3
3
В неделю ваий[36] молодые вернулись из свадебного путешествия по Рейну. В родных поместьях Карла наступила весна, но король был невесел и сразу же из Ингельгейма уехал в Геристаль, где королева-мать уже ждала его. Пасху встретили вместе.
Сразу после Пасхи, в четверг Светлой седмицы, по настоянию матери Карл издал указ о всеобщей присяге жителей его королевства, достигших двенадцати лет.
Знатные сеньоры присягали в Геристале лично Карлу: «Клянусь господину моему королю Карлу и сыновьям его, что буду верен им до конца дней своих без обмана и злого умысла». Остальной народ присягал на местах государственным посланцам. Более того, по приказу Карла франки присягали на верность и новой королеве Дезидерате.
Хруотланд, присягнувший одним из первых, наконец смог освободиться из дружеских лап своего короля, ни в какую не желавшего расставаться со своим любимцем даже на день.
Намеченный на этот год сейм все откладывался и откладывался, и Хруотланд, стосковавшись по невесте, махнув на все, решил ехать в Ле-Ман. Собственно, ему и в этот раз не удалось бы отпроситься у Карла, но назначенный новым настоятелем Ле-Манского монастыря отец Стурмиель из Валансьена настоятельно ходатайствовал за Хруотланда, пожелав, чтобы этот доблестный воин сопровождал его к западным границам Нейстрии. Карл скривился, но отказать святому отцу не рискнул.
Священник неожиданно слегка прихворнул, и отъезд затянулся. Хруотландом все больше и больше овладевало нетерпение пополам с беспокойством. Минул год с того памятного сейма, на котором барон Ранульф, возвратив поместье Антре, пообещал разобраться по справедливости в деле наследства Двельфа. Правда, с того времени ничего не произошло – ни хорошего, ни плохого. Кларинга все еще находилась в монастыре, присылая редкие весточки – последняя пришла два месяца назад. Ранульф – истинный источник беспокойства Хруотланда – по слухам, находился у себя в Сенте.
Наконец майским утром Хруотланд и отец Стурмиель отправились в путь.
Двигались они медленно: престарелый священник не мог долго выдерживать тяготы дороги, а вернее, ее полное отсутствие, и приходилось часто делать привалы.
Снедаемый необъяснимым беспокойством, Хруотланд горячил лошадь, напрасно терзая благородное животное, но сделать ничего не мог.
Одну из ночей они провели в открытом поле, и серебристые шляпки гвоздей-звездочек, словно вколоченных в небесный свод, всю ночь напролет улыбались Хруотланду сверху, но успокоения мятущейся душе не принесли.
Уже подъезжая к воротам монастыря, и Стурмиель и прежде всего Хруотланд поняли – случилось несчастье.
Метались служки, стлался заунывный звук колокола.
Хруотланд погнал коня, соскочил на всем скаку и, на бегу расспрашивая испуганных послушниц о Кларинге, кинулся по кельям. Отец Стурмиель едва поспешал за ним, по пути раздавая благословения и стараясь успокоить свою будущую паству.
Наконец Хруотланд добрался до нужной ему кельи и… никого не увидел.
– Где Кларинга? – закричал он на вставшую в дверном проеме послушницу. – Где она?
– Но вы же, господин, так торопились, что даже не слушали того, что вам говорили. Увы, господин! Увы! Она в часовне. Господин, что с вами, господин? Вы так страшно побледнели. Сестра Делфрида, быстро позовите нашего нового лекаря. Господину плохо.
– Что? Что с ней? – трясущимися губами только и смог выговорить Хруотланд.
– Уф! Я рада, что вам лучше. Мужайтесь, господин. Все в руках Господа.
– Почему? Почему она в часовне? Что с ней? Она мертва?
– Нет, господин. Но бедняжка очень близка к смерти. Накануне вашего приезда Кларинга себя плохо почувствовала, потеряла сознание, и мы перенесли ее в часовню: сейчас там наш прежний настоятель и сестры читают молитвы над ней, уповая на помощь Господа.
Молча отодвинув рукой послушницу, Хруотланд рванулся в часовню, и через мгновение перед ним предстало тело его возлюбленной, одетое в чистый белый шенс. Бледность, разлившаяся по лицу девушки, можно было сравнить только с ее одеянием.
С отчаянным криком: «Не-ет!» – как безумный, Хруотланд рванулся к невесте, обхватил руками ее тело, поднял и понес, сам не зная куда.
Неожиданно ему на плечо легла чья-то рука, и он сквозь муть и слезы, застилавшие глаза, смог разглядеть отца Стурмиеля.
– Неси ее за мной.
И столько властности и уверенности прозвучало в словах священника, что Хруотланд послушно пошел за ним.
Кларингу уложили в сухой и теплой келье, и священник, выставив всех вон, а прежде всего Хруотланда, принялся за работу.
Сухие старческие пальцы отца Стурмиеля колдовали над чашечками и баночками, что-то смешивая, добавляя и опять смешивая. Наконец он закончил свой труд и, подогрев в глиняной кружке изготовленное питье, начал осторожно вливать его в горло Кларинги. После мертвенно-холодной бледности девушка почему-то стала метаться в горячке и расплескивала напиток, и отец Стурмиель махнул рукой Хруотланду – помоги, мол. Тот обхватил ладонями головку своей невесты, прижимая ее к подушке, и вдавил большие пальцы в ямочки исхудавших бледных щечек, раскрывая ей рот. Напиток тоненькой струйкой полился в горло, частично растекаясь по подбородку, но все же попадая в рот. Кларинга закашлялась, поперхнулась, но священник осторожно продолжал поить больную девушку. Наконец кружка опустела.
– А теперь ее нужно оставить в покое, – проговорил отец Стурмиель. – Сейчас она заснет, и с Божьей помощью, надеюсь, ей скоро полегчает. Молись, юноша. Богу подвластно все. Противостоять ему невозможно.