Заветы товарища Фрунзе

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Фрунзе после смерти был канонизирован. Выпустили трехтомное собрание его сочинений под редакцией Бубнова. Началось изучение биографии и военных успехов Фрунзе. Считалось, что военный авторитет Михаила Васильевича поможет забыть о заслугах перед Красной армией Троцкого.

После изгнания Троцкого, а потом еще и после расстрела практически всех крупных военачальников образовалась, как пишут культурологи, историческая дыра, которую пытались заткнуть мифологизированными фигурами вроде Чапаева, Щорса, Лазо, Александра Пархоменко. Михаил Васильевич Фрунзе был в этом ряду единственным реальным военачальником. И разговоры о «красном Бонапарте» прекратились. Впрочем, через десять лет они возобновятся, но уже по поводу другого военачальника — одного из первых пяти маршалов…

В январе 1927 года начальник Политуправления РККА Бубнов, выступая перед руководящим составом политработников, говорил, что нужно вернуться к вопросу о «единой военной доктрине». Переиздали работу Фрунзе «Единая военная доктрина и Красная Армия», назвали ее важнейшим достижением советской военной мысли.

Тезис «лучший вид обороны — это наступление» стали усиленно пропагандировать армейские политработники, подкрепляя идеи Сталина ссылками на Фрунзе.

На XVII съезде партии (зима 1934 года) Сталин говорил, что «дело идет к новой империалистической войне». Он считал, что такая война, как и в 1917 году, приведет к расширению социалистического лагеря:

— И пусть не пеняют на нас буржуа, если на другой день после такой войны недосчитаются некоторых близких им правительств, ныне благополучно царствующих «милостью божией».

В конце 1936 года Сталин пришел к выводу, что социализм в целом уже построен и теперь нужно ставить вопрос о взаимоотношениях Советского Союза и капиталистического окружения, существование которого имеет «первостепенное значение для судеб нашей страны». Классовая борьба должна продолжаться и во внешней политике.

Сталин напоминал стране, что соседние страны намереваются напасть на СССР, «разбить его или во всяком случае подорвать его мощь и ослабить его». После убийства Кирова начались аресты, когда арестованным ставили в вину не только троцкизм, но и обязательно работу на иностранные разведки.

Генеральный секретарь счел необходимым высказаться на сей счет:

— Из политического течения троцкизм превратился в оголтелую и беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих по заданию разведывательных органов иностранных государств.

В апреле 1939 года Мехлис выступал на партийном активе Киевского особого» военного округа:

— Чтобы уничтожить опасность капиталистической интервенции, есть одно средство — уничтожить капиталистическое окружение. Лишь тогда мы сможем сказать, что знамя Мировой Коммуны восторжествовало во всем мире!

1 октября 1938 года на совещании пропагандистов Сталин, по существу, распорядился развернуть пропаганду наступательной войны:

— Большевики не просто пацифисты, которые вздыхают о мире и потом начинают браться за оружие только в том случае, если на них напали… Бывают случаи, когда большевики сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют… То, что мы сейчас кричим об обороне, — это вуаль, вуаль.

«Красная звезда» 21 декабря 1938 года писала: «Война СССР против врагов социалистического строя — война особого типа. Самая справедливая из всех справедливых войн, она будет войной наступательной».

Главная партийная газета «Правда» писала 9 сентября 1939 года: «Наша борьба далеко еще не окончена. Нам предстоят решающие бои за окончательную победу социализма против капиталистического окружения».

На совещании в наркомате обороны 13 мая 1940 года Мех- лис говорил, что «инициатором справедливой войны выступит наше государство и его Рабоче-Крестьянская Красная Армия», и личный состав нужно готовить к наступательной войне…

Благодаря усилиям Фрунзе и его наследников в Красной армии утвердилась стратегия наступления, сокрушения врага, как тогда говорили. Считалось, что война будет быстрой и маневренной. Успех решат скорость и огневая мощь. Кавалерия, танки, авиация, мощная артиллерия создадут такой напор, что сопротивление будет бесполезным. Поэтому бессмысленно учиться обороне. Нужно все силы бросить на обретение превосходства в силах и уничтожить врага первым ударом…

Цена всем этим теоретическим дискуссиям станет ясной летом 1941 года. Красная армия вступила во Вторую мировую войну, не умея вести оборонительных операций. А точнее было бы сказать, что плохо обученные и неопытные командиры и штабные работники вовсе не были готовы к современной войне.

В военном деле произошла революция. Вермахт отказался от идеи приграничных сражений, медленного фронтального наступления. Немецкие генералы показали, что война начинается стремительным ударом с широким применением танков и самолетов — не для того, чтобы захватить территорию, а для того, чтобы сокрушить армию противника. А территория потом сама по себе попадет в руки победителя.

Но высшее командование Красной армии высокомерно игнорировало опыт европейских войн 1939–1940 годов, пребывая в сознании собственного превосходства. Это продолжалось до 22 июня 1941 года…

Маршал Иван Степанович Конев на склоне жизни вспоминал, что, когда немецкие войска поздней осенью 1941 года подошли к Москве, в штаб фронта позвонил Сталин. Конев снял трубку аппарата ВЧ. И вождь — невиданное дело! — вдруг стал оправдываться, говоря о себе в третьем лице:

— Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не изменник, товарищ Сталин честный человек. Вся его ошибка в том, что он слишком доверился кавалеристам…

Под кавалеристами вождь имел в виду своих любимцев, свою главную опору среди военных — бывших командиров Первой конной армии. Во главе вооруженных сил страны он поставил необразованных и бесталанных людей, которые выше своего унтер-офицерского потолка так и не поднялись. А многих героев этой книги, создателей Красной армии, и молодых талантливых командиров, ни в чем не уступавших генералам вермахта, уничтожил.

И осенью 1941-го Сталину стало страшно. Он вдруг увидел, что теперь его некому защитить. Сталин растерялся. Вождь не верил, что Москву удастся сохранить, и его собственное будущее рисовалось ему в самых мрачных тонах…

Но это уже другая история.