Глава VI. ПРАГМАТИКИ И ПОЛИТИКИ: ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС, ВОЕННОЕ МИНИСТЕРСТВО И РУССКАЯ УЛЬТРАПРАВАЯ
«Талмуд дает нам бесчисленное множество указаний, как правоверным иудеям не исполнять решительно всякое обещание, решительно всякую присягу… Присяга для иудеев — это предмет шуток, предмет издевательств, и если мыслит солдат, который не уважает присягу, который нарушает присягу и признает, что для него, для его, так сказать, культа религиозного, [это] даже хорошо, то мне думается, что от такого солдата, кроме опасности, кроме вреда, ничего получиться не может»{842}. Это утверждение, характеризующее отношение евреев к воинской повинности, прозвучало 2 декабря 1911 г. на заседании Государственной думы при обсуждении проекта нового устава. Принадлежало оно депутату Государственной думы Маркову 2-му, одному из наиболее радикальных политиков правого лагеря, в дальнейшем — сотруднику Отдела пропаганды в нацистской Германии{843}. Мысль Маркова была проста: поскольку еврейскими солдатами, как и всеми русскими евреями, управляет некое тайное еврейское правительство, опирающееся на Талмуд, то евреев следует убрать из армии{844}. Марков 2-й выражал точку зрения, которую разделяли многие думские ультраконсерваторы. Его прозрачный намек на «Протоколы сионских мудрецов», обессмертившие русскую ксенофобию и антисемитизм, был услышан и понят{845}.
Действительно, Марков 2-й не был одинок: рубеж столетий и особенно послереволюционный период между 1907 и 1914 гг. были отмечены резким усилением ксенофобии в русском обществе в целом и в армии в частности{846}. Многочисленные антиеврейские циркуляры Военного министерства 1890-х годов, участие армии в погромах 1905–1906 гг., а также массовые антиеврейские эксцессы во время оккупации русскими войсками австрийской Галиции привели к тому, что у русской армии сложилась репутация безусловно антисемитского, если не самого антисемитского, учреждения дореволюционной России. Это расхожее мнение, принятое как само собой разумеющееся русскими и еврейскими историками, требует решительной переоценки. Негативное отношение к евреям в армии, характеризующее политику Военного министерства непосредственно перед Первой мировой войной, складывалось постепенно, под влиянием многих факторов, подчас весьма разнородных и воздействующих друг на друга опосредованно. Эта политика возникла в результате торможения реформ последних лет царствования Александра II{847}. Она стала неотъемлемой частью контрреформ Александра III; ее стимулировали откровенные ультраконсервативные симпатии Николая II{848}. С другой стороны, она была вызвана к жизни такими общественно-политическими дискуссиями второй половины века, как полемика об уклонениях евреев от военной службы в 1870-е годы или о еврейской «разнузданности» в конце 1890-х{849}. Кроме того, ее формирование в значительной степени было обусловлено проникновением в военную среду расхожих штампов публицистики и художественной литературы консервативного направления, активно эксплуатирующих легенду о враждебных взаимоотношениях евреев и армии. Наконец, окончательное оформление этой политики в виде Устава 1912 г., закрепившего все антиеврейские положения, не могло состояться без опыта первой русской революции, в разгар которой русские ультраконсервативные партии получили официальный статус и предприняли активные попытки проникнуть в военную среду.
Чтобы осмыслить всю серьезность требований убрать евреев из армии, необходимо подробно остановиться на отношениях между евреями, военной бюрократией и русской правой. Отношение ультраконсерваторов к евреям в армии формировалось в несколько этапов, каждому из которых посвящен отдельный раздел данной главы. Во-первых, мы остановимся на разборе нескольких литературных произведений, впервые выдвинувших идею о непримиримой вражде евреев и армии. Опираясь именно на эту идею, в первые годы после революции 1905 г. Союз русского народа (СРН) атаковал Военное министерство, требуя изгнать евреев из армии. Во-вторых, мы проанализируем причины, которые привели в 1870-е годы к появлению жанра антиеврейской публицистики и возникновению легенды об отсутствии у евреев патриотизма. Опираясь в этой части работы на фундаментальное исследование Джона Клира, дающее практически исчерпывающую панораму еврейского вопроса в русской периодике, мы остановимся на отношении к этой проблеме в Военном министерстве и его комиссиях{850}. В-третьих, мы рассмотрим один из самых драматических эпизодов отношений евреев и армии — истории Товарищества Грегера, Горвица и Когана, основного поставщика продовольствия для русских войск в Балканскую кампанию 1877–1878 гг. Суд над Товариществом, как мы увидим, существенным образом повлиял на отношение Военного министерства к евреям, сдвинув его «вправо»{851}. В-четвертых, мы проанализируем, каким образом «черная сотня» подогревала погромные настроения в войсках во время первой русской революции. В-пятых, мы продемонстрируем, как праворадикальные идеи повлияли на формирование отношения военных начальников высшего и среднего звена к евреям в армии. Мы существенно переосмыслим выводы таких исследователей ультраконсервативной идеологии, как Роггер и Лёве, считающих русскую консервативную идеологию неким единым монолитом, и дополним их картину русской правой исследованием ее военного аспекта; кроме того, мы подробно остановимся на социокультурном аспекте «нового армейского антисемитизма», рассмотренного у Дитриха Бейрау{852}, и продемонстрируем тенденции русской военной администрации, альтернативные «армейскому антисемитизму». Как увидим в дальнейшем, до 1914 г. «еврейская политика» Военного министерства далеко не всегда соответствовала ожиданиям влиятельных политиков крайне правого крыла и вряд ли может однозначно именоваться «антисемитской».
Одна из особенностей формирования ультраконсервативной идеологии, очевидная из вышеприведенного перечня, — кажущаяся бессвязность ее этапов. Действительно, что общего между разглагольствованиями «Киевлянина» о том, что евреи уклоняются от призыва в армию, и утверждениями начальников Виленского или Киевского военных округов, что евреев в войсках так много, что они разлагают армию? Что общего между пространными размышлениями Всеволода Крестовского о том, как еврейское население издевается над православными солдатами, и утверждениями Замысловского, что еврейские солдаты терроризируют христианское население всеми мыслимыми способами, не останавливаясь перед ритуальным убийством? Эта бессвязность — не наше методологическое упущение, а существеннейшая особенность ультраправой идеологии. Звеном, связующим ее различные этапы, была, по слову Лэнгмира, иррациональная реакция, вызванная неспособностью найти объяснение рациональным обстоятельствам или сомнениям{853}. Каждая новая историческая эпоха (Великих реформ или николаевской реакции) представляла собой своего рода «рациональное», вполне поддающееся анализу обстоятельство, объяснить которое русская правая идеология не могла или не хотела. Поэтому связующим звеном между ее этапами был иррациональный страх, нашедший выражение в разных антиеврейских формах — будь то предрассудки, зафиксированные в военном законодательстве, предубеждение военно-судного управления, выносящего приговоры солдатам-евреям, антиеврейская художественная литература или публицистические призывы к проведению «очистительной дезинфекции» армии (выражение правых думских идеологов). Страх перед меняющейся исторической действительностью обладал уникальной способностью воспроизводить себя на каждом новом этапе, кардинально меняя повод для нападок и оставляя в неприкосновенности их объект. Ультраконсервативная идеология обладала не менее удивительной способностью включать в свой актив разнородные идеи и факты, возникшие из независимых исторических обстоятельств и видов интеллектуальной деятельности. Таким образом, перед нами стоит задача описать сложное «мифопоэтическое» явление, в основе которого лежат крайний иррационализм доводов, внутренняя непоследовательность и эклектика.