Завещание Ленина

26 мая 1922 года у Ленина случился удар — частичный паралич правой руки и правой ноги, расстройство речи. В узком кругу Сталин хладнокровно сказал:

— Ленину капут.

Иосиф Виссарионович несколько поторопился, после первого удара Владимир Ильич оправился. Впрочем, к полноценной работе уже не вернулся.

Все партийное хозяйство оказалось в руках Сталина. Его ближайший помощник Амаяк Назаретян по-дружески писал Серго Орджоникидзе в июле: «Ильич совсем поправился. Ему разрешено немного заниматься. Не беспокойтесь. Сейчас совсем хорошо. Вчера Коба был у него. Ему приходится бдить Ильича и всю матушку Расею».

Ленин быстро почувствовал, что ему не на кого опереться. В эти месяцы Владимир Ильич обращается к Троцкому как к единственному союзнику и единомышленнику.

Когда разгорелась дискуссия о внешней торговле, мнения Ленина и Сталина разошлись. 12 декабря 1922 года Ленин написал своим единомышленникам:

«Ввиду ухудшения своей болезни я вынужден отказаться от присутствия на пленуме. Вполне сознаю, насколько неловко и даже хуже чем неловко поступаю по отношению к Вам, но все равно выступить сколько-нибудь удачно не смогу.

Сегодня я получил от тов. Троцкого прилагаемое письмо, с которым согласен во всем существенном, за исключением, может быть, последних строк о Госплане. Я напишу Троцкому о своем согласии с ним и о своей просьбе взять на себя ввиду моей болезни защиту на пленуме моей позиции».

15 декабря Ленин информировал Сталина, что заключил «соглашение с Троцким о защите моих взглядов на монополию внешней торговли… и уверен, что Троцкий защитит мои взгляды нисколько не хуже, чем я». Это напомнило Сталину о том, чего он боялся больше всего, — о блоке Ленина с Троцким.

Сталин тут же изменил свою позицию, чтобы не оказаться под двойным ударом. В тот же день, 15 декабря, он написал членам ЦК: «Ввиду накопившихся за последние два месяца новых материалов, говорящих в пользу сохранения монополии, считаю своим долгом сообщить, что снимаю свои возражения против монополии внешней торговли».

Ленин попросил соединить его по телефону с членом ЦК Емельяном Ярославским, который возглавлял комиссию Совнаркома по ревизии работы торговых представительств РСФСР за рубежом, и попросил — тайно ото всех! — сообщить ему о ходе прений на пленуме ЦК.

16 декабря Надежда Константиновна Крупская по просьбе Ленина сказала секретарю Совнаркома Лидии Александровне Фотиевой: надо позвонить Ярославскому и подтвердить, что он должен «записывать речи Бухарина и Пятакова, а по возможности и других по вопросу о внешней торговле».

18 декабря пленум ЦК единогласно принял решение ввести монополию внешней торговли и отменил прежнее решение, против которого выступал Ленин.

Емельян Ярославский выполнил данное ему поручение. Он написал отчет и отдал его дежурному секретарю Ленина М.А. Володичевой. Но отчет попал не к Ленину, а к Сталину. Володичева, смущаясь, объяснила Ярославскому, что произошла ошибка: она дала отчет перепечатать, и «машинистка, вообразив почему-то, что это рукопись т. Сталина, обратилась к нему за справкой по поводу неясно написанного слова. Записка не была передана В.И. Ленину только потому, что состояние здоровья его ухудшилось».

Есть другая версия происшедшего: ленинские секретари обо всем важном, что они узнавали, немедленно докладывали Сталину. Возможно, поэтому и Фотиева и Володичева дожили до глубокой старости, когда практически все ленинские соратники были уничтожены.

Сталин, встревоженный союзом Ленина и Троцкого, настоял, чтобы пленум ЦК принял такое решение:

«Отчеты т. Ярославского ни в коем случае сейчас не передавать и сохранить с тем, чтобы передать тогда, когда это разрешат врачи по соглашению с т. Сталиным.

На т. Сталина возложить персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки».

Сделано это было под флагом заботы о здоровье вождя, хотя теперь мы знаем, что самочувствие Владимира Ильича генсека абсолютно не беспокоило. Это была попытка Сталина отрезать больного Ленина от всех источников информации, помешать ему участвовать во внутрипартийной борьбе и связываться с Троцким. А именно в этом и нуждался Ленин.

21 декабря он продиктовал Крупской записку Троцкому с просьбой продолжить совместные действия:

«Как будто удалось взять позицию без единого выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление и для этого провести предложение поставить на партсъезде вопрос об укреплении внешней торговли и о мерах к улучшению ее проведения. Огласить это на фракции съезда Советов. Надеюсь, возражать не станете и не откажетесь сделать доклад на фракции».

Надежда Константиновна просила Троцкого позвонить и сообщить свое решение: согласен ли он с предложением Ленина?

Троцкий, видя, что Сталин, Зиновьев и Каменев злятся, не нашел ничего лучше, как показать им, что намерен играть по правилам. Лев Давидович позвонил Каменеву, пересказал ему записку Ленина и предложил обсудить это в ЦК. Каменев тотчас же сообщил обо всем Сталину, который пришел в бешенство: как мог Ленин организовать переписку с Троцким, когда ему это запрещено?

Генсек быстро выяснил, что с Троцким связывалась Крупская. Сталин не сдержался и обрушился на Надежду Константиновну с грубой бранью. Он требовал, чтобы она не смела втягивать Ленина в дела, и угрожал, что ею займется партийная инквизиция — Центральная контрольная комиссия.

Никто не смел так разговаривать с Крупской. Она была потрясена. Сестра Ленина, Мария Ильинична Ульянова, в записках, найденных после ее смерти, вспоминала:

«Надежду Константиновну этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.»

Крупская 23 декабря обратилась за защитой к Льву Борисовичу Каменеву, который во время болезни Ленина председательствовал в политбюро:

«Лев Борисыч, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все тридцать лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину.

Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичом, я знаю лучше всякого врача, так как знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина.

Я обращаюсь к Вам и к Григорию (Зиновьеву. — Авт.), как наиболее близким товарищам В.И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности».

Каменев, надо полагать, беседовал со Сталиным. Тот позвонил Крупской и попытался погасить конфликт.

Ее собственный муж защитить Надежду Константиновну не мог. Состояние Ленина стремительно ухудшалось. В ночь на 23 декабря у него наступил паралич правой руки и правой ноги. Тем не менее именно 23 декабря, возможно предчувствуя худшее, он начал диктовать знаменитое «Письмо к съезду», которое воспринимается как завещание.

Первая, более нейтральная, часть «Письма» касалась необходимости увеличить состав ЦК и «придать законодательный характер на известных условиях решениям Госплана, идя навстречу требованиям т. Троцкого».

Затем Ленин продиктовал главную часть завещания, где охарактеризовал главных лидеров партии — Сталина, Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и Пятакова. Все характеристики очень жесткие, разоблачительные.

Троцкого и Сталина он назвал «выдающимися вождями» партии, но предположил, что их столкновение погубит партию.

По мнению. Ленина, «тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью…

Тов. Троцкий… отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хвастающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела».

4 января 1923 года Ленин продиктовал важнейшее добавление к письму:

«Сталин слишком груб… Этот недостаток становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от т. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив… меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью… Но с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношениях Сталина и Троцкого это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение».

Вскоре Ленин вновь обратился к Троцкому за помощью в так называемом «грузинском деле».

Руководители компартии Грузии во главе с Буду Мдивани подали в отставку в знак протеста против действий первого секретаря Закавказского крайкома Серго Орджоникидзе, который попросту ими командовал, не допуская самостоятельности, и, ведя себя очень грубо, даже ударил члена ЦК компартии Грузии Кабахидзе, который назвал его «сталинским ишаком».

Кабахидзе подал жалобу. Но ходу ей не дали, поскольку партийным аппаратом руководил Сталин, покровительствовавший Орджоникидзе.

Начальник сталинской канцелярии Амаяк Назаретян написал другу Серго, что Матвей Шкирятов, председатель Центральной комиссии по проверке и чистке рядов партии, «хохотал и говорил: жаль, мало попало, только один раз ударил!».

Грузины предлагали, чтобы Грузия напрямую входила в состав СССР, минуя ненужную надстройку — Закавказскую Федерацию, как это и произошло потом.

Ленин назначил Дзержинского председателем комиссии, которая должна была разобраться с жалобами грузинских коммунистов. Дзержинский решительно встал на сторону Орджоникидзе. Феликс Эдмундович был против всего, что можно толковать как национализм и сепаратизм.

Прочитав доклад комиссии и встретившись с Феликсом Эдмундовичем, Ленин зло обвинил Дзержинского вместе со Сталиным и Орджоникидзе в великорусском шовинизме, добавив обидное: «Известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения».

Ленин распорядился перепроверить все материалы комиссии Дзержинского «на предмет исправления той громадной массы неправильностей и пристрастных суждений, которые там несомненно имеются». И приписал: «Политически ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского». Уже стоял вопрос о том, чтобы снять Дзержинского, но Ленину опять стало крайне плохо. И в этот момент он узнал, что политбюро утвердило выводы комиссии Дзержинского.

5 марта 1923 года Владимир Ильич обратился к единственному человеку, которому мог довериться, — Троцкому, по существу предлагая ему союз против Сталина:

«Уважаемый товарищ Троцкий.

Я просил бы вас очень взять на себя защиту грузинского дела на Ц.К. партии. Дело это находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем наоборот. Если бы вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным…»

Но остаться спокойным Ленину не удается. С большим опозданием он узнал о том, как Сталин кричал на Надежду Константиновну. Особенно неприятно ему было узнать, что Каменеву и Зиновьеву все известно, следовательно, слухи об этой истории могли распространиться достаточно широко.

В тот же день, 5 марта, утром, после того как Крупская уехала в наркомат просвещения, где она работала, Владимир Ильич продиктовал личное и строго секретное письмо:

«Товарищу Сталину.

Копия тт. Каменеву и Зиновьеву.

Уважаемый т. Сталин!

Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хоть она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня.

Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».

Ленин велел Володичевой запечатать письмо и отправить Сталину. Когда вернулась Крупская, она попросила не спешить с отправкой письма. Вероятно, она справедливо опасалась, что эта история может сказаться на здоровье Владимира Ильича и хотела как-то успокаивающе поговорить с мужем, а возможно, и со Сталиным — пусть он сам извинится, и об этой истории можно будет забыть.

Но разговор не состоялся. 6 марта Ленину стало хуже.

7 марта Володичева вручила Сталину письмо Владимира Ильича. Абсолютно уверенный в себе генсек тут же написал еле живому Ленину высокомерно-снисходительный ответ:

«Т. Ленину от Сталина.

Только лично.

Т. Ленин!

Недель пять назад я имел беседу с т. Н. Константиновной, которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: «Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим; нельзя играть жизнью Ильича» и пр.

Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что- либо грубое или непозволительное, предпринятое «против» Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считал своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть.

Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад» сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя «вина» и чего, собственно, от меня хотят».

Это письмо Ленин уже не прочитал. Сначала не хотели показывать сталинский ответ, чтобы ему не стало хуже. А 10 марта его разбил третий удар, от которого Владимир Ильич уже не оправился и влиять на политическую жизнь страны больше не мог. Руки у Сталина были развязаны…

После Гражданской войны отношения Ленина и Троцкого усложнились. Пока шла война, у них практически не было разногласий. Когда встал вопрос, как восстанавливать нормальную жизнь, начались споры, иногда очень жесткие. Впрочем, и Ленин и Троцкий считали споры и дискуссии естественным и необходимым делом. На личных отношениях это не отражалось.

В середине июля 1922 года уже тяжело больной Ленин, откликаясь на какое-то обострение отношений в политбюро, писал Каменеву: «Выкидывать за борт Троцкого — ведь на то Вы намекаете, иначе нельзя толковать — верх нелепости. Если Вы не считаете меня оглупевшим уже до безнадежности, то как Вы можете это думать???? Мальчики кровавые в глазах…»

На одном партийном совещании во время XI съезда партии в марте 1921 года Ленин говорил, что, несмотря на разногласия, «мы с Троцким сойдемся». И тут же добавил: «Он в аппарат влюблен, а в политике ни бе ни ме». Троцкий, наверное, обиделся, узнав, что о нем говорил Владимир Ильич. Но Ленин был недалек от истины…

Почему Троцкий вел себя так вяло и безынициативно, когда Ленин фактически выталкивал его на первые роли? Председатель Реввоенсовета оказался наивен, он не верил в то, что его могут свергнуть с вершины власти. По-настоящему он не стремился к первой роли. Ему нравилась его роль мудреца, который с недосягаемой вершины взирает на происходящее. Он не был охвачен этой неутихающей страстью к власти, поэтому и проиграл.

Завещание Ленина, как его ни толкуй, содержит только одно прямое указание: снять Сталина с должности генсека, остальных менять не надо, хотя Ленин и указал — довольно болезненным образом — недостатки каждого из самых заметных большевиков. Но получилось совсем не так, как завещал Владимир Ильич. Сталин — единственный, кто остался на своем месте. Остальных он со временем уничтожил.

Более того, само письмо Ленина стали считать троцкистским документом, чуть ли не фальшивкой. Сам Сталин предпочитал говорить о так называемом «завещании Ленина».

Ленин готовил это письмо к очередному, то есть XII съезду, который состоялся еще при его жизни. Как и всякий человек, он не верил в скорую смерть и надеялся на выздоровление. Но Сталин сделал все, чтобы письмо Ленина не дошло до делегатов съезда, которые — при жизни Владимира Ильича — могли бы и потребовать исполнения ленинских указаний.

Троцкий, обиженный резкостью ленинских слов и совершенно не понимая, что последует дальше, не позаботился о том, чтобы письмо Ленина стало известно делегатам.

На съезде выступление Троцкого было встречено такой бурной овацией, таким длительным, несмолкаемым громом аплодисментов, что Сталин и другие члены политбюро позеленели от зависти и злобы. А Ворошилов сказал, что «подобные овации просто неприличны, так можно встречать только Ленина».

Увидев, как вслед за Троцким в зал заседаний входит член ЦК Карл Радек, Ворошилов сказал:

— Вот идет Лев, а за ним его хвост.

Остроумный Радек ответил ему четверостишием:

У Ворошилова тупая голова,

Все мысли в кучу свалены,

И лучше быть хвостом у Льва,

Чем задницей у Сталина.

Делегации, которые приходили приветствовать съезд, провозглашали: «Да здравствуют наши вожди Ленин и Троцкий!» Имя Сталина они не вспоминали.

Троцкий увидел в этом признание партией его таланта и авторитета. А Сталин и другие твердо решили, что от Троцкого нужно избавиться. После XII съезда Сталин и его сторонники повели против председателя Реввоенсовета открытую борьбу.

Еще во время так называемой дискуссии о профсоюзах, когда партийная печать получила из аппарата команду атаковать Троцкого, Лев Семенович Сосновский, редактор газеты «Беднота», встретил Сталина во дворе Кремля и спросил:

— Почему вы обостряете эту борьбу?

Сталин объяснил наивному журналисту:

— Вы думаете, речь идет о судьбе профсоюзной резолюции? Речь идет о том, кому руководить партией.

Троцкий, окруженный множеством восторженных поклонников, не считал нужным готовить себе базу поддержки. Он не понимал, что это необходимо. За послереволюционные годы он привык к аплодисментам, восторженному приему, восхвалениям и считал, что так будет всегда. Западные коммунисты вообще говорили о нем как о символе революции.

В октябре 1922 года, когда Ленин еще был жив и действовал, Карл Радек выдал порцию комплиментов председателю Реввоенсовета:

«Если т. Ленина можно назвать разумом революции, господствующим через трансмиссию воли, то т. Троцкого можно охарактеризовать как стальную волю, обузданную разумом. Как звук колокола, призывающего к работе, звучала речь Троцкого…»

14 марта 1923 года «Правда» выпустила специальный номер, посвященный двадцатипятилетию образования социал- демократической партии в России. Все видные большевики представили в этот спецвыпуск свои статьи.

Самой заметной оказалась статья Карла Радека «Лев Троцкий — организатор побед»:

«Государственная машина наша скрипит и спотыкается. А что у нас вышло действительно хорошо, — это Красная Армия. Создатель ее, волевой центр ее, это — РКП в лице товарища Троцкого. Русская революция в военном деле действовала через мозг, через нервную систему и сердце этого великого своего представителя…

Только человек, так работающий, как Троцкий, только человек, умеющий так говорить солдату, как говорил Троцкий, — только такой человек мог сделаться знаменосцем вооруженного трудового народа…

Без него создание Красной Армии и ее победы требовали бы во много раз больше жертв. Если наша партия войдет в историю как первая партия пролетариата, которая сумела построить великую армию, то эта блестящая страница истории русской революции будет навсегда связана с именем Льва Давидовича Троцкого как человека, труд и дело которого будут предметом не только любви, но и науки новых поколений рабочего класса, готовящихся к завоеванию всего мира».

Статья Радека была воспринята однозначно: место заболевшего Ленина по праву может занять только один человек — Лев Давидович Троцкий. Можно представить себе, с какой ненавистью читал эту статью Сталин…

Но так думал не один только Радек.

Луначарский по-прежнему ставил Троцкого рядом с Лениным: «Ленин и Троцкий давно уже числились в наших рядах людьми столь огромного дарования, столь бесспорными вождями, что особенного удивления колоссальный рост их во время революции ни в ком вызывать не мог».

Поэт Сергей Есенин после встречи с Троцким сказал, что председатель Реввоенсовета — «идеальный тип человека».

Троцкий обладал даром увлекать за собой людей и не меньшим даром рождать врагов. Сталин возненавидел его в Царицыне, Зиновьев, председатель исполкома Коминтерна и хозяин Петрограда, — осенью 1919 года, когда он боялся, что наступающие войска Юденича возьмут город, и струсил, а Троцкий не счел нужным скрыть своего презрения к петроградскому вождю.

Троцкий сторонился этих людей и демонстративно остался в одиночестве.

«Хождение друг к другу в гости, прилежное посещение балета, коллективные выпивки, связанные с перемыванием косточек отсутствующих, никак не могли привлечь меня. Новая верхушка чувствовала, что я не подхожу к этому образу жизни. Меня даже и не пытались привлечь к нему. По этой самой причине многие групповые беседы прекращались при моем появлении, и участники расходились с некоторым конфузом за себя и с некоторой враждебностью ко мне. Вот это и означало, если угодно, что я начал терять власть».

Его положение в партии зависело от Ленина. Когда Ленин умер, звезда Троцкого закатилась, потому что он ничего не сделал ради удержания власти.

И по сей день историки ведут споры, кто же был вторым человеком в стране и партии после Ленина — Сталин или Троцкий? Рассекреченные спецсводки ОГПУ, которые после смерти Ленина составлялись ежедневно, свидетельствуют о том, что народ считал наследником Троцкого:

«Население не верит, что Троцкий болен… Среди масс наблюдается недовольство тем, что т. Троцкий отстранен… В связи с партдискуссией и болезнью т. Троцкого ходят толки, что портреты т. Троцкого уничтожаются, что т. Троцкий выступает против коммунистов ввиду того, что угнетают рабочих, что он арестован и находится в Кремле…»

Имя Сталина в спецсводках не упомянуто ни разу. В народе его просто не знали. Именно потому, что Троцкий многими воспринимался как законный преемник Ленина, он вызывал страх и ненависть у товарищей по политбюро.

Они все сплотились против Троцкого. И Зиновьев, и Каменев, и другие подозревали, что, если Лев Давидович станет во главе партии и государства, он выбросит их из партийного руководства. Поэтому недавние соратники сделали ставку на Сталина, ненавидевшего Троцкого. И тем самым подписали себе смертный приговор — со временем Сталин их всех уничтожит…

Троцкого фактически изолировали. Шестеро других членов политбюро собирались без него и все решали, на официальное заседание выносился уже готовый документ. Если Троцкий возражал, он оставался в полном одиночестве.

12 июля 1923 года «Правда» поместила его статью с протестом против широкой продажи водки — страна еще фактически жила в условиях сухого закона. В тот же день Сталин от имени политбюро (из семи членов политбюро наличествовали только двое — Сталин, Каменев, а также кандидат в члены политбюро Ян Эрнестович Рудзутак) потребовал «воздержаться от помещения в «Правде» дискуссионных статей по вопросу о продаже водки».

Во время отпуска Бухарина обязанности ответственного редактора газеты исполнял Евгений Алексеевич Преображенский, известный экономист, в недавнем прошлом секретарь ЦК и член оргбюро. Преображенский возмутился:

«Никакое новое решение в направлении возврата к продаже водки не может быть проведено без всестороннего и публичного обсуждения вопроса и без твердого большинства в партии за эту меру. Поэтому, не касаясь вопроса по существу (я лично против продажи водки), я нахожу совершенно ошибочным решение Политбюро от 12 июля и прошу об его отмене».

Сталин даже рад был поводу убрать из «Правды» Преображенского, сторонника Троцкого. 25 июля генсек писал Зиновьеву, отдыхавшему в Кисловодске:

«Вы, должно быть, знаете, что в связи с известным фельетоном Наркомвоена (в «Правде») против водки политбюро предложило «Правде» воздержаться от дискуссии по вопросу о водке. В ответ на это Преображенский прислал заявление в политбюро об ошибочности этого решения, «принятого частью ЦК» (то есть — политбюро), с просьбой отозвать его из «Правды».

Одновременно он сказал Сольцу (Аарон Александрович Сольц — член президиума Центральной контрольной комиссии партии. — Авт.), что «дело может дойти до раскола». Видимо, некоторые товарищи ищут «удобного» повода для очередного шума. Я думаю, что придется удовлетворить просьбу Преображенского, освободив его от тяжелой работы в «Правде» и создав какую-нибудь «временную редакционную группу»…»

Через день, 27 июля, политбюро постановило: «Признать, что письмо т. Преображенского является недопустимым по тону и непозволительным по содержанию. Удовлетворить просьбу т. Преображенского об освобождении его от работы в «Правде».

Преображенского заменила коллегия из шести человек во главе с Андреем Бубновым.

Редактор «Правды» Бухарин, отдыхавший в Кисловодске, возмущенно писал Каменеву, что Сталин «даже меня вывел из терпения, передав «Правду» Бубешке, даже не запросив меня. В результате М.И. Ульянова вызывает меня в Москву, все бунтуют. Не написали даже толком, почему выставили Преображенского. Так швыряться людьми нельзя, даже если они не правы».

Но Сталин не обратил внимания на протесты Бухарина.

Преображенский впоследствии отошел от политической деятельности, работал в наркомате финансов, Госплане, наркомате совхозов. В 1937 году его расстреляли…

Троцкий пытался сопротивляться, говорил, что в партии исчезает демократия, дискуссии становятся невозможными, партийные организации привыкают к тому, что не избранные, а назначенные сверху секретари ими просто командуют.

5 октября 1923 года Троцкий отправил письмо в политбюро, в котором писал, что «секретарскому бюрократизму должен быть положен предел… Партийная демократия должна вступить в свои права, без нее партии грозит окостенение и вырождение».

Верх в партии брали именно назначенные сверху секретари, но в партийных массах Троцкий все еще был популярен. И политбюро вынуждено было заявить:

«Будучи несогласным с т. Троцким в тех или иных отдельных пунктах, политбюро в то же время отметает как злой вымысел предположение, будто в ЦК партии есть хотя бы один товарищ, представляющий себе работу политбюро, ЦК и органов государственной власти без активнейшего участия т. Троцкого…» Это означало, что исход борьбы был еще неясен.

Но в решающий момент Троцкий сам вышел из игры, сильно заболев осенью 1923 года. Пока он лежал в постели, Сталин, Зиновьев и Каменев убирали сторонников Троцкого со всех ответственных постов.