Фридрих Вильгельм Ⅰ, архитектор государства
Фридрих Вильгельм Ⅰ, во всех отношениях прямая противоположность своему отцу, целеустремлённо, по-волевому, а в необходимых случаях и твёрдой рукой превратил страну в то, что мы понимаем под Пруссией. Его жизнь была работой во имя государства. Он залечивал нанесённые чумой раны, щедро восстанавливал опустошённую провинцию, и, невзирая на сословные и местные традиции, превратил Восточную Пруссию в составную часть, в краеугольный камень государства. С помощью новых людей и новых мероприятий он включил город Кёнигсберг в абсолютистское государство.
Новый стиль молодого короля проявился уже во время церемонии присяги. Она продлилась всего один час и была проведена между смотром войск в Кляйнхайде под Кёнигсбергом и посещением администрации и казначейской палаты. На торжества не оставалось времени.
В первую очередь король заботился о своих солдатах. Он увеличил гарнизон Кёнигсберга и создал для него два новых центра, превратив старый, на его взгляд, бесполезный парк Люстгартен в учебный плац (Парадную площадь), на краю которого намечалось построить гарнизонную церковь, и построив для начальника гарнизона служебное здание, походившее на замок, на территории каретного двора у рынка Россгертен Маркт. Оно затем много раз перестраивалось и до последнего времени использовалось как офицерский клуб и военное служебное помещение. К этому зданию в начале улицы Кенигштрассе примыкал квартал генералитета, заканчивавшийся возведённым в 1711 году Остауским замком; в 1731 году король купил его, а затем перестроил под свою резиденцию. Он неохотно жил в большом старом замке; кроме того, по Кёнигштрассе проходила дорога на смотровой плац передового форта Кальтхофа, который под названием Девауер Платц стал первым учебным плацем прусской армии. Кроме нескольких конюшен и старой крепости Фридрихсбург, других зданий или казарм, принадлежавших армии, ещё не было. Полки были распределены по городским районам и расквартированы в бюргерских домах по слободам; солдаты маршировали на улицах и площадях перед своими квартирами.
Укрепление королевской армии означало конец гражданского ополчения. Города должны были сдать старые орудия, а военные подразделения гильдий и цехов выступали только по торжественным поводам, например, в качестве бутафории во время визитов монархов; лишь в гильдии стрелков сохранились остатки прежней воинской повинности граждан. Порочная практика вербовки рекрутов являлась злом, которое король терпел, невзирая на многие протесты. Так, например, немало высокорослых студентов вынуждены были спасаться бегством от вербовщиков, в их числе и молодой доцент Иоганн Кристоф Готтшед, который прославился впоследствии в Лейпцигском университете.
Кроме уже упомянутых военных построек Фридрих Вильгельм Ⅰ обогатил город только одним значительным зданием — гугенотской церковью на Кёнигштрассе, которая была освящена в его присутствии в 1736 году. Она была последней постройкой Унфридта. После того, как грандиозно задуманное архитектурное оформление Парадной площади не было приведено в исполнение, этот гениальный зодчий вынужден был ограничиться мелкой работой, руководя выпрямлением улиц и устранением препятствий для транспорта. Жертвой этой деятельности стала большая часть средневековых городских укреплений и почти все башни и ворота. Сохранилось до ⅩⅨ столетия только трое ворот и остались те части городской стены, которые не являлись транспортной помехой. Они постепенно разрушались, служа как бы каменоломней для новостроек, как, например, в 1768 году для восстановления сгоревшей лёбенихтской церкви. Скромным, но в буквальном смысле заметным прогрессом в облике улиц стало введение уличного освещения. До этого довольствовались сосновыми факелами или переносными фонарями. В 1731 году магистрат приобрел 1241 масляный фонарь. Они горели только в зимние ночи. Когда же у магистрата не хватало денег на масло, то улицы оставались, как и прежде, неосвещёнными.
Не было ни одной области в общественной и хозяйственной жизни, в которую бы король не вмешивался, направляя и воспитывая. В первые два десятилетия его правления на Кёнигсберг вылились целые потоки указов, которые почти ничего не оставили без изменения, часто к неудовольствию граждан. Но они осмеливались разве только на подобострастные замечания, но никак не на открытые протесты. По этим указам Кёнигсберг подчинялся Берлину или, как тогда говорили, «шагал в ногу с Берлином», и был окончательно включён в империю. Эти указы можно здесь только перечислить: установление берлинских мер и весов, новый порядок акцизов, учреждение королевского торгового суда (Коммерческой коллегии), уголовной, медицинской и сиротско-попечительской коллегий, генеральной привилегии для пивоваров, введение законов о ремесленниках, об одежде и каретах, о прислуге, о почтовом ведомстве и извозе, о торговле, о рынках, о снабжении дровами, о мельницах и множество других. Особенно много споров вызвали мероприятия, при помощи которых король хотел переключить экономику на потребности государства: запреты на ввоз и вывоз, установление цен, складское хозяйство и особенно введённое в 1723 году положение об устройстве специальных зерновых рынков. Когда в 1721 году в результате богатого урожая цены на зерно упали, друг и доверенный короля Леопольд фон Дессау предложил отделить внутренний хлебный рынок от внешнего, предусмотрев для внутреннего Альтштадский рынок и Соборную площадь. Для иностранной торговли выделялись два специальных зерновых рынка на Прегеле, окружённые частоколом и охраняемые солдатами. Цены здесь устанавливались чуть ниже берлинских, передававшихся в Кёнигсберг по почтовым дням, ибо «каждому начальнику надлежит следить за тем, чтобы при дарованном нам Богом благословенном урожае хлеба не возникло удорожания и, таким образом, никому не грозила нужда». Ценорегулирующий рыночный закон распространялся также на лён и кожу. Если этот закон диктовался намерением удержать низкие цены как для потребителей, так и для производителей, то своим серьёзным вмешательством в торговлю солью король преследовал другую цель — вытеснить заграничную соль с кёнигсбергского рынка и заменить её своей из Халле. Подобные вмешательства нарушали издавна устоявшуюся в Кёнигсберге торговлю зерном и солью. Польша и Литва стали избегать этот город. Из-за подобных и других мер кёнигсбергские купцы пришли к мнению, что берлинские власти ставят бранденбургские интересы выше прусских. Только в 1727 году король решился закрыть специальные зерновые рынки и снова разрешил ввоз французской соли. Но торговля хлебом была ограничена в пользу собственного сельского хозяйства. В урожайные годы ввоз иностранного зерна запрещался.
Частью деятельности короля по установлению нового порядка стало и мероприятие, которое направило развитие Кёнигсберга по новым рельсам, а именно: объединение трёх старых городов по «Ратушскому регламенту» от 13 июня 1724 года.
Исходным пунктом для объединения трёх городов Кёнигсберга стали не государственно-правовые соображения, а трезвый экономический расчёт. Несмотря на мероприятия короля и его чиновников, направленные на укрепление общегосударственных интересов, внутренняя жизнь города всё ещё оставалась неотрегулированной из-за множества мелких дрязг и споров, стоивших много сил и средств. Разветвлённый и трудноуправляемый аппарат трёх магистратов, судов и полицейских управлений вместе с разболтанной финансовой системой давно уже возмущали короля, который заботился о бережливости и экономии. Необходимость требовала упрощения в управлении и кассовом хозяйстве под усиленным надзором государства. Начиная с 1718 года королевские чиновники изучали «управленческие дела», а комиссии разрабатывали предложения для реформ. В принципе же речь шла не только об устранении непорядков — тут столкнулись две концепции государства: патриархальная, заключавшаяся в том, что городская собственность должна находиться в распоряжении магистрата, и современное чиновничье государство. Король, отделивший бюджет своего двора от государственного, обязывал и магистраты быть не полновластными хозяевами городских средств, а только их распорядителями, причём под контролем королевских служб. Примером служило объединение пяти берлинских городов в один город, проведённое в 1709 году, и «Ратушский регламент» города Штеттина. Королевская комиссия провела проверку всех касс и выявила значительную задолженность, после чего составила первый бюджет для всего города, одобренный королём. Только после того, как были: отрегулированы финансы, король подписал план нового регламента. 28 августа 1724 года торжественно провозгласили новую городскую конституцию.
Сначала бургомистр Альтштадта Хессе зачитал новый регламент в ратуше Альтштадта, где обычно обсуждались общие дела всех трёх городов. Затем фон Лезгеванг, первый президент палаты военных и государственных имуществ, образованной за год до этого, объявил в кнайпхофской ратуше об объединении трёх муниципалитетов. Обербургомистром города должен был стать коммерсант Негеляйн, которого высоко ценил король. Но так как тот отказался от этого поста, то Первым бургомистром стал Цахариас Хессе, бывший до этого бургомистром Альтштадта. Кнайпхоф выдвигал Второго бургомистра и Лёбенихт Третьего. Магистрат всё ещё был довольно большим. Он состоял из 16 действительных и пяти экстраординарных советников. Из них пятеро были профессорами, а значительная часть остальных служила в королевских учреждениях и воспринимала свою работу в городском ведомстве как королевскую службу. Крупные коммерсанты, которые раньше формировали муниципалитеты, остались теперь в меньшинстве.
После объединения трёх городов Кёнигсбергу необходимо было иначе распорядиться ратушами. Администрация объединённого города заняла кнайпхофскую ратушу и оставалась в ней до 1926 года. В альтштадской ратуше находился городской суд (до 1879 года), лёбенихтская ратуша, восстановленная после пожара, была сдана в аренду. С 1724 года Кёнигсберг носил административное название «королевский прусский столичный город-резиденция», имел герб, в котором все три герба старых городов были объединены под защитой прусского орла. За пределами нового городского образования остались замок и королевские слободы. Они были включены в общину только в 1809 году с принятием «Городского уложения». Совершенствование в управлении было достигнуто ценой исключения гражданской ответственности. Ни один горожанин не хотел более быть избранным на общественный пост. Все городские мероприятия планировались королевскими ведомствами и приводились в исполнение городскими чиновниками. Развитие города шло в различных областях. Гражданам эти улучшения были на пользу, но теперь у них почти не было возможности влиять на этот процесс.
Кёнигсбергская торговля шла своим проторённым путем. Палата военных и государственных имуществ с полным правом упрекала купцов в том, что те не ездят дальше городских ворот, что они ничему не научились, кроме как обсчитывать крестьян. Торговцы, в свою очередь, жаловались, и тоже с полным правом, что берлинское правительство не должно ставить прусскую торговлю на одну доску с бранденбургской, а должно рассматривать её в сравнении с Данцигом и Ригой. Коммерция с Литвой и Польшей проводилась преимущественно в самом городе между кёнигсбергскими купцами и агентами польских и литовских знатных землевладельцев. В Нюрнберге закупали в основном игрушки, главным образом, для рождественской ярмарки. Самыми богатыми купеческими семьями были семьи Негеляйн, Сатургус, Фаренхайд и Хойер.
Рядом с ними выросла новая бюргерская верхушка — фабриканты и владельцы мануфактур. Как и большинство государств того времени, Пруссия проводила меркантильную экономическую политику. Ввоз чужих товаров она стремилась ограничить, налаживая производство ввозимых ранее товаров в собственных мастерских и фабриках, причём не только для внутригосударственного потребления, но и на экспорт. Руководя экономикой, государство впервые стало использовать статистические данные о потреблении и спросе, а также календарное и территориальное планирование новых производственных мощностей и их финансирование посредством кредитов и субсидий для строительства.
Часть нового верхнего слоя общества происходила из ремесленнического сословия. И до тех пор, пока машины приводились в движение вручную (отсюда и термин «мануфактура»{70}), между мастерской ремесленника и мастерской фабриканта не было существенной разницы. Некоторые мануфактуры возникли путём укрупнения или объединения ремесленных мастерских; в результате место работы и жильё постепенно отделялись друг от друга. Большинство фабрикантов являлись, однако, предпринимателями, привыкшими думать и действовать независимо от цеховых экономических форм. Ими были евреи и иностранцы, преимущественно англичане и французы. Проводя с их помощью новую экономическую политику, королевские власти способствовали смене устаревшего общественного строя. Новая мануфактурная экономика приносила большую выгоду преимущественно столице Берлину и курфюршеству Бранденбургу. В Кёнигсберге во времена Фридриха Вильгельма Ⅰ дальше добрых намерений дело не доходило. И тем не менее мы слышим про табачную, проволочную, кожевенную фабрики, шерстяную и льняную мануфактуры, про шелкоткацкую фабрику, которой владели гугеноты.
Берлинские власти затрудняли Кёнигсбергу торговлю, вменив ему в обязанность принимать определённый объём продукции берлинских и бранденбургских мануфактур, ограничивая этим ввоз чужих товаров.
Ремесло продолжало существовать в рамках цехового хозяйствования, но регламентировалось строже, чем до сих пор. Из меркантильных соображений власти повели борьбу против всего, что считали бесполезным: против «дедовских и суеверных церемоний» на цеховых собраниях, против форм приветствия, против праздников по случаю возведения домов под крышу и связанных с ними приговорок. Много старинных обрядов было утеряно именно в то время.
Но старое гражданственное сознание по отношению к церкви и общественной группе, к которой каждый относился, не исчезло. В неразрывном смешении набожности с желанием выделиться богатые бюргеры дарили своим церквам в одиночку или сообща серебряные приборы, органы и кафедры, либо облагодетельствовали в своих завещаниях легатами{71} и стипендиями вдов и сирот, бедных и больных. После того, как король Фридрих Ⅰ учредил сиротский приют, тотчас же появилось много дворянских и бюргерских пожертвователей. Оба городских приюта для вдов и сирот, кнайпхофский и альтштадтский, были основаны в этот период и, следовательно, не могли бы быть созданы без пожертвований богатых горожан.
Хотя Фридрих Вильгельм Ⅰ выступал за регламентацию, контроль и бережливость, было бы неверным считать, что он совсем не заботился о культуре. По его мнению, она должна была приносить пользу. Театр и изобразительное искусство он поэтому не признавал, зато покровительствовал церковной музыке, считая её средством для воспитания набожности. Но это относилось только к музыке при богослужении. Оратории и крупные музыкальные произведения он запретил. В Кёнигсберге в то время жили два видных кантора и композитора: Иоганн Георг Найдхардт и Георг Ридель, а также два выдающихся мастера-строителя органов: Иоганн Йозуа Мосэнгель и Адам Готтлоб Каспарини; была большая литейная мастерская Копинуса, где поколениями, вплоть до 1876 года, отливали колокола. Следует назвать поэта Иоганна Валентина Питча — аптекаря, врача и профессора поэзии, певца прусской монархии и учителя Готтшеда по поэтике.
Университет, красой и гордостью которого до самой своей смерти являлся Питч, интересовал короля не столько как обитель свободной духовной жизни, но более как учреждение, нуждающееся в наведении порядка и нацеленное на выполнение главной задачи — подготовку способных государственных чиновников. В этом отношении, действительно, дела обстояли не лучшим образом.
Носителями реформ выступали пиетисты, посланные из города Халле Августом Франке или прошедшие у него обучение. Несмотря на резкие нападки ортодоксов они сумели обосноваться во Фридрихсколлегии. Теперь они (Фридрих Рогаль, Генрих Лизиус, Франц Альбрехт Шульц) с помощью короля завоевали и университет. Королю нравилось то обстоятельство, что это движение исходило не от духовной аристократии; ремесленники и солдаты, слуги и служанки были первыми сторонниками пиетизма. У них не было своей церкви, но они не были и сектой за пределами официальной религии, а собирались на молитвенные собрания, проявляя деятельную набожность.
Среди сторонников ортодоксальности особенно выделялся Иоганн Якоб Квандт, выходец из старинной кёнигсбергской семьи. Когда у власти оказались пиетисты, то они стали такими же нетерпимыми, какими прежде были сами ортодоксы, и стали бороться против утверждающейся философии просветительства.
Самое большое достижение пиетистов лежит в области народного образования. Старые городские школы они реорганизовали по примеру тех, что были в Халле, и создали первые народные школы, называвшиеся в то время ещё школами для бедных.
Книгопечатание, издательское дело и книготорговля в то время ещё не были разделены. Единственной значительной книжной лавкой был магазин Халлерфорда, который три поколения подряд находился в собственности семьи. Когда в 1759 году он прекратил своё существование, то другая книжная лавка уже находилась на пути к процветанию: родившийся в Гримме под Лейпцигом Кристоф Готтфрид Эккарт, несколько лет проработавший у Халлерфорда, добился в 1722 году привилегии на книготорговлю. Его магазин находился на кнайпхофской стороне моста Шмидебрюке, стало быть, недалеко от университета. Торгуя книгами, присланными на продажу от других книгопродавцов, а также издавая их сам, он стал первым крупным книготорговцем Кёнигсберга. Его книжный магазин в 1740 году перешёл в собственность Иоганна Генриха Гартунга, сына органного мастера из Тюрингии. Гартунг, владевший типографией, объединил в одну фирму книгопечатание, издательское дело и торговлю книгами. Из этой фирмы впоследствии вышло знаменитое книжное издательство Грефе и Унцер. О нём речь ещё пойдёт ниже.
Такой же значительной, как фирма Гартунга, была фирма Филиппа Кристофа Кантера, которая во второй половине века стала также бурно развиваться. Оба издателя печатали несколько журналов, и сегодня ещё представляющих интерес как исторические источники. В газетном деле всё ещё господствовала типография Ройснера, где на основе привилегии 1640 года выпускалась газета «Königlich preußische Fama» («Королевская прусская Фама»{72}), которая с 1741 года стала называться «Neue Merkwürdigkeiten von politischen und gelehrten Sachen» («Новое и интересное в делах политических и учёных»). Фридрих Вильгельм Ⅰ, всегда стремившийся к увеличению государственных доходов, хотел и из газетного дела извлечь выгоду. Поэтому он организовал сначала в Берлине, а затем и в провинциях «конторы объявлений и известий для интеллигенции», которые подчинялись генеральному почтовому ведомству в Берлине и издавали так называемые «листки для интеллигенции» («Intelligenzblätter»). Их существование он обеспечил тем, что отдал им монополию на объявления и заставил все ведомства и всех чиновников выписывать эти газеты. Кроме того, он потребовал от кёнигсбергских профессоров публиковать здесь свои сочинения. Это пришлось делать и Канту. В Кёнигсберге такой «листок для интеллигенции» печатался у Ройснера и до 1774 года назывался «Wöchentliche Königsbergische Frag und Anzeigungsnachrichten» («Еженедельные кёнигсбергские известия по различным вопросам с объявлениями»). Эта газета просуществовала под различными названиями до отмены принудительного абонемента в 1850 году.
Кёнигсберг многим обязан Фридриху Вильгельму Ⅰ. Вполне понятно, почему город воздвиг этому королю памятник, первый в Кёнигсберге вообще. Посредственное творение данцигского скульптора Иоганна Генриха Майсснера, исполненное в стиле барокко, в 1736 году, то есть ещё при жизни короля, установили перед почтамтом, в центре городского движения, и уже после того, как место вокруг замка освободили, памятник нашёл свое место у облицованного основания Замковой горы. Характерным в отношении города к своему властелину было то, что магистрат решился на это чествование не из благодарности к нему, а из страха. Этим самым он пытался усмирить справедливый гнев короля. «Мы должны стремиться, к тому, чтобы успокоить поднявшееся волнение, и почтамт является хорошей для того оказией».