Сталин его помиловал
Крайне неуважительно писал о Подвойском Борис Бажанов в своих «Воспоминаниях бывшего секретаря Сталина»:
«В правительственной верхушке имя Подвойского обычно сопровождалось эпитетом «старый дурак». Во время октябрьского переворота он входил в Петроградский военно-революционный комитет, руководивший восстанием. Благодаря этому он считал себя исторической фигурой.
Между тем по его глупости и неспособности выполнять какую-либо полезную работу власти всегда испытывали затруднение — куда его деть. Наконец нашли для него нечто вроде синекуры — начальником Всевобуча. Это было учреждение, занимавшееся военной подготовкой гражданского населения. Подвойский был очень ущемлен и обижен — он претендовал на ответственный руководящий пост.
Когда был создан Спортинтерн, Подвойского поставили во главе и этим несколько удовлетворили его самолюбие».
Вероятно, у сталинского помощника Бориса Бажанова были какие-то причины столь уничижительно изображать Подвойского. В принципе бажановские мемуары не самый надежный источник информации. Впрочем, возможно, он невольно воспроизводил презрительную интонацию, которая звучала в сталинском секретариате. Сам Сталин — в своем кругу, когда ему не надо было притворяться — ни о ком хорошо не отзывался.
В его аппарате Подвойского не любили, как и вообще всех старых большевиков. В глазах Сталина они были виноваты уже хотя бы потому, что так поздно разглядели его таланты…
Что касается понятного желания Подвойского возвеличить свою роль в истории, то больше всего этому способствовали массовые репрессии и тотальное переписывание истории, которое началось после изгнания Троцкого.
Когда имя Льва Давидовича исчезло из истории Красной армии и Гражданской войны, на первый план выдвинулись его противники, оппоненты и просто обиженные им люди.
Подвойский терпеть не мог Троцкого, который давно хотел выставить его из армии, потому что считал неумелым руководителем. В январе 1922 года Николай Ильич написал письмо Сталину как секретарю ЦК:
«Целесообразно ли и в интересах ли партии и военного строительства, чтобы я ушел из военного дела, не участвовал в нашем военном деле, основы которого заложил и в котором специализировался на учебной работе, и притом в период, когда система Всевобуча и милиционной организации Вооруженных Сил становится в основу нашего военного дела, становится краеугольным камнем организации Вооруженных Сил РСФСР и когда дело физической культуры (связанный с нею Спортинтерн), заложенное Всевобучем и руководимое мною с его Высшим и местными Советами физической культуры, пока более всего связано с военным строительством?
Я не могу дать партии больше, чем могу, но я не хочу давать ей меньше, чем могу. Поэтому необходимо устранить все, что мешает мне дать партии столько, сколько я могу, и так, как я могу».
Но Троцкий не хотел оставлять Подвойского в военном ведомстве. В июне 1922 года решением оргбюро ЦК Подвойский получил полуторамесячный отпуск для лечения в Германии. Пока он отсутствовал, Реввоенсовет Республики принял решение включить Всевобуч в состав Штаба РККА.
Подвойский запротестовал, доказывая, что это приведет к разрушению всей системы допризывной подготовки молодежи. Он обратился к главкому Сергею Сергеевичу Каменеву и начальнику Штаба РККА Павлу Павловичу Лебедеву, которые склонны были согласиться с мнением Подвойского.
Но заместитель председателя Реввоенсовета Склянский считал, что передача всей допризывной подготовки молодежи Штабу РККА — разумное решение, позволяющее сконцентрировать всю работу в одних руках и сократить непомерно раздутый в годы Гражданской войны аппарат.
23 ноября 1922 года политбюро (в заседании участвовал и Ленин) поддержало идеи Реввоенсовета. Подвойский потерял работу. Он много раз пытался попасть к Троцкому на прием. Отчаявшись, написал Троцкому подробное письмо, упрекая председателя Реввоенсовета в том, что тот «провел в Политбюро ЦК постановление, которое нельзя не рассматривать как игнорирование всего трехлетнего опыта Всевобуча и тем самым игнорирование меня, руководившего этой работой».
Подвойский писал:
«Разве кем-либо может оспариваться моя компетенция в решении вопросов Всевобуча после совершенной Всевобучем работы?.. Вы, конечно, понимаете, что я добивался свидания с вами и пишу вам это письмо не с тем, чтобы разрешить персональные вопросы…
Как создатель оправдавшей себя системы Всевобуча и как ответственный участник военного строительства еще раз заявляю о своей исключительной заинтересованности в судьбе Всевобуча. Экстренное свидание необходимо не для меня, а для дела».
Но его хлопоты были напрасными. В феврале 1923 года председатель Реввоенсовета Республики назвал работу Всевобуча «неделовой» и заявил, что Подвойский занимается не своим делом.
Поскольку иной должности ему не предложили, Николай Ильич перешел в коллегию Комиссии для собирания и изучения материалов по истории РКП(б) и Октябрьской революции, сокращенно — Истпарт.
Подвойский руководил отделом истории Красной армии и собирал военные мемуары. По его просьбе многие участники Гражданской войны представили в Истпарт свои воспоминания.
Но издать практически ничего не удалось — основные авторы были вскоре уничтожены. И он сам, работая над воспоминаниями, не мог упомянуть людей, уже расстрелянных или сгинувших в лагерях, — даже друга юности, а потом еще и заместителя в наркомате, и родственника Михаила Сергеевича Кедрова, уничтоженного осенью 1941-го.
Одни имена нельзя было упоминать, другие не хотелось. Он считал себя несправедливо отстраненным от руководящей работы в армии. И, записывая воспоминания, конечно же пытался показать ту роль, которую, как он считал, первый военный министр Советской России Николай Ильич Подвойский сыграл в появлении Красной армии.
Его чуть ли не единственного из всего первого состава советской военной верхушки Сталин помиловал, и по мере уничтожения старых революционеров роль Подвойского в революции и Гражданской войне становилась все большей. Он совершил революцию, он создал армию, он под водительством Сталина сокрушал белых…
Подвойский когда-то поддержал Сталина в борьбе против Троцкого и долгое время был предан вождю. Николай Ильич в начале 1925 года принял участие в чистке ленинградской партийной организации, которая была оплотом Григория Евсеевича Зиновьева.
Смерть Ленина лишила Зиновьева поддержки, и Сталин 5 января 1925 года снял его с поста председателя Ленинградского Совета и разогнал весь ленинградский партийный аппарат.
Зиновьев верил в то, что рабочие Ленинграда преданы ему лично, и говорил:
— Нашу крепость не взять.
Он сильно ошибался. Сопротивляться партийной машине было невозможно.
В нарушение устава партии Сталин распустил губком и назначил новый состав во главе с Сергеем Мироновичем Кировым. В Ленинград отправили большую группу членов ЦК и ЦКК, чтобы сменить руководство всех райкомов, которые тоже поддерживали Зиновьева. В северную столицу прибыл и Подвойский, как член ЦКК. Он остановился в гостинице «Астория», куда приглашал ленинградцев, согласившихся выступить против Зиновьева, и их инструктировал.
Сторонники ЦК собирались в помещении кавалерийского училища на Лермонтовском проспекте и под руководством приехавших из Москвы инструкторов очищали райкомы партии и комсомола от зиновьевцев.
Киров писал Орджоникидзе 10 января 1926 года:
«Как и следовало ожидать, встретили здесь не особенно гостеприимно. Особенно потому, что мы сразу пошли по большим заводам и начали опрокидывать коллективы… Через неделю, я думаю, кончим все большие коллективы… Обстановка горячая, приходится очень много работать, а еще больше — драть глотку».
В официальной истории партии борьба с ленинградской партийной организацией изображалась как избавление от зиновьевских чиновников. В реальности это питерские рабочие поддержали своих лидеров. Дольше других не сдавался знаменитый Путиловский завод.
16 января Киров отправил другу новое письмо:
«Дорогой Серго!
Уже почти две недели, как я подвизаюсь в своей новой и очень трудной роли. Дело обстоит так: Выборгский район, Петроградский, Городской, Володарский — сплошь с нами. Осталось несколько маленьких заводов. Московско-Нарвский — в большинстве наши. Путилов — пока нет. Здесь все приходится брать с боя. И какие бои! Вчера были на Треугольнике, коллектив — 2200 человек. Драка была невероятная. Характер собрания такой, какого я с октябрьских дней не только не видел, но даже не представлял, что может быть такое собрание членов Партии.
Временами в отдельных частях собрания дело доходило до настоящего мордобоя! Говорю, не преувеличивая. Словом, попал я в обстановочку. В других районах перелом большой. На днях удастся в трех районах произвести перевыборы бюро райкомов и избрать наших организаторов.
Словом, кто любит скандалы, пожалуйте сюда. Собрания изводят. Две недели говорим, и все одно и то же…»
В 1928 году Подвойский возглавил комиссию, которая проверяла исполнение решение пленума ЦК «Об улучшении подготовки новых специалистов». Комиссия работала полгода, безотрадные итоги подвел Подвойский на заседании Совнаркома 2 октября 1929 года.
Николай Ильич Подвойский не был таким простым и одномерным человеком, каким его привыкли изображать.
В перестроечные годы был опубликован интереснейший дневник бывшего партийного работника профессора Александра Григорьевича Соловьева.
6 декабря 1930 года в Москве в Доме союзов открылся съезд рабочих-ударников. Открыл его секретарь ВЦСПС, который предложил избрать в почетный президиум членов политбюро во главе с товарищем Сталиным. Такого еще не было, замечает автор записок. На съезде Александр Соловьев встретил Подвойского и по свежим следам записал впечатления от беседы:
«Он работает членом Ревизионной комиссии ЦК. Работой не удовлетворен. Говорит, что нужна живая организационная деятельность, а приходится проверять канцелярию ЦК и бухгалтерские расчеты. Сильно недоволен отношением т. Сталина. Отрицательно высказался и против избрания политбюро в почетный президиум. Говорит, это отрыв политбюро от партии и подмена ее. Такого в партии никогда не бывало. Выходит, верхушка над партией».
25 декабря Соловьев разговаривал с Подвойским на сессии ЦИК СССР. В эти дни страна пышно отмечала пятидесятилетие Сталина:
«В перерыве встретился с Подвойским, возмущается слишком крикливым чествованием. Говорил, что у т. Сталина было такое множество ошибок, что следовало бы говорить скромнее, а не выпячивать себя наравне с Лениным и даже выше».
В октябре 1930-го Александр Соловьев увидел Подвойского на сессии Комакадемии. Подвойский жаловался, что у него нет настоящего дела.
Он постепенно лишился всех должностей. Его больше не избирали членом Центральной контрольной комиссии партии. Он писал письмо руководителям, просил дать ему работу.
Осенью 1930-го Николаю Ильичу предложили возглавить Центральное управление социального страхования. Он согласился, вспомнив, что до революции был на Путиловском заводе секретарем больничной кассы. Но поработать не успел — его перебросили во Всесоюзный комитет по высшему техническому образованию. Комитет возглавлял академик Глеб Максимилианович Кржижановский. Подвойского взяли членом коллегии и государственным инспектором. Эта работа ему не нравилась.
После заседания Подвойский и Соловьев вышли на улицу, к ним присоединился известный в партии человек — Сергей Иванович Сырцов, снятый с должности председателя Совнаркома РСФСР за несогласие со сталинской линией:
«Против здания Комакадемии рабочие ломают гигантское мраморное сооружение храма Христа Спасителя, — записал в дневнике Соловьев. — Мы подошли посмотреть. Вошли в собор. Там рабочие пытаются осторожно снять васнецовскую стенопись. Но ничего не получается. Сырцов и Подвойский возмущаются уничтожением собора как памятника Отечественной войне 1812 года. Сырцов говорит, что это инициатива т. Сталина и особенно Кагановича».
В феврале 1933 года, вспоминал Соловьев, в фойе Дома союзов, где проходил первый съезд колхозников, был выставлен «написанный художником Герасимовым огромный портрет т. Сталина во весь рост. Он в шинели, с отвернутым от ветра нижним краем полы, уверенно шагает вперед.
Около портрета — Подвойский, Крыленко, Мануильский. Присоединившись, я услышал порицание Подвойского — генсеку надо быть скромнее. Ленин не мог терпеть подобных самореклам. Но Мануильский с обычным юмором возразил: не стоит обращать внимания. С кем не случается подобная человеческая слабость. Величие партии от этого не уменьшится. Потом мы заняли в буфете столик и попросили чаю…».
В конце мая 1935 года было ликвидировано Общество старых большевиков. В Коммунистической академии Соловьев встретил Николая Подвойского, председателя Всеукраинско- го ВЦИК Григория Ивановича Петровского и Владимира Ивановича Невского, некогда члена Реввоенсовета Республики, а потом директора Библиотеки имени В.И. Ленина.
«Они возмущаются ликвидацией Общества старых большевиков, — писал в дневник Соловьев. — Петровский считает, что теперь совсем прекратят издание мемуарной литературы. В последнее время стали сильно подправлять и искажать… Подвойский добавил, что это инициатива т. Сталина. Ему надо подправить свою биографию, а старые большевики, хорошо знающие историю партии, мешают. Вот и результат…»
7 ноября 1935 года Соловьев встретил Подвойского на торжественном заседании в Большом театре:
«Над сценой большой транспарант: «Да здравствует великий Сталин — организатор наших побед». Выход за стол президиума членов политбюро, президиумов ЦИК, ВЦИК, Моссовета и бюро МК встречен аплодисментами. Едва показался т. Сталин, устроили бурную овацию стоя. Крики «Да здравствует великий Сталин!», «Да здравствует гений революции Сталин!», «Ура!» и т. д. После доклада еще более бурная овация.
В перерыве перед концертом Подвойский резко стал порицать чрезмерное возвеличивание. Но Николай Вознесенский (будущий член политбюро и первый заместитель главы правительства. — Авт.), мы сидели вместе, напустился на Подвойского с решительными возражениями. Назвал его консерватором, не видящим огромных заслуг Сталина в гениальном руководстве соцстроительством.
Неужели не видишь, говорил он, как т. Сталин умеет удивительно прозорливо и своевременно давать боевые партлозунги и мобилизовывать партмассы. Разве не гениально: «Кадры решают все», «Человек — самый ценный капитал»…
Сегодня был на Красной площади, на параде войск и демонстрации. Принимал парад Ворошилов на великолепном коне в новой маршальской форме. На мавзолее вместе с членами политбюро стояли первые пять маршалов: Ворошилов, Буденный, Блюхер, Егоров, Тухачевский.
Войска тоже в новой форме. У всех введены погоны, их не было восемнадцать лет. У низшего комсостава: ефрейторов, сержантов, старшин — опять введены лычки-нашивки, у офицеров золотые погоны: у лейтенантов, майоров, полковников. На первый взгляд как-то странно, отвыкли. Но говорят, пока это только на параде. Будут вводить постепенно, по мере изготовления. А пока без погонов, с металлическими знаками различия на воротниках: треугольники, кирпичики, кубики.
Подвойскому тоже не нравится возвращение старой царской формы. Говорит, революция ввела свою оригинальную форму в Красной Армии, одобренную Лениным, и свои звания. Это и надо было увековечить. Незачем занимать у царской армии.
Между прочим, он сообщил интересную новость. Тухачевский как заместитель наркома обороны и начальник генштаба упорно предупреждает об усиленном сколачивании Гитлером блока против нас…»
В мае 1936 года Соловьев побывал на открытии музея Ленина — Сталина, который разместился в здании бывшей городской думы на площади Революции:
«В обширном вестибюле обращает всеобщее внимание огромная групповая скульптура «Ленин и Сталин беседуют на скамейке в Горках». В залах очень много портретов, фотографий, зарисовок, скульптурных изображений Ленина и Сталина, подчеркивающих их великую дружбу и неразрывность во всех событиях с самых ранних лет и до конца…
Подвойский сказал, что нескромное рекламирование т. Сталина мешает правильному впечатлению. Подвойский добавил, что нам, старикам, отлично видно, где фальшь и искажение. А вот молодое поколение будет все принимать за чистую монету и будет неправильно ориентировано по истории партии…»
Даже по дневнику Соловьева видно, что настроение бывшего наркомвоенмора ухудшалось с каждым годом.
4 января 1935 года Подвойского свалил очередной инфаркт. Ему назначили годичный отпуск для лечения. Но медицина оказалась бессильной. В мае 1936-го у него произошел инсульт, отнялась правая рука. Отпуск продлили, потом врачи категорически запретили ему работать, а Николаю Ильичу было всего пятьдесят четыре года. Подвойскому оформили персональную пенсию.
Но пессимизм Николая Ильича определялся не только неприятными событиями его собственной жизни.
6 ноября 1936 года в Большом театре во время торжественного заседания Соловьев опять беседовал с Николаем Ильичом, теперь уже пенсионером.
«Подвойский очень удручен событиями, массовыми арестами, заостренными политическими статьями. Говорит, что много преувеличений, но приходится молчать.
После концерта, около полуночи, он пригласил меня посмотреть невиданную диковину. Мы прошли через площадь Революции на Никольскую улицу. Он провел в старый дом против ГУМа. В небольшой комнате люди толпились у какого-то крошечного аппаратика с экраном вроде спичечной коробки. Кто-то сказал, что показывает Москва. Экраник осветился, появились крошечные фигурки, видимые только по грудь, и стали представлять какие-то сцены. Но это было так крошечно и неясно, что понималось смутно. Говорят, что это какое-то новое, зачатное какое-то телевидение, которое должно показывать на любом расстоянии любую обстановку. Здесь в полночь производятся опыты. Я ничего из этого не понял…»
Подвойский не хотел бездельничать. Если позволяло состояние здоровья, выступал перед работницами ткацкой фабрики «Трехгорная мануфактура», где он состоял на партийном учете.
6 июля 1937 года на собрании пропагандистов в Московском комитете партии Соловьев встретил Подвойского. Только что были приговорены к смерти и расстреляны маршал Тухачевский и его соратники, обвиненные в шпионаже и попытке организовать заговор. В Красной армии полным ходом шла большая чистка. Все эти военачальники выдвинулись на глазах Подвойского. Николай Ильич негодовал:
«Он крайне возмущен расстрелом военачальников. Говорит, всех отлично знает как честных революционеров и не верит в их предательство».
И последняя запись в дневнике Соловьева о разговоре с Подвойским датирована 27 февраля 1939 года:
«Скончалась жена и друг великого Ленина — Н.К. Крупская. У гроба я встретил Подвойского. Пожаловался, поразительно быстро уходят старые ленинские кадры. Обвиняет т. Сталина — не бережет их, наоборот, ускоряет уход, либо причиняя неприятности, как Ульяновой и Крупской, либо путем насильственных массовых репрессий.
Я прервал его, неужели он разуверился в партии. Отвечает, нет, в партии твердо уверен. Она непреклонно идет по ленинскому пути. Но вот генеральный секретарь со своими ближайшими подручными слишком зарывается, действуя под флагом партии. Я прекратил этот опасный разговор».
До последнего времени Николай Ильич собирал в архивах документы, относящиеся к созданию Красной армии и писал воспоминания. Они были опубликованы уже после его смерти.
Несмотря на неважное самочувствие, в 1939 году Подвойский писал Сталину:
«Вследствие серьезной болезни (грудная жаба) значительное время я был оторван от государственной работы. Сейчас я в силах выполнить любые задачи, которые ЦК возложит на меня. Конечно, больше всего тянет меня к делу укрепления обороны, делу коммунистического воспитания кадров Красной Армии».
Ответа он не получил.
Наверное, в эти последние годы жизни он искал утешения в семье. У него было пятеро своих детей и двое приемных. Во время засухи 1921 года Подвойские усыновили двух эвакуированных из Поволжья мальчиков, которые прожили у них несколько лет.
Николай Ильич скончался 28 июля 1948 года. Похоронили его на Новодевичьем кладбище. Нина Августовна, которая работала в Институте Маркса-Энгельса-Ленина, пережила мужа на пять лет — она ушла из жизни в ноябре 1953 года, уже после смерти Сталина.