Умирающий город

Возможно, что и были дисциплинированные советские воинские части. Кёнигсбержцы таких не видели. Они познали только толпы распоясавшихся извергов, охваченных местью, учинивших грабёж, воровство, изнасилования, поджоги, без признаков какого-либо порядка и здравого смысла. Многие известные кенигсбержцы предпочли добровольно расстаться с жизнью, чем быть беспомощно отданными на произвол опьянённому победой врагу. Тысячи подверглись ужасным истязаниям, немало было и убито. В мероприятиях, с которых новые власти начали укрепление своего господства, не просматривалось никакой системы. Во всём царил абсолютный произвол. Всё, что до сих пор было смыслом жизни и социального устройства, перестало существовать; всё стало добычей победителей: собственность и жильё, семья и друзья, сама жизнь. Безумием, имевшим своего рода методическую последовательность, являлись беспорядочные сборы мужчин, женщин и детей, которых толпами бесцельно прогоняли по окрестностям, демонстрируя так называемые «пропагандистские марши». Тех, кто не поспевал за колонной или по дороге падал, убивали или оставляли на произвол судьбы. Так погиб в придорожной канаве славист профессор университета Ханс Майер. Его последняя лекция за несколько недель до этого была посвящена Достоевскому. Выживших после этих маршей русские содержали в лагерях, как пленных, на голодном пайке и без определённого срока, например, в ротенштайнских казармах. Других отправляли из города в Штаблак или Инстербург. Многие были оставлены на произвол судьбы и погибли от голода и болезней.

Советские власти использовали в своих целях некоторых немецких коммунистов, доносивших на своих сограждан, хотя в душе они и презирали их; они не стали создавать в Кёнигсберге немецкую администрацию, а с самого начала заменили её системой местных русских комендатур, которым подчинялись и немцы. Это не означало, что комендатуры проявляли человеческую заботу о беззащитных людях, попавших к ним в руки; в первую очередь их использовали, как рабочую силу для нужд оккупационных властей. Для многих это было спасением от голодной смерти. Немцы и немки работали на нового хозяина в пекарнях, кузницах, столярных и пошивочных мастерских, на электростанциях и мельницах, в бригадах по уборке улиц, сначала за продукты питания, а затем и за деньги. При этом с течением времени возникали даже хорошие отношения с русскими начальниками, так как немецкие специалисты высоко ценились; но это было скорее исключением.

В двух областях деятельности власти оставили немцам ограниченный круг собственной ответственности. Так как они считали религию делом личным, они не имели ничего против того, что немцы организовывали религиозные общины, а оставшиеся в городе евангелические и католические священники проводили богослужения, крестили детей, хоронили мертвых и заключали брачные союзы. Священники постоянно находились в опасности быть избитыми или ограбленными, когда они посещали тех, кто нуждался в слове Божьем. Двое из них, Леопольд Бекманн и Эрнст Мюллер, стали жертвами такого нападения; другие умерли от лишений. Поверенным немецкого населения в переговорах с русскими стал мужественный пастор Хуго Линк, которого в марте 1947 года власти даже хотели сделать епископом земельной евангелической церкви Восточной Пруссии. Духовная поддержка, которую кёнигсбержцы находили в лице своих пасторов, была столь же важна для сохранения их жизненных сил, как и деятельность врачей.

В целом власти относились к врачам с уважением; поэтому врачи могли с самого начала организовать врачебную службу, хотя и в тяжелейшей обстановке, в разрушенных зданиях, почти без медикаментов, воды и света. В апреле 1945 года профессор Штарлингер создал немецкий инфекционный лазарет в относительно мало разрушенном стационарном лазарете на улице Йоркштрассе, а также в кое-как восстановленной больнице св. Елизаветты. Центральную больницу, разместившуюся в наполовину сгоревшей бывшей больнице «Милосердие», возглавлял Артур Бёттнер. Он пользовался большим авторитетом и у русских; когда он незадолго до отправки в Германию умер, то на его похоронах присутствовали русские офицеры. Под его руководством в больнице работали хирург граф Ханс фон Лендорфф и гигиенист Ханс Шуберт.

Если уже в самих больницах санитарное состояние было довольно плохим, то вне их стен оно было просто катастрофическим. Люди скученно ютились в развалинах и подвалах, без света, воды, отопления и почти без пропитания. Тут же в руинах лежали незахороненные трупы, изгрызенные тысячами крыс и покрытые миллионами мух. Воду пили из бомбовых воронок, откапывали и поедали мясо падших и уже зарытых животных. Были даже случаи каннибализма.

Из примерно 110 тысяч гражданского населения Кёнигсберга, находившихся в городе в день капитуляции, в июне, по проведённой русской комендатурой переписи, в живых оставалось 73 000 человек. Мор начался осенью и достиг в период зимних холодов и длинных тёмных ночей своего чудовищного апогея. И последующая зима отмечена высоким числом жертв. Из 73 000 человек, упомянутых в июньской переписи 1945 года, умерло две трети, и только 25 000 человек осталось в живых.

Когда со временем в Кёнигсберг вместе с семьями переселилось русское гражданское население и в мае 1946 года комендатуру заменили гражданской администрацией, некоторые немцы получили возможность работать в русских учреждениях. Русская администрация теперь даже проявляла заботу о немцах. Созданный для профессиональной переподготовки «Немецкий клуб» хотя вскоре и распался, но осталось несколько немецких школ, снабжаемых отпечатанными в Советском Союзе учебниками на немецком языке. Выходила одна газета на немецком языке, работало немецкое радио, трудящимся немцам выдавались продуктовые карточки, а оплату производили в рублях. Другие занимались торговлей на черных рынках, продавая, например, книги, найденные в разрушенных домах. Но никто из тек, кто пережил эти первые два года, не верил в своё будущее настолько, чтобы проявить желание остаться в Калининграде — так теперь с 4 июля 1946 года назывался Кёнигсберг. Все настолько хлебнули горя, что стремились назад в Германию. После всего пережитого изгнание, которое влекло за собой потерю всего нажитого, воспринималось уже не как щемящая несправедливость, а как облегчение и начало лучшего будущего.

Нам не известно, что побудило советские власти начать планомерную и организованную эвакуацию немцев из Кёнигсберга. Их можно было бы понять, если 6ы они оставили у себя этих людей в качестве военной добычи, выделив им новые места проживания, будь то в Калининграде, или в другой отдалённой области Советской империи. Сделано это было отнюдь не из гуманных побуждений. Немцы не имели статуса военнопленных, не существовало на этот счёт никаких соглашений и с союзниками. Какими бы эти мотивы ни являлись, переселение немцев началось. Сперва маленькими группами, а с 22 октября 1947 года их планомерно перебрасывали товарными составами в Германию, в советскую зону оккупации. После зимней передышки переселение продолжили в марте 1948 года, завершив его в ноябре месяце. Последними уехали рабочие-специалисты и ремесленники, которых власти отпускали с большой неохотой. Когда последние немцы покинули свою родину, закончилась и немецкая история Кёнигсберга.

Город сделал свои первые шаги в истории как очаг европейской культуры и западно-христианского уклада жизни. Он являлся светочем учения Лютера на Востоке; немецкая сущность города была настолько само собой разумеющейся, что никто никогда не ставил её под вопрос. Огромное Московское царство несколько раз пыталось подчинить себе Прусское государство на Балтике. И всякий раз это не удавалось. В лице Кёнигсберга Средняя Европа утвердилась на восточном побережье Балтийского моря.

Кёнигсберг лежал на восточной окраине Западной Европы. Калининград находится на самом западе мировой державы, лицом к Западу.

Кёнигсберг потерял свои старые функции. Однако нас не оставляет надежда, что в рамках нового европейского порядка город приобретёт и новое значение.