не понимает, с кем имеет дело. Я – не Карломан, которого можно безнаказанно водить за нос. Так что собирайся, Дезидерата, через три дня мы расстанемся.

– Но ведь и года не прошло со дня нашей свадьбы, – заморгала Дезидерата, стараясь все же выдавить из глаз слезы, – Государь, мы обручились в такой великий день, когда… когда «воссия мирови Свет Разума»… Что вы скажете Иисусу на Страшном суде?

– Скажу, что ты была глупа и бесчувственна, как твой отец. Господь поймет меня.

Королева вскочила, глаза ее пылали гневом.

– Должно быть, эта швабская шлюха, искушенная во всяких штучках, дает вам наслаждение! – с ненавистью воскликнула она.

– О да, – усмехнулся король. – Хильдегарда на редкость хороша в постели. Она даже лучше, чем Химильтруда в первый год нашей жизни. И она вовсе не шлюха. Я был у нее первым мужчиной.

– Должно быть, ротвейлерские колдуньи восстановили ее девственность, – процедила сквозь зубы Дезидерата.

– Не думаю, – рассмеялся Карл.

– Ну так и женитесь на ней!

– Пожалуй.

– Ах вот как? А я?

– Твоя судьба решена. Я не шучу. Через три дня ты отправишься к отцу в Италию.

– Ты с ума сошел, Карл! Отец пойдет на тебя войной. Тебя проклянет Папа Стефан. Ты хоть это понимаешь, выскочка несчастный?

– Стефан при смерти, а твой отец… Впрочем, я не хочу больше с тобой разговаривать.

Считай, что с этой минуты ты мне больше не жена.