4.2.3. Советско-нацистская война и Зарубежье

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Как во всем, что касалось политических вопросов связанных с судьбой России, единого мнения в эмиграции по поводу войны между гитлеровской Германией и сталинской Россией не существовало. К тому времени в Европе оставались лишь два сравнительно крупных эмигрантских общества – во Франции и в Югославии, к тому же оккупированных немцами. Во Франции преобладали антинацисткие настроения, все существовавшие до оккупации русские газеты были закрыты, а русские организации запрещены. Ни один сколько-нибудь значительный писатель, церковный или общественный деятель не выступал в поддержку нацистов.

Даже «теоретик» русского национал-социализма «утвержденец» князь Юрий Алексеевич Ширинский-Шихматов, увидев воплощение своих теорий в нацистской Германии, содрогнулся от ужаса и полностью исключил уже с середины 1930-х гг. всю антисемитскую фразеологию из своих речей и писаний. Но христианская принципиальность вела его дальше. После оккупации Франции он просит новые нацистские власти считать его евреем и нашивает на рукав своего пальто шестиконечную желтую звезду. Князь был заключен в концлагерь, где и погиб, забитый сапогами нацистов, за то, что пытался защитить другого заключенного.

Характерно, что для созданного немцами «Комитета помощи русским эмигрантам» во Франции не нашлось никого из русской местной среды, кто бы его возглавил. На эту должность назначили молодого танцора, приехавшего из Германии, Юрия Жеребкова, никому в Париже неизвестного. Провозгласив себя Leiter’ом (вождем), он призвал эмиграцию поддержать немецкую политику, причем, не стараясь на нее влиять, поскольку «то, что произойдет с Россией, и какие государственные формы будут ей нужны, знает только один человек – Фюрер».

Тогда же была создана газета «Парижский вестник». Ее возглавил Генерального штаба полковник Павел Николаевич Богданович, хорошо известный в русской диаспоре, в том числе во Франции, – с конца 1920-х гг. он возглавлял Национальную организацию русских разведчиков (НОРР) – самую крупную детско-юношескую организацию русской эмиграции. С поста редактора «Парижского вестника» Богдановича оккупационные власти вынудили уйти осенью 1943 г. за публикацию патриотической речи власовского генерал-майора В.Ф. Малышкина. В газете печатались из известных писателей и журналистов Иван Шмелев и Илья Сургучев, а также такие видные деятели науки и культуры Русского Зарубежья, как профессор генерал Н.Н. Головин и А.А. Алехин.

Часть статей в «Парижском вестнике» носила пронацистский характер. Одновременно он оставался единственным (кроме берлинского «Нового слова») органом печати на русском языке в Западной Европе, который публиковал многочисленные материалы о русской жизни, в том числе и на оккупированных территориях, а с 1943 – о Власовском движении. С точки зрения органов СД[5] (по состоянию на июнь – июль 1942) «Парижский вестник» был органом печати русской националистической монархической эмиграции, и его рекомендовалось закрыть, а все изданные номера – конфисковать.

Пронемецкие ориентации проявились в Русском Зарубежье особенно в первые месяцы побед немецких армий в России. Наконец-то, полагали некоторые, осуществилась та интервенция, которая может сокрушить большевицкую власть. Были люди, служившие у немцев, кто по необходимости, а кто по симпатиям, были нередкие случаи отъездов в качестве переводчиков в немецкую армию и во французский «антибольшевицкий легион».

Свидетельство очевидца

Писатель Иван Шмелев писал 30 июня 1941 г. из Парижа в письме к своей близкой знакомой Ольге Бредиус-Субботиной: «Я так озарен событием 22.VI, великим подвигом Рыцаря, поднявшего меч на Дьявола. Верю крепко, что крепкие узы братства отныне свяжут оба великих народа. Великие страдания очищают и возносят. Господи, как бьется сердце мое, радостью несказанной». – И.С. Шмелев и О.А. Бердиус-Субботина. Роман в письмах. В 2 т. Т. 1. (1939–1942 гг.) М.:РОССПЭН, 2003. С. 67.

22 июля 1941 г. протоиерей Сергей Булгаков, перенесший за два года до этого тяжелейшую онкологическую операцию гортани, записывал в свой дневник: «Теперь поднялось в жизни столь великое и страшное, что в этом тонет и моя собственная жизнь и мои личные судьбы в лице моих близких и дорогих. Это война мировая, сначала западная, а теперь восточная, в которой взвешиваются судьбы моей родины, кровавый меч заносится над главой Матери. И перед этой бедой и опасностью я чувствую себя – почти всецело – лишь ее сыном, забывая или отвлекаясь или закрываясь от злодеев, захвативших над нею власть. Все равно, я ей могу желать только спасения, победы, одоления, жить ее судьбами, скорбеть ее скорбью, радоваться ее доблести. А дальше приходит и личное: там, в подвергающейся вражьим налетам Москве, друзья и сродники – соотечественники. Но, прежде всего, – мать – Россия. Я чувствую свою непригодность для нее, свое бессилие – будучи полутрупом, зачем я ей нужен, даже лишенный голоса? Но я люблю ее, «принадлежу ей», отдаюсь ей, молюсь о ней, и неужели все это недейственно, нереально? О, нет! Я знаю, что я – Россия, и она во мне, и так быть и жить я хочу. И хотя не пытаюсь гадать, увижу ли я опять свою родину… но знаю всем своим существом, что ныне приходит час ее. И этот великий образ, эта тень становится между мною и вечностью, этим я прикрепляюсь еще здесь, по сю сторону смерти». – Протоиерей Сергий Булгаков. Малая трилогия. М., 2008. С. 568.

Летом 1941 г. в Париже в управлении местного отдела РОВС зарегистрировались 1160 русских офицеров, желавших отправиться на Восточный фронт – в том числе 327 офицеров выказали желание ехать немедленно в строевые части. До июля 1942 г. на Восточный фронт уехал из Парижа 71 русский белый, но затем немцы категорически запретили отправки. С появлением первых известий о Власовском движении весной 1943 г. русская военная эмиграция во Франции проявила к нему интерес, а затем, по мере прибытия с осени 1943 г. восточных батальонов во Францию, – и участие. Особенно горячо поддерживал Власовское движение один из самых крупных русских зарубежных теоретиков, профессор Генерального штаба генерал-лейтенант Николай Головин, считавший поражение Сталина меньшим злом и объективно оценивавший ограниченные возможности Германии для распространения своего владычества от Ла-Манша до Поволжья (при этом сын генерала Головина служил в органах военно-технической разведки Великобритании).

В кругах, настроенных против немцев, по мере того, как становилось очевидным, что война ведется не одним Сталиным, а всем русским народом, росли патриотические чувства, порой переходившие в просоветские. В пробольшевицкие настроения впал, в том числе, и Николай Бердяев. Те, кто были враждебны нацизму, и вместе с тем сохраняли непримиримость к большевицкому режиму, несмотря на русско-советские победы, были немногочисленны (но все же таковыми были большинство членов РСХД, а из крупных имен – историки Сергей Мельгунов, Антон Карташев, философы Семен Франк, Василий Зеньковский, Иван Ильин, живший в Швейцарии).

Видные общественные деятели, уехавшие после поражения Франции из Европы в Америку, хотя и сочувствовали советским победам, но не разделяли просоветских иллюзий: Георгий Федотов в статьях «Нового Журнала» уже в 1943 г. ставил тревожный вопрос: будут ли эти победы способствовать возврату свободы в России или укреплять коммунистический режим. А писатель Владимир Набоков утверждал в 1944 г.:

Каким бы полотном батальным ни являлась

советская сусальнейшая Русь,

какой бы жалостью душа не наполнялась,

не поклонюсь. Не примирюсь

со всею мерзостью, жестокостью и скукой

немого рабства – нет, о, нет,

еще я духом жив. Еще не сыт разлукой,

увольте, я еще поэт.

Поэт Георгий Иванов даже победу под Сталинградом назвал «злосчастной», поскольку она служит не столько освобождению России, сколько утверждению над ней большевицких «вурдалаков» и «царя в коммунистическом мундире», т. е. Сталина. Но при этом поэт был совершенно чужд и нацистских симпатий. Обе тирании были ему равно отвратительны «эстетически».

Иную картину, чем во Франции, являло собой русское общество в оккупированных немцами славянских странах, в первую очередь в Чехословакии и Югославии. Там сосредоточились, в основном, люди правых и крайне правых ориентаций, как в церковных кругах, так и в гражданских.

По оценке Петра Струве, данной им в письме к Семену Франку от 13 мая 1939 г., вся русская эмиграция в Югославии была «пронизана прогитлеровскими настроениями и идеями… которые я именно для русской эмиграции считаю злейшей отравой».

После прихода немцев в Сербии был назначен во главе «Бюро по делам русских беженцев» генерал М. Скородумов, затем генерал В. Крейтер. Оба они стояли открыто на стороне немцев. В воззвании группы журналистов «22 июня» было представлено как «начало решительного боя нового правопорядка с поработившим Великую Россию большевизмом», как «крестовый поход». На здании бывшего русского посольства в Белграде висел плакат: «Победа Германии – освобождение России». Был арестован, по доносу русского эмигранта, и обвинен в симпатиях к большевизму видный член русской белградской колонии П.Б. Струве.

Митрополит Анастасий (Грибановский), глава Русской Православной Церкви Заграницей, обличал главу англиканской церкви Кентерберийского архиепископа, за то, что он возносит молитвы за победу советских войск. Сам же митрополит Анастасий в письме от имени Синода Русской Зарубежной Церкви уже в 1937 г., когда Югославия была независимой и нейтральной страной, приветствовал Гитлера, как государственного мужа, подающего здоровый пример всей Европе. После оккупации Югославии немцами митрополит Анастасий до самых последних дней войны возносил молитвы за «Вождя народа Германии, власти и воинство ея». Член Зарубежного Синода, архиепископ Гермоген, согласился возглавить автономную хорватскую православную церковь, в то время, когда Хорватское правительство было союзником Гитлера и подвергло сербское население настоящему геноциду.

Свидетельство очевидца

«Опасность быть арестованным в года Протектората была для моего отца довольно реальной, – вспоминал о годах германской оккупации Чехословакии сын философа Н.О. Лосского, искусствовед Борис Лосский. – В настроениях пражской эмигрантской среды стал нагло доминировать дух пораженчества, подхалимства, презрения к стране, оказавшей ей гостеприимство, и ненависти к соотечественникам либерального склада, которых прозвали «белыми жидами»». – Н.О. Лосский. Воспоминания. Жизнь и философский путь. М., 2008. С. 293.

Отец одного из авторов этой книги в своих, еще не опубликованных полностью воспоминаниях передает внутренние настроения русской эмиграции в Чехословакии в военную пору: «Все русские эмигрантские организации немцами были распущены, но среди нас нашелся один честолюбивый и предприимчивый врач Иван Камышанский, который явился к немцам и заявил, что если они снова откроют Союз русских врачей, но уже граждан протектората, то он поведет его по рельсам, которые будут указаны. Власти на это пошли, и наш Союз снова воскрес. Камышанский был назначен лайтером, то есть руководителем этой организации, и, как оказалось впоследствии, несменяемым. Был создан и так называемый «Совет десяти», председателем которого стал талантливый организатор Федя Чекунов, наш казак. Я попал в число членов этого Совета как представитель врачей, практикующих в чешской провинции. Туда же выбрали и моего друга – кубанца, занозистого Жорку Сеина. На одном из первых же заседаний Камышанский категорически заявил, что мы, русские врачи, должны будем отчислять от своих заработков один-два процента для представительства. Я категорически запротестовал против этого предложения:

– Да на кой черт тебе эти деньги, Иван Тимофеевич? – Как? – удивился председатель. – А на какие деньги я буду ездить в Берлин по делам союза? – А зачем тебе ездить в Берлин? – переспросил я. – С немцами нам не по дороге. На это дело мы не дадим ни кроны!

Камышанский со злобой выкрикнул: – Коллега Келин! Лишаю тебя слова. Ты еще бродишь в тумане Масариковской покойной республики и не осознаешь серьезности происходящих событий!

Меня поддержало большинство врачей, а Камышанский затаил злобу…

Как-то почтальон принес мне повестку для медицинского осмотра в Праге…

И вот мы с Сеиным в огромном зале отеля Палас. Тут было много казаков из всех войск, с Балкан прибыл генерал-лейтенант Абрамов – он когда-то командовал казачьим корпусом в Крыму. В кубанке с газырями прохаживался Кубанский войсковой атаман генерал Науменко. В толпе я заметил командира «Волчьей сотни» Андрея Шкуро – грозу красных тылов. За столом одной из комиссий сидел хорошо нам знакомый инженер Шелест, когда-то живший со мной в «Свободарне». Его произвели в генералы, и он уже был одет в соответствующую форму с погонами, на которых блестел импозантный генеральский зигзаг.

Нам приказали раздеться догола и после тщательного осмотра признали годными нести военную службу.

– Доктор Келин! Вы, конечно, согласны идти в германскую армию бить большевиков? – спросил один из членов комиссии. – Нет! – твердо ответил я. – Но почему? Вы же казак, эмигрант. Сейчас приспело время рассчитаться с той сволочью, которая опоганила Россию! – Нет! Я не хочу ослушаться нашего вождя Адольфа Гитлера. При образовании протектората «Чехия и Моравия» он ясно заявил, что граждане протектората, кто бы они ни были, не подлежат призыву на военную службу. Гитлер дал слово нашему президенту Гахе не трогать никого из нас. Я, как казак, человек дисциплинированный, привык слушаться начальство и не нарушу приказ вождя!

Комиссия опешила. – Но когда же вы пойдете?.. – Когда вождь изменит свое решение, и когда на службу пойдут все граждане протектората! – заключил я.

Разговор был окончен, синим карандашом против моей фамилии написали: «Пойдет по общей мобилизации…»»

По инициативе генерал-майора Михаила Федоровича Скородумова был образован 12 сентября 1941 г. Русский охранный корпус. После ареста немцами Скородумова командование корпусом принял генерал-майора Борис Штейфон – герой Кавказского фронта 1916 г. и Белой борьбы на Юге России. Корпус сражался на стороне немцев и под их стратегическим командованием как против югославских коммунистов Тито, так и против партизан генерала Михайловича, являвшихся вооруженным войском на родине (так наз. четниками) лондонского правительства в изгнании югославского короля Петра (см. 4.2.30). При этом некоторые чины Корпуса пытались сохранить с королевскими партизанами, своими недавними соратниками, дружеские отношения и даже ставили их в известность о намечавшихся карательных операциях германской армии. В известной мере Корпус стал и средством самозащиты – с мая по сентябрь 1941 г. югославские коммунисты убили более 200 русских эмигрантов, включая священников, женщин и детей.

Генерал-майору русской службы Штейфону был присвоен чин генерал-лейтенанта Вермахта. И хотя Штейфон был крещеным евреем, он не погнушался носить военный мундир страны, убивавшей в это время миллионы его соплеменников. Всего через Корпус прошло в 1941–1945 гг. более 17 тыс. человек – 12 тыс. из них были русскими эмигрантами, еще 5 тыс. – русскими выходцами из Румынии (из старообрядческой эмиграции XVII в.) и из Трансистрии (Бессарабии и части Одесской области, вошедших в состав Румынии во второй половине 1941 г.). В рядах Корпуса сражалось против югославских партизан множество представителей русской военной эмиграции на Балканах, многие участники Первой мировой и Гражданской войн, офицеры Русской армии генерала П.Н. Врангеля и их дети. В рядах Русского корпуса в декабре 1941 был вручен последний в русской военной истории Знак отличия Военного ордена – Георгиевский крест IV ст., который получил тяжело раненный в бою с титовцами 17-летний юнкер Сергей Шауб. И с точки зрения немцев, и с точки зрения партизан (титовцев и четников) боевые качества Корпуса были весьма высокими. Лишь очень немногие русские эмигранты пошли в армию генерала Михайловича. Из примерно тысячи командиров бригад партизанской армии Михайловича за 1941–1945 гг., лишь один был сыном русских эмигрантов – майор Преслав Юлинц. Несколько десятков русских, большей частью совершивших побег военнопленных Красной армии, стали рядовыми четниками, но в стотысячной армии генерала Михайловича их участие было совершенно незаметным.

Историческая справка

Преслав Юлинц, (1911–1945) происходит из сербской дворянской семьи из Сегеда, представители которой в течение нескольких поколений (с середины XVIII века) служили в России. Преслав вернулся из России в Югославию вместе с родителями, эмигрировавшими после революции и Гражданской войны. Окончил «нижнюю» школу Военной академии в Белграде в 1932 г. До войны был «капитаном второго класса». С началом войны стал командующим 3-й бригады Топличского корпуса Югославской армии. Успешно командовал бригадой в боях против болгар, немцев и партизан Тито. Сохранились воспоминания о Юлинце как о «капитане, носившем крестьянскую обувь», но при том и «отличном офицере», отличавшемся храбростью и офицерской честью. Был награжден Караджерджевой звездой с мечами четвертой степени. Под своим именем и фамилией описан в романе Ивана Ивановича «Братья Юговичи». Участвовал в операции спасения экипажа первого американского бомбардировщика, сбитого над Сербией 24 января 1944 г. между Плочником и Белополиной, которому угрожало пленение болгарами. Участник сражения под Стопаньей против немцев 13 октября 1944 г. и за храбрость в этом сражении получил чин майора. Возвратился в Югославию летом 1945 г. и сдался коммунистам, поверив провозглашенной ими амнистии, заявляя, что никогда не нарушал правил ведения войны. Однако на судебном процессе, на основании фальсифицированных данных, был осужден к смерти и расстрелян на Конском кладбище в Нише. – «Српски биографски речник», том 4, Матица српска, Нови Сад, 2009. С. 760.

В сербском народе сотрудничество большинства русских эмигрантов с немцами вызывало жгучее возмущение: сербы не могли понять, почему русские люди, которым они дали приют и оказали радушное гостеприимство после поражения Белой борьбы в России, выступили теперь не вместе с сербами против немецких захватчиков, или, хотя бы, не остались дома как мирные обыватели, но, изменив королю Петру, стали союзниками нацистов. За каждого убитого в столкновении с партизанами военнослужащего Русского корпуса (как и других формирований Вермахта) нацисты расстреливали 50 сербских заложников. Достоверно известно о гибели таким образом четырехсот мирных сербских граждан. Виновные или невиновные в коллаборационизме, русские эмигранты воспринимались теперь как предатели и подвергались от партизан жестоким репрессиям.

К приходу Красной армии большинство русских, во главе с митрополитом Анастасием, бежали из Сербии в Германию. Сербы долго не могли простить русским эмигрантам этого предательства в годы тяжких испытаний. Эмигранты-антикоммунисты вспоминали об этом вероломном выборе русских даже в 1980-е гг.

Мнение ответственного редактора:

Нравственно глубоко предосудительный выбор большей части русской эмигрантской общины в Югославии в пользу германских нацистов отчасти может быть объяснен справедливой ненавистью эмигрантов к советскому коммунистическому режиму, погубившему Россию, но не может быть оправдан этим. Ненавидевшие коммунистов, русские военные эмигранты могли бы уйти в королевские партизанские отряды, но почти никто из них не поступил таким образом. Выбор русских эмигрантов имел для Югославии и всех Балкан самые тяжкие и долговременные последствия. Если бы 17 тысяч опытных русских бойцов присоединились к партизанской армии генерала Михайловича, королевские силы наверняка подавили партизан-коммунистов Тито и Югославия была бы освобождена ими, а не коммунистами. Британское правительство, очень возможно, не перенесло бы в 1944 г. свою поддержку с лондонского правительства короля Петра II на коммунистов Тито, если бы королевские партизаны не уступали бы так явно по силе и влиянию титовцам. А поддержка сербами коммунистов во многом объясняется тем, что советская коммунистическая армия сражалась с нацистами и побеждала их, а русские эмигранты монархисты, которым Югославия дала в свое время приют, сражались теперь на стороне Вермахта против сербов. Если бы Югославия была в 1944 г. освобождена партизанами короля Петра, то обстановка на Балканах сложилась бы иначе и, по крайней мере, Югославия осталась бы среди некоммунистических государств, а, возможно, это привело бы и к сохранению монархии в Болгарии и Албании. Как это ни парадоксально, но выбор русских эмигрантов в Югославии в пользу нацистов способствовал утверждению в этом регионе коммунистических тоталитарных режимов почти на полстолетия.

Литература:

Вл. Маевский. Русские в Югославии. Т.2. Взаимоотношения России и Сербии. Нью-Йорк, 1966.

К. М. Александров. Русские солдаты Вермахта. М., 2005.

С.В. Волков, П.Н. Стрелянов (Калабухов). Чины Русского Корпуса. М.: Рейтар, Форма-Т, 2009.