Была ли возможна ядерная катастрофа?

Была ли возможна ядерная катастрофа?

Вероятность трагического исхода Карибского кризиса сохранялась по разным причинам вплоть до последних дней напряженности.

Во-первых, война могла возникнуть из-за нелепой случайности.

Такой случайностью могло бы стать, например, уничтожение советскими средствами ПВО 27 октября американского самолета-нарушителя У-2.

Сценарий «случайного» развязывания войны досконально обсуждался в исполнительном комитете СНБ США. Большинство участников дискуссии пришли к мысли, что Советский Союз и Куба готовы развязать войну. Один из членов комитета, Т. Соренсен, вспоминал:

«Наша маленькая группа, бесперывно заседавшая за столом в эту субботу, чувствовала, что ядерная война в этот день ближе, чем когда-либо в ядерную эпоху. Если советские корабли будут продолжать продвижение, если ракеты ПВО будут продолжать огонь, если оборудование ракетных позиций будет продолжаться и если Хрущев будет продолжать настаивать на уступках, приставив пистолет к виску – тогда, как все мы верили, – Советы хотят войны, война будет неизбежна»[176].

Выдвигались даже фантастические предположения. Так, Д. Раск вспоминал: «Мы размышляли над ситуацией Хрущева: не может ли какой-нибудь советский генерал или член Политбюро приставить пистолет к хрущевской голове и сказать: господин председатель, запускайте эти ракеты или мы вам выпустим мозги наружу»[177].

Именно в этот день, 27 октября, 51-я ракетная дивизия была способна нанести ракетно-ядерный удар со всех 24 стартовых позиций. Имевшийся боезапас обеспечивал полтора залпа. Правда, по компетентной информации генерала армии А. Грибкова, «из 36 ракет средней дальности только половина была подготовлена для заправки горючим, окислителем и стыковки с головными частями. Ни одной ракете не вводилось полетное задание»[178].

В накаленной атмосфере тех дней было предостаточно и других возможностей для возникновения трагических случайностей. Это и передача полковником О.В. Пеньковским в момент ареста в ночь с 22 на 23 октября установленного сигнала «Начинается война»; и приведение 22 октября 15 ракет «Юпитер», размещенных в Турции, в готовность к пуску; и переданный 24 октября приказ генерала Т. Пауэра, возглавлявшего САК США, на приведение подчиненных частей в состояние полной боевой готовности.

Находившиеся на вооружении противостоявших группировок сторон тактические ядерные ракеты «Луна» и «Онест Джон» могли быть применены и по санкции командующих этими группировками, которые, естественно, руководствовались непосредственными оперативно-тактическими соображениями, а не политическими расчетами.

Так, в советской группировке позиции дивизионов тактических ракет «Луна» заранее были «привязаны» в топографическом отношении к наиболее вероятным направлениям высадки морских десантов противника будут предназначены для нанесения ударов по десантам противника при подходе их непосредственно к берегу, а также при сосредоточении на плацдармах. Право выбора объектов для удара предоставлялось командирам мотострелковых полков. Окончательный приказ на нанесение ядерных ударов ракетами «Луна» мог принять генерал И.А. Плиев.

Когда Н.С. Хрущев в присутствии Р.Я. Малиновского и С.П. Иванова инструктировал будущего командующего войсками Группы генерала армии И.А. Плиева, встал вопрос о применении тактических ракет с ядерными боеголовками. После некоторого раздумья Хрущев как глава правительства и Верховный главнокомандующий дал право командующему Группой использовать ракеты «Луна» по своему усмотрению при непосредственной обороне острова, подчеркнув, что в этом случае он обязан хорошо взвесить обстановку и только тогда принять решение, что в столь серьезном вопросе не должно быть спешки. Это право дается ему на случай, если будет отсутствовать связь с Москвой[179].

Наконец, американская авиация, как разведывательная, так и истребительная и штурмовая, ежедневно висела над островом, иногда на высотах 100–200 метров. В воздухе ежечасно находились сотни самолетов. Гул моторов сотрясал воздух, создавалось впечатление массированного воздушного налета с бомбометанием на советские объекты. При этом американцы вели психологические атаки. Нередко летчики открытым текстом запрашивали свой командный пункт: «Когда будем наносить удар по Кубе?»[180]

К счастью, «случайный» вариант перерастания кризиса в ядерную войну в тех условиях не реализовался. Мужества, благоразумия и выдержки хватило как той, так и другой стороне.

Во-вторых, война могла начаться по вине политических «ястребов» в руководстве США.

Силовой вариант разрешения кризиса – нанесение воздушного удара по советским позициям на Кубе – доминировал на заседаниях исполнительного комитета в Вашингтоне. Д. Ачесон, П. Нитце, Дж. Маккоун, Д. Диллон, М. Тейлор и другие заседавшие в нем авторитетные и влиятельные политики вплоть до последнего дня кризиса продолжали считать, что Советский Союз не осмелится ответить даже в том случае, если совете кие ракеты на Кубе подвергнутся атаке. Требования нанести воздушный удар звучали даже после того, как Москва согласилась убрать свои ракеты с острова[181].

Ряд видных американских политиков после завершения кризиса подверг резкой критике уступчивость и мягкотелость Дж. Кеннеди. Так, У. Ростоу и П. Нитце в официальном меморандуме, подготовленном в феврале 1963 г., утверждали, что главной ошибкой президента и его советников была «чрезмерная озабоченность опасностью возникновения ядерной войны»[182].

Однако американские «ястребы» глубоко и опасно заблуждались, критикуя своего президента за мягкотелость. Они не знали истинной боевой мощи советской группировки на острове. Американской военной разведкой вместо реальных 42 тысяч в Вашингтон докладывалось только о 10 тысячах советских военных советников и специалистов. Они недооценивали также решимость советского военно-политического руководства ответить ударом на удар, если обстановка окажется безвыходной. В случае не то что вторжения на остров, а даже одного воздушного удара по советским позициям Москва была бы просто вынуждена ответить, несмотря на самоубийственность этого шага.

Сразу же после кризиса А. Микоян, беседуя с Ф. Кастро, заявил:

«Мы не смогли бы воздержаться от ответа на агрессию против США. Это нападение означало бы нападение на нас обоих, потому что здесь, на Кубе, были развернуты советские войска и стратегические ракеты. Столкновение неизбежно привело бы к ядерной войне»[183]. В свою очередь генерал армии А.И. Грибков утверждал, что советские военные были готовы использовать ракеты против американских сил вторжения, если бы «американские корабли подошли на расстояние 10–12 миль к кубинскому побережью, когда их концентрация была наиболее высокой»[184]. Сам министр обороны США Р. Макнамара считал, что в случае вторжения на остров «существует, по крайней мере, 50-процентная вероятность советского военного ответа за пределами Кубы»[185].

После кризиса распространилась версия о том, что Ф. Кастро призывал Кремль к нанесению превентивного ядерного удара по территории США. Это было не так. Советский посол А.И. Алексеев подтвердил, что Кастро ни разу не обращался к нему с таким предложением, но, правда, несколько раз предостерегал его, что американцы, зная советский принцип не применять первыми ядерное оружие, могут пойти на любую авантюру, в том числе и на нанесение ядерного удара.

Наконец, в-третьих, ядерный конфликт мог возникнуть как результат взаимного непонимания.

Ни советская, ни американская сторона не учитывала национально-психологические особенности и менталитет своего оппонента. Вжиться в образ противостоящей стороны, понять мотивы поведения друг друга, учесть позицию своего оппонента не могли ни Кеннеди, ни Хрущев. Они оба, каждый по-своему, находились в плену идеологических стереотипов «холодной войны». Сам тип их мышления и соответственно политического поведения был резко конфронтационный, бескомпромиссный, и преодолеть все это обеим сторонам оказалось очень сложно.

Лишь в самый разгар кризиса Хрущев осознал свой просчет, предполагая, что американцы поведут себя узкопрагматично и поэтому вынуждены будут смириться с присутствием советских войск на Кубе. Кеннеди же всегда был уверен, что Хрущев непредсказуем и способен пойти на развязывание военных действий. Поэтому он был уверен, что уничтожение 27 октября над Кубой самолета У-2 было произведено именно с санкции Хрущева. О том, что самолет был сбит без санкции центра по приказу командующего ПВО Группы советских войск на Кубе генерала Гречко С.Н. и заместителя командующего Группой войск генерала Гарбуза Л.С. , стало известно только 15 лет спустя.

Наконец, в ночь на 27 октября в исполнительный комитет из ФБР поступила тревожная информация, что «советский дипломат в Нью-Йорке начал готовить важные документы к уничтожению в ожидании неизбежной войны»[186]. Движение советских кораблей к линии блокады продолжалось.

Вновь возник соблазн нанесения превентивного удара, тем более что на нем в США настаивали не только военные.