ПРИЛОЖЕНИЕ А МАСШТАБ ПОТЕРЬ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПРИЛОЖЕНИЕ А

МАСШТАБ ПОТЕРЬ

Точное число репрессированных в годы большого террора сейчас не может быть установлено. Обычно советские люди говорят о «миллионах жизней», разбитых сталинским террором, об «этом девятьсот проклятом годе, ставшем рубежом для миллионов».[1041] Примерные оценки, данные в главе 10, по различным причинам кажутся автору наиболее близкими к действительности. Мы можем быть, в общем, уверены, что они отражают действительный масштаб репрессий; их можно будет уточнить, однако, лишь после того, как откроются архивы НКВД.

Тем не менее по этому вопросу имеется немало данных. И не пытаясь вывести из них что-либо с точностью, для которой они не дают оснований, мы можем, однако, перечислить главнейшие соображения, следуя которым я пришел к моим оценкам.

Это удобнее всего сделать, распределив материалы по пяти разделам. Во-первых, следует рассмотреть число арестованных. Во-вторых, число приговоренных к высшей мере и тех, кто был уничтожен. В-третьих, число концлагерей. В-четвертых, смертность в этих лагерях. В-пятых, в дополнение, мы можем попытаться оценить потери от террора на основе цифрового материала последней советской переписи населения. Мне показалось наиболее целесообразным рассмотреть каждый раздел в отдельности, не предпринимая попыток связать их между собой. Степень, в которой они подтверждают друг друга, как и неясные области, проявляются при этом достаточно отчетливо.

1. АРЕСТЫ

1. Из подписанной Сталиным и Молотовым секретной инструкции от 8 мая 1938 года[1042] известно, что в тот момент «в местах заключения… не включая исправительно-трудовых лагерей и колоний» — т. е. в тюрьмах — находилось 800 000 человек. Все свидетельства совпадают в том, что скученность в тюремных камерах в 1937-38 годах была большей, чем в любой предыдущий период: миллион человек это, во всяком случае, минимальная цифра. Она совпадает с прямым наблюдением по камерам. В Бутырской тюрьме сидело около 30 000 заключенных.[1043] Если мы осторожно примем для остальных московских тюрем цифру 20 000 плюс число заключенных в тюрьмах Московской области, это даст в итоге 950 000 для всей страны: Московская область с ее девятью миллионами жителей составляла примерно 1/19 всего населения страны. Москва, конечно, не вполне типична. В ней был сосредоточен относительно высокий процент партийцев и работников госаппарата, репрессированных особенно сильно; с другой стороны, однако, рядовые граждане в столице преследовались, как показывают многие свидетельства, меньше, чем на периферии; в общем и целом эти два фактора уравновешивают друг друга. (В тюрьмах Ленинграда и Ленинградской области с населением примерно в 6 миллионов, в 1940 году сидело, по некоторым свидетельствам, около 40 000 заключенных).[1044] Цифра порядка одного миллиона заключенных представляется скорее заниженной по отношению к числу действительно сидевших по тюрьмам в 1937-38 гг.

2. Другая система расчетов приводит к цифрам того же порядка. В январе 1927 года советские тюрьмы могли принять около 113 000 человек; в это время перегрузка тюрем выражалась примерно пропорцией 1,7 к 1, и в них содержалось около 198 000 заключенных. Если мы со всей осторожностью предположим, что между 1927 и 1937 годом не было произведено никакого расширения тюрем, и примем коэффициенты перегрузки, как они указаны в главе 9, т. е. в пропорции от 4,5 к 1 до 15 или 16 к 1, получаются цифры порядка от полумиллиона до полутора миллиона заключенных.

3. По поддерживаемой многими оценке, в 1937 и 1938 годах средний заключенный проводил в тюрьме от трех до четырех месяцев.[1045] Общее число арестованных в течение этих двух лет выражается в таком случае (т. е. если мы примем население тюрем в 1 миллион з/к) цифрой 6–8 миллионов человек.

Дополнительная цифра, которую назвал после своего ареста один из бывших следователей, говорит, что в одной только Москве было занято 3 000 следователей.[1046] (Если допустить, что на каждого из них приходилось в среднем по одному делу в неделю, т. е. отнюдь не много), это дает по всей стране за два рассматриваемых года цифру порядка 6 миллионов одних только политических дел.

4. Доктор Александр Вайсберг, физик, находившийся в Харьковской тюрьме с марта 1937 года по февраль 1938 года, считает, что в течение этого времени было арестовано около пяти с половиной процентов населения этого района.[1047] В числе других показателей была нумерация квитанций, выдаваемых арестованным на конфискованные у них вещи, деньги и т, п. Но это подтверждается и другими методами, (А. Авторханов, бывший крупный работник на Северном Кавказе, считает, что около четырех процентов населения этого края было арестовано в одном 1937 году, хотя он, по-видимому, готов признать эту цифру выше средней цифры по Союзу в целом).[1048]

Против названной Вайсбергом цифры говорит то, что Харьков тоже не показателен. Но Вайсберг позаботился сравнить полученную им цифру с выводами других заключенных («в каждой камере обнаруживался хоть один статистик»)[1049] и нашел, что обычно все приходили к цифре в 5–5,5 % (Другой интеллигентный наблюдатель, занимавшийся теми же подсчетами, пришел к выводу, что 5 % населения — минимальное число арестованных).[1050]

Применительно к общей численности населения, указанной в переписи 1939 года, это означает около 8,5 миллионов арестованных. Трудность здесь заключается в том, что переписи 1939 года нельзя доверять. Проведенная в январе 1937 года перепись населения была объявлена «неудовлетворительной», хотя осуждена только в общих чертах «за грубейшие нарушения элементарных основ статистической науки».[1051] Руководителей ее, кажется, расстреляли. Но что именно оказалось в ней негодным, осталось неизвестным. В НКВД говорили, что численность населения оказалась намного ниже, чем требовалось и ожидалось (по слухам, в январе 1937 г. была выведена цифра в 147 миллионов вместо 170 миллионов).[1052] С другой стороны, опубликованная численность населения по внешней видимости совместима с наблюдающимися и предполагаемыми тенденциями развития, что подсказывает другое объяснение причин сокрытия цифр переписи 1937 года, а именно — неудовлетворительность социального расслоения.[1053] Как бы то ни было, но в этих условиях безоговорочно доверять переписи 1939 года нельзя ни в одном из ее аспектов.

5. По наблюдениям заключенных, зимой 1937 года, в период, когда арестов было больше всего, из Бутырской тюрьмы отправлялись главным образом в лагеря и заменялись новыми свыше 4 000 человек в неделю.[1054] Для всей Московской области можно принять цифру в 7 000. Если принять, что средняя величина для рассматриваемых двух лет была несколько ниже четырех тысяч, то в двухлетнем итоге мы получим 416 000; в пересчете на всю страну это дает общее число арестованных чуть меньше 8 миллионов.

6. В 1934 году, во время XVII съезда ВКП[б], было зарегистрировано 2 817 000 членов партии и кандидатов. По принятому тогда Уставу кандидатский стаж мог продолжаться не более трех лет. Это значит, что все, числившиеся к XVII съезду кандидатами, должны были к XVIII съезду, т. е. к 1939 году, либо войти в партию, либо выбыть. Число членов и кандидатов во время XVIII съезда равнялось, однако, 1 568 000, из которых около 400 000 в 1934 году еще не были ни членами, ни кандидатами партии. Потеря составляет около 1 640 000. Около 300 000 было исключено в 1934 году, когда были в ходу сравнительно легкие обвинения. Остальные, в том числе исключенные в 1935 году по типичному обвинению в связях с «кулачеством, белогвардейцами, троцкистами, зиновьевцами и прочей сволочью»,[1055] были первым жесточайше разгромленным объектом чистки. Едва ли четвертая часть избежала ареста. Это дает почти миллион арестованных партийцев.

По осторожной оценке Бржезинского, в течение 18 месяцев, между январем 1937 и июнем 1938 года, из партии было вычищено 850 000 человек,[1056] что полностью согласуется с вышеприведенной оценкой. Соотношение арестованных беспартийных и коммунистов выражается по многим наблюдениям как 7–9 к 1. Это дает число порядка от 7 до 9 миллионов арестованных.

7. Другие оценки носят аналогично обобщенный характер. Югослав Дедьер считает, что в 1936-38 годах было арестовано около 7 миллионов человек.[1057] Авторханов-Уралов (в прошлом ответственный работник советского аппарата) считает, что в результате решений июльского пленума ЦК 1937 года было репрессировано не меньше 3 % населения,[1058] т. е. свыше 5 000 000 человек.

Таким образом, все элементы нашей оценки (обработанные, разумеется, обобщенно и достаточно осторожно) приводят, хоть и без претензий на какую-либо точность, к цифрам такого порядка.

2. ЛИКВИДАЦИЯ

1. Что касается смертных приговоров, то осторожные наблюдатели считают, что «они не превышали 10 % от общего числа арестованных».[1059] В выбранном наугад 471 случае ареста в период 1936-40 годов (материал дали эмигрировавшие затем родственники 2725 арестованных) оказалось 52 ставших известными смертных приговора,[1060] т. е. 10–11 процентов. На установленное нами число арестованных это дает около 700 000 «законно» ликвидированных.

2. Советский автор сообщает в своих воспоминаниях, что в Лефортовской тюрьме в августе 1937 года расстреливалось по семидесяти человек в ночь.[1061] В первые пять месяцев 1937 года это число должно было быть значительно ниже, но, с другой стороны, зимой 1937-38-го дело было еще хуже, и мы, вероятно, не очень ошибемся, если примем итог в 40 000 на годы 1937-38. Такой итог дает по всей стране цифру около 800 000, если принять, что во всех остальных тюрьмах ликвидировано всего лишь в двадцать раз больше народу — что представляется осторожной оценкой, даже учитывая особые условия Лефортовской тюрьмы. К тому же областные управления НКВД получали время от времени распоряжения ликвидировать определенное число находившихся в их руках «врагов народа», — следовательно, ликвидировать в тюрьмах, а не в лагерях, находившихся в ведении ГУЛАГа. Так, например, бывший работник НКВД Владимир Петров рассказывает о телеграмме, которую он видел своими глазами и которая безусловно принадлежит к числу многих, рассылавшихся по всему Союзу, настолько обычен и формален был ее тон. Это была телеграмма Ежова начальнику управления НКВД во Фрунзе, в Киргизии:

«Вам поручено ликвидировать 10 000 врагов народа. Сообщите исполнение кодом». Форма ответа была такая:

«В ответ на ваше указание от… сообщаем ликвидацию следующих врагов народа». Следует список имен, снабженных порядковыми номерами.[1062] Аналогичный приказ Свердловскому управлению НКВД содержит цифру 15 000. Другой, направленный в небольшой городок недалеко от Новосибирска, — 500; местное НКВД имело, правда, в своих руках лишь сравнительно безобидных обвиняемых, и было вынуждено расстрелять в конце концов священников и членов их семей, всех, за кем числились критические высказывания, амнистированных бывших белогвардейцев и т. д. — иначе говоря, людей, которым давали обычно по 5 лет, а то и меньше.[1063] Один пример такой бойни стал известен во всех подробностях. В 1943 году в Виннице, во время немецкой оккупации Украины, были вскрыты массовые захоронения,[1064] они были обследованы, как и Катынские могилы, международной медицинской комиссией. Всего обнаружено больше 9000 трупов; все были убиты пулей в затылок, за исключением нескольких, у которых головы были размозжены прикладом или дубиной. Было осмотрено 1670 трупов. По всей видимости, этот расстрел имел место в 1938 году. В результате опознания, произведенного родственниками, установлено, что самый поздний срок ареста — июнь 1938 года. Трупы были захоронены практически в пределах города, в плодовом саду и на части кладбища, превращенного затем в городской парк. В данном случае риск раскрытия был явно выше обычного (предполагается, что для захоронения расстрелянных обычно выбирались более укромные места). И действительно, захоронение в Виннице обнаружилось потому, что многие жители города в свое время наблюдали подозрительные действия НКВД или слышали о них. Допустимо предположение — на него наводит и Катынь, — что другие аналогичные места убийства остались необнаруженными. (По выбору таких неудобных, как в Виннице, мест можно, впрочем, оценить свойственную НКВД в 1938 году наглую самоуверенность в обращении с населением).

Население Винницы накануне войны достигало примерно 70 000, а вместе с областью примерно 1 000 000. Если эти 9000 представляют всех расстрелянных по всей Винницкой области и если тот же процент действителен для всей страны, то общее число всех ликвидированных достигает 1 500 000. Тот же расчет, проведенный на оснозе ликвидации во Фрунзе и Свердловске (документированных слабее), дает на всю страну цифру свыше миллиона только от одной, описанной у Петрова операции.[1065]

3. К расчетам, опирающимся на установленные случаи расстрелов, весьма существенно присоединить и приговоры к принудительным работам «без права переписки». Никто из бывших зэков никогда не встречал людей, отбывающих этот вид репрессий. Больше того, в ходе обследования винницкого захоронения отмечен ряд случаев, когда члены семей расстрелянных опознавали их в числе убитых, в то время как им было сообщено об осуждении на 10 лет (обычная «катушка») «без права переписки». Напрашивается вывод, что эта формулировка — всего лишь прием для сокрытия числа расстрелянных. У нас нет никакой возможности оценить число замаскированных таким образом смертных казней. Но эта хитрость была бы бессмысленна, если бы не употреблялась в широком масштабе; один москвич называет несколько случаев среди своих немногочисленных знакомых, а один бывший сотрудник НКВД утверждает, что это была вполне нормальная процедура.[1066]

Борис Ефимов пишет, что его брат Михаил Кольцов был осужден на 10 лет «без права переписки». Когда в 1955 году его реабилитировали, Ефимову сказали, что он уничтожен. Когда же Ефимов заметил, что этого не может быть, потому что Ульрих лично сообщил ему о приговоре, занимавшийся делом Кольцова служащий только сказал: «Ах, Ульрих…» и с непередаваемой интонацией махнул рукой.[1067] Верно, что дата смерти Кольцова указывается теперь на два года позже суда над ним. Похоже, поэтому, что данная форма репрессии, будучи по сути дела смертным приговором, не означала, что приговор обязательно должен быть немедленно приведен в исполнение.

Академик Сахаров описывает отдельные лагеря как «прообразы фашистских лагерей смерти» (в которых «практиковались, например, массовые расстрелы тысяч заключенных из пулеметов при перенаселенности» лагерей или при получении «специальных указаний»).[1068] А это безусловно означает, по меньшей мере для части случаев, что осуждение «без права переписки» оказывалось отсрочкой.

4. Массовые ликвидации имели места и в лагерях. Почти везде они производились замаскированно и втайне. Заключенных увозили в спеццентры, и они исчезали таким образом из производимых их товарищами оценок смертности.

Отдельные подлинные старые троцкисты, дожившие до 1938 года, обычно формально проводились через ускоренные суды, но они были исключением. Свидетель из центрального изолятора БАМЛАГа (группы лагерей Байкало-Амурской магистрали), в котором расстреливали в полной тайне и без всяких приговоров, считает, что в 1937-38 гг. там было ликвидировано таким образом около 50 000 человек.[1069] В добавление к этому надо отметить, что расстрелы за саботаж, антисоветскую агитацию и, конечно, попытки к побегу были в лагерях обычным делом.[1070]

5. Из этого ясно, что хотя точной оценки числа расстрелянных сделать нельзя, но можно сказать, что это число, по всей вероятности, недалеко от миллиона.

Работник центрального аппарата НКВД считает, что в 1936, 1937 и 1938 годах было ликвидировано около двух миллионов человек.[1071] По югославской оценке число ликвидированных в течение 1936, 1937 и 1938 годов, как мы уже знаем, — три миллиона.[1072] Эта цифра нам представляется завышенной или охватывающей также и гибель людей в лагерях помимо расстрела.

3. ЧИСЛЕННОСТЬ ЗАКЛЮЧЕННЫХ В ЛАГЕРЯХ

Оценки числа заключенных в лагерях так же неточны, как и предыдущие. Но и здесь есть приемы, верные по своей принципиальной основе и не могущие при правильном их применении привести к слишком большой ошибке. Будучи независимы один от другого, они, тем не менее, поддаются согласованию. Вместе с тем, полученные с их помощью результаты согласуются и с результатами, полученными, если можно так выразиться, «с другого конца», исходя из численности арестованных.

1. В первую очередь в нашем распоряжении ряд цифр, вполне достоверных, но нуждающихся в истолковании: это рабочая сила, которую Главное управление лагерей (ГУЛАГ) НКВД рассчитывало иметь в 1941 году.[1073] Эти цифры даны в секретном разделе государственного плана развития народного хозяйства СССР на 1941 год. Имеющийся документ неполон. Из перечня запланированных видов продукции можно сделать некоторые выводы о применении принудительного труда на лесозаготовках, в добыче угля и в других областях. Не хватает данных для золотодобычи, сельского хозяйства и некоторых других отраслей, а главное — для строительства, которое велось силами ГУЛАГа для других наркоматов и составляло один из главных видов его деятельности. Профессор Сваневич, на основе тщательного и осторожного анализа имеющихся в этом плане данных, приходит к цифре в 7 миллионов заключенных. Следует оговорить, что конец 1940 года был периодом, когда население лагерей было сравнительно невелико; профессор Уайлс, оценивая число заключенных-в 1939 году в 8 миллионов, дает оценку в 6,5 миллионов для 1940 года.

2. Другой метод, тоже принципиально верный, основывается на свидетельствах заключенных. Так, например, автор воспоминаний о лагерях Юлий Марголин побывал, начиная с 1940 года, в ряде лагерей ББК, расположенных в зоне Беломорско-Балтийского канала. Он попал на «48-й квадрат», один из лагпунктов 2-го Онежского отделения ББК, и рассчитал, что если по всей стране имеется 10 000 таких лагпунктов, то число заключенных в Советском Союзе составляет 10 миллионов.[1074] Работавший с лагерной администрации плановиком и статистом заключенный с десятилетним стажем Михаил Розанов на основе знакомства с лагерной документацией дает динамику развития Ухто-Печорских лагерей от 15 000 человек в 1931 году до 750 000 в 1941 году, а для всего несвободного населения СССР (включая один миллион в тюрьмах и 4 миллиона в ссылках) приходит к цифре в 11 миллионов человек.[1075] Разумеется, такого рода личные оценки могут быть только очень приблизительными. Но если собрать их вместе и сопоставить друг с другом, можно сделать довольно уверенные общие выводы. Это и было с достаточным основанием сделано Далиным и Николаевским для всего ГУЛАГа на середину сороковых годов. Ряд свидетелей из числа 440 000 польских граждан, отправленных в 1939-41 гг. в лагеря и освобожденных в 1942-43 годах в связи с войной, дали со своей стороны ценные указания.[1076] Основанные на всех этих данных расчеты показывают, что в 1940-41 годах в лагерях было 8-12 миллионов человек.

3. В опубликованных в конце тридцатых годов советских статистических данных имеется ряд неувязок, дающих, по-видимому некоторые указания на возможное число заключенных. Так, например, существует расхождение между официально опубликованным общим фондом зарплаты по народному хозяйству в целом и общим расчетом зарплаты на основе официальной же статистики труда, причем это расхождение достигает 18,5 процентов всего фонда зарплаты. Часть этого расхождения следует отнести за счет армии, но и после этого 13,5 процентов остается на долю принудительного труда, в который, однако, следует включить и принудработы по месту службы — обычный в те годы, хоть и краткосрочный вид репрессии.

С другой стороны, автор наиболее солидного исследования о населении СССР Франк Лоример оставляет неразрешенным вопрос об остатке в 6 790 000 человек (не отразившемся ни в числе занятого населения, ни в числе пенсионеров, военнослужащих и т. д.) плюс чуть меньше миллиона с четвертью, проходивших под рубрикой «социальная группа не указана». Точно так же, если к цифрам переписи 1939 года применить не указанное в ней отношение числа работающих к общей численности населения — такое, какое дано в переписи 1926 года, — то обнаруживается остаток порядка 10 миллионов человек. Каждый, что захочет признать такой метод правомочным, сможет вывести цифры того же порядка. Непреодолима здесь лишь формальная трудность, потому что о каждой из этих неувязок можно сказать, что она объясняется как-либо иначе.

Ясно одно: перепись 1939 года не учитывает заключенных там, где они находились в действительности. В республике Коми, например, указано 319 000 жителей, половина из которых коми-зыряне, а в Магаданской области — 173 000 (цифра, вероятно, достаточная, чтобы охватить вольнонаемный состав и окружение лагерей). К сожалению, однако, у нас нет реальной возможности установить, каким образом отражаются заключенные в цифрах переписи, и отражаются ли вообще.

Приходится признать, что ни перепись, ни какие-либо иные опубликованные в СССР цифровые данные того времени не могут служить надежной основой для оценки, хотя стоит отметить, что предполагаемая на 1937 год численность населения в 180 070 000 человек, как это было указано в 1936 году в предисловии ко «Второму пятилетнему плану развития народного хозяйства СССР», не соответствует зарегистрированным двумя годами позже 170 467 000.

4. Дальнейшие материалы можно почерпнуть из рассказов, которыми не следует, однако, пренебрегать по той простой причине, что они основаны на утечке засекреченных данных или, что хуже, на слухах из информированных кругов.[1077] Распространенная в самих лагерях оценка на период 1938-41 годы превышала 15 миллионов; она разделялась многими попавшими под репрессию чекистами. Таковы были слухи и в руководящих кругах. Арестованные в 1938 году работники ГУЛАГа оценивали число заключенных в 10 миллионов. Имеется несколько более низких оценок, так, например, оценка одного руководящего работника, назвавшего в начале 1941 года цифру в 6 миллионов, но с «сильной тенденцией к повышению». Командир полка, занимавшийся инспектированием ВОХРа между 1934-41 годами, считает, что накануне войны в лагерях было от 12 до 14 миллионов заключенных. Эти оценки оказываются на несколько миллионов выше, чем полученные другими методами; объяснение, вероятно, в том, что они включают осужденных не по статье 58 УК, т. е. иных преступников — бандитов, растратчиков, нарушителей трудовой дисциплины и т. д. Большинство их не проходило по описанным выше путям и содержалось в домах заключения при отделениях милиции. (В Москве было еще одиннадцать домзаков кроме упомянутых в литературе о большом терроре). Здесь дела, строящиеся из несложных и достоверных фактов, обрабатывались в течение двух или трех дней и осужденные направлялись прямо в суд и затем в лагерь. Репрессированные в 1948 году сотрудники органов госбезопасности называли цифру в 12 миллионов. Начальник одного из «репатриационных лагерей», из которых люди направлялись на принудительные работы, оценивал общее число заключенных в послевоенные годы в 15–17 миллионов. Солженицын отмечает, что зэки нередко преувеличивали число заключенных, называя огромные цифры в 20–30 миллионов, «когда на самом деле сидело всего лишь двенадцать-пятнадцать миллионов человек».[1078]

5. Таким образом, даже при невозможности точного подсчета, нетрудно усмотреть, что все эти оценки, если их сопоставить с оценками числа арестов и расстрелов, не противоречат в высшей степени осторожной оценке примерно следующего порядка (не считая обычных уголовников, которых ведь нельзя рассматривать как жертв сталинского террора):

В тюрьмах и лагерях на январь 1937 г. — около 5 миллионов.

Арестовано между январем 1937 г. и декабрем 1938 г. — около 7 миллионов.

Итого — около 12 миллионов.

Из них расстреляно, — около 1 миллиона.

Умерло в заключении в 1937-8 гг. — около 2 миллионов.

Итого погибших — около 3 миллионов.

В заключении на конец 1938 года — около 9 миллионов.

Из них в тюрьмах — около 1 миллиона.

В лагерях — около 8 миллионов

4. СМЕРТНОСТЬ В ЛАГЕРЯХ

Считалось, что, как правило, третья часть заключенных погибала в течение первого года, главным образом вследствие истощения.[1079] Это значит, что люди, физически неприспособленные к суровой лагерной нагрузке, исчезали быстро. В пересчете на арестованных в 1937-38 годах это выражается в потере 1 миллиона человек в год в период «акклиматизации».

Эта тридцатипроцентная смертность новоприбывших не равна, разумеется, общей смертности населения лагерей. Внимательное изучение вопроса дает 10 процентов на 1933 год. В 1938 году смертность возрастает до 20 процентов.[1080] Это изменение связано с другой трудностью; дело в том, что имеющаяся информация охватывает различные зоны с сильно отличающимися друг от друга условиями. На Колыме, насколько нам известно, смертность была выше тридцати процентов, и если принять среднюю численность там (возможно, занижено) в 500 000 человек, то только в одной этой зоне до 1950 года погибло не менее 2 миллионов. Лесозаготовки и другие работы на Дальнем Севере, — в частности, на строительстве железной дороги на Воркуте — тоже стоили немалого числа жизней. Но в общем и целом, не считая отдельных особенно суровых и отдельных явно более легких лагерей, складывается вывод, что питание всегда и везде было недостаточным, что вплоть до 1950 года влекло за собой смертность не ниже 10 процентов в год.

Обобщенная, хотя, конечно, и здесь лишь приблизительная оценка может быть сделана для заключенных-поляков

1939-42 годов. Из 1 060 000 польских граждан, завезенных в исправительно-трудовые лагеря, лагеря для военнопленных или направленных в ссылки, умерло около 270 000. Подавляющее большинство погибло в ИТЛ, куда попало 440 000. Даже отбросив расстрелы в Катыни, а возможно и в других местах, и гибель от голода и болезней в ряде спецпоселений, находим, что не меньше 40–50 процентов заключенных поляков умерло в течение двух — двух с половиной лет лагерной жизни.[1081]

На свободу люди выходили редко. Кроме того, и тех, кого выпустили в начале сороковых годов, как это теперь признается, забрали снова. На долю среднего зэка, таким образом, приходились как «хорошие» годы, так и «плохие», и (кроме обитателей немногих привилегированных лагерей) он имел очень мало шансов выжить. Из трех тысяч человек, «сотрудничавших с оккупантами» и отправленных в лагеря после очистки Курска в 1943 году, к 1951 году осталось в живых только шестьдесят.[1082]

После 1950 года смертность в лагерях, по меньшей мере в основных зонах Севера (если исключить гибель в результате дисциплинарных взысканий), была не на много выше, чем в соответствующих зонах на воле. Физически пережить заключение стало возможно, хотя вероятность этого оставалась столь малой, что даже и хорошо приспособившийся Иван Денисович говорит: «Эта полоса была раньше такая счастливая: всем под гребенку десять давали. А в сорок девятом такая полоса пошла — всем по двадцать пять, невзирая. Десять-то еще можно прожить, не околев, — а ну, двадцать пять проживи?!».[1083]

К счастью, не всем этим последним жертвам пришлось ждать так долго. Но средний зэк, взятый до 1950 года, должен был пройти убийственные годы, подобные тем, что унесли курских «сотрудников с немцами». Жертвы 1937-38 годов, не погибшие в первой волне смертей, дожили до войны. Но начавшееся с войной лихолетье унесло большинство из них. В послевоенных свидетельствах они встречаются только как исключение.

Со всей осторожностью принимая за среднюю на период 1936-50 годов цифру в 8 миллионов заключенных и цифру в 10 процентов годовой смертности, мы получаем в итоге 12 миллионов погибших. К ним следует прибавить еще миллион расстрелянных; цифра отнюдь не преувеличена. Были потери и до начала ежовщины, в период 1930-36 гг., охватывающие три с половиной миллиона жертв коллективизации плюс еще столько же заключенных и спецпереселенцев, практически вымерших в последующие годы; это опять же по минимальной оценке. В итоге все это составляет 20 миллионов, причем цифра эта, вероятно, занижена, и к ней следовало бы прибавить еще процентов пятьдесят, чтобы охватить весь урон в народонаселении за двадцать три года сталинщины.

5. ПЕРЕПИСЬ 1959 ГОДА

Численность всего населения СССР в 208 827 000 оказалась примерно на 20 миллионов ниже того, что ожидалось на Западе с учетом военных потерь и даже сталинского террора в той мере, в какой он отразился в переписи 1939 года. С другой стороны, потери военного времени, по-видимому, преуменьшены, и это несколько меняет картину. Главное, однако, выясняется из анализа соотношения полов в различных возрастных группах.

Возраст ? Численность ? Соотношение в %

(на 15.1.1959) (в тыс, чел.)

????? Муж. ? Жен. ? Муж. ? Жен.

00-09 ?? 23608 ? 22755 ? 50,9 ? 49,1

10-19 ?? 16066 ? 15472 ? 50,5 ? 49,5

20-24 ?? 10056 ? 10287 ? 49,4 ? 50,6

25-29 ?? 8917 ? 9273 ? 49,0 ? 51,0

30-34 ?? 8611 ? 10388 ? 45,3 ? 54,7

35-39 ?? 4528 ? 7062 ? 39,1 ? 60,9

40-44 ?? 3998 ? 6410 ? 38,4 ? 61,6

45-49 ?? 4706 ? 7558 ? 38,4 ? 61,6

50-54 ?? 4010 ? 6437 ? 38,4 ? 61,6

55-59 ?? 2906 ? 5793 ? 33,4 ? 66,6

60-69 ?? 4099 ? 7637 ? 34,9 ? 65,1

70 и старше 2451 ? 5431 ? 31,9 ? 68,1

Не указан 4 ? 4 —

Итого: ? 94050 ? 114777 ? 45,0 ? 55,0

В результате войны и террора погибло немало женщин. Но и тут и там основную массу жертв, без сомнения, составляли мужчины. Ни война, ни террор не могли существенно повлиять на соотношение полов в населении, не достигшем 30 лет в 1959 году (т. е. родившихся после 1929 года). Для массы 30-34-летних соотношение 453 мужчин на 547 женщин — сравнительно небольшая разница, предположительно отражающая гибель молодых солдат, не достигших во время войны двадцатилетнего возраста. В группе 35-39-летних, на которую должна была бы лечь главная тяжесть военных потерь, на 391 мужчину приходится 609 женщин. Казалось бы, это максимум,[1084] но разрыв еще увеличивается, и для возрастов 40–44, 45–49 и 50–54 — на 384 мужчин приходится 616 женщин. Больше того, для старших возрастов 55–59 лет соотношение оказывается 334 к 666; мужчин почти точно вдвое меньше, чем женщин. Цифры для возраста 60–69 лет (349 к 651) и возраста старше 70 лет (319 к 681) были еще хуже, чем для призывных возрастов. Верно, конечно, что в них отразились еще и потери в первой и гражданской войнах, но надо учесть при этом, что в переписи населения 1926 года число женщин ни в одном возрасте не превышает числа мужчин больше, чем на 10 %.

Все исследователи согласны в том, что сталинский террор коснулся, в основном, мужчин в возрасте от тридцати до пятидесяти пяти лет. «Как правило, забирались люди тридцати лет и старше. Это опасный возраст, в нем все понимают и помнят».[1085] Среди них были и старики и молодежь, но в большинстве это были люди во цвете лет. В 1959 году все они стали на двадцать лет старше.

Точный расчет невозможен. Мужчины старших возрастов тоже умирали на войне. Но, с другой стороны, массовая отправка в лагеря военнопленных, вернувшихся из нацистской Германии в 1945 году, не могла не привести к дополнительной уже послевоенной смертности среди мужской молодежи. То же надо сказать о партизанской борьбе в Прибалтике и на Западной Украине, продолжавшейся еще годы после войны; к тому же результату вели выселения целых народов из Крыма и с Кавказа и возобновление террора после войны. Общий характер имеющегося цифрового материала достаточно ясен. Недостаток миллионов мужчин старших возрастов настолько велик, что его нельзя замаскировать никакими оговорками и допущениями. В застывших цифрах переписи отразился масштаб потерь, нанесенных террором.

ДОБАВЛЕНИЕ КО 2-МУ ИЗДАНИЮ (1970)

Со времени первого издания настоящего приложения в 1968 году (за исключением пункта 3 раздела 2) из Советского Союза поступила дополнительная информация, хотя и не из вполне официальных источников.

Академик Сахаров пишет, что «лишь в 1936-39 годах было арестовано более 1,2 миллиона членов ВКП[б] — половина всей партии. Только 50 тысяч вышло на свободу — остальные были замучены при допросах, расстреляны (600 тысяч) или погибли в лагерях».[1086] Как видим, Сахаров берет цифру репрессированных партийцев несколько выше моей оценки. Его оценка в 600 тысяч расстрелов тем не менее перекликается с моей приблизительной оценкой, выявляя в ней, однако, тенденцию к занижению. Его утверждение, что из более чем 600 000 отправленных в лагеря вернулось всего 50 000, также подтверждает мой расчет, по которому «едва ли десять процентов осталось в живых». Советский историк Рой Медведев тоже утверждает, что «90 процентов арестованных перед войной и осужденных на исправительно-трудовые работы погибло».[1087]

Сахаров утверждает также, что «не менее 10–15 миллионов советских людей погибло в застенках НКВД от пыток и казней, в лагерях для ссыльных кулаков и так называемых „подкулачников“ и членов их семей, в лагерях „без права переписки“».[1088] Эта оценка (если отбросить включенные мною потери вследствие голода во время коллективизации) близка к моей, тем более, что Сахаров осторожно говорит «не менее». Примечательно также, что сахаровские цифры принимает и бывший в то время членом Политбюро компартии Франции Роже Гароди,[1089] в то время как среди коммунистов Италии рассказывают, что сам Хрущев в беседе с итальянской делегацией в Москве в 1956 году называл цифру в 8 миллионов.