Социальные движения

Социальные волнения, сопровождавшие Реформацию, не были вызваны учением Лютера. Однако они усиливались из-за того, что простой люд понимал это учение так, будто вся иерархическая прослойка между князем и его подданными является противозаконной. Они хотели отменить старые социальные различия в пользу общей свободы каждого христианина. Так понимали Евангелие крестьяне, так его воспринимали ремесленники и рабочие в городах. В Данциге простой люд поднялся против муниципалитета, свержение которого удалось предотвратить лишь благодаря вмешательству польского короля. По сравнению с Данцигом социальное движение в Кёнигсберге выглядело смирным.　

Цехи потребовали объединения трёх городов и участия ремесленников в городском управлении. В пользу этого требования они выдвигали веские причины: право свободного передвижения и повсеместного проживания граждан внутри всего Кёнигсберга, прекращение распрей из-за мостов, более справедливое распределение налогов и доходов в пользу бедных. У них были основания верить, что герцог полностью на их стороне. Общины потребовали от муниципалитета отчёта о доходах и расходах последних лет, настояли на включении четырёх представителей цехов в муниципалитет и в число судебных заседателей. Они получили и отчёт, и согласие по обоим пунктам. Однако затем вдруг выяснилось, что они и не знают, как воспользоваться этими уступками. Прослушав раз двухгодичный отчёт, «они вскоре устали и более отчётов слышать не желали». Из четырёх новых членов муниципалитета трое отказались от этой чести. Остался только перчаточник Тевес Розенфельд, который уже в 1522 году являлся уполномоченным представителем своей общины.　

Лишь одного человека можно назвать социальным революционером: им был медник Ханс Шлефф. Он был человеком склада «цвиккауских фанатиков»^{38} и бранил состоятельных ганзейских купцов, на которых бедный люд работал до седьмого пота. В своём доме он зачастую собирал единомышленников для тайных бесед.　

В июне 1525 года общины избрали комитет, который должен был вести переговоры об объединении трёх городов и о создании общего «Божьего сундука» (общей церковной казны), т.е. об управлении церковным имуществом. Поскольку муниципалитеты старались затянуть дело, переговоры застопорились. В июле герцог покинул Кёнигсберг и отправился по стране принимать почести от своих подданных. Затем он поехал на политические переговоры в Силезию и Венгрию. Поленц же в качестве представителя герцога отправился в Мазурию для принятия присяги от народа. Таким образом, власть в Кёнигсберге в решающие недели была представлена лишь герцогским секретарём Кристофом Гаттенхофеном, который хотя и был человеком проворным, но мог тут оставаться лишь внимательным наблюдателем и докладывать дальше. А докладывать было о чём.　

В то время, как напряжённость в городе возрастала, крестьяне Самландии также выступили за «чистое» Евангелие. Их требования совпадали с требованиями крестьян в Германии. Доказать, что восстание было подготовлено в Кёнигсберге и что к нему подтолкнули, невозможно, хотя у Поленца и были предположения на этот счёт, когда он назвал город клоакой всех зол, а Гаттенхофен докладывал герцогу, что «бунт берёт начало в Кёнигсберге, где почти все подмастерья и бездельники присоединились к зачинщикам беспорядков». Связь между социальными движениями в городе и на селе, несомненно, существовала. В посланиях к ремесленникам крестьяне просили о помощи и напоминали о совместных договорённостях. Эти письма попали в руки муниципалитета, который созвал общины и зачитал им их содержание. Однако все заверили, что не имеют к этому делу никакого отношения. Делегация города, возглавляемая ведущим политиком Кёнигсберга того времени, бургомистром Альтштадта Николаусом Рихау, вела переговоры с крестьянами в селе Варген и добилась согласия дождаться прибытия герцога. С тем же результатом закончились переговоры дворянства с крестьянами на Кведнауской горе, что в окрестностях Кёнигсберга.

А между тем Таттенхофен известил о событиях Поленца и герцога. Поленц прервал свою поездку по Мазурии, остановился, однако, в Бартене. Прибыть в Кёнигсберг он не решился: «Они называют меня церковным грабителем, требуют моего колесования, считают, что я похитил серебро из церквей». Волнения в городе нарастали. К дворянам, сбежавшим сюда от крестьян, с вызовом приставали на улице. Гаттенхофен взял наёмников для охраны замка и приказал направить пушки на город, что опять-таки вызвало недоверие общин.　

Герцог срочно вернулся в Пруссию и собрал войска. 9 октября в Пройсиш-Холланде перед ним предстали делегаты муниципалитетов, судебные заседатели, представители общин всех трёх городов с намерением очистить себя от подозрения в том, что Кёнигсберг является источником всех волнений. Рихау от их имени просил назначить расследование. 28 октября Альбрехт прибыл с войсками в Кёнигсберг. 30-го числа он, 1000 всадников и 1000 пеших солдат стояли на поле возле села Лаут, куда вызвали и крестьян. Последние сдались без сопротивления. Герцог обошёлся с ними мягко, по крайней мере в сравнении с тем, как в то же самое время был подавлен крестьянский бунт в Германии^{39}. Лишь немногих крестьян казнили. Ещё легче отделались руководители общин, так как нельзя было доказать их причастность к покровительству крестьянам.　

21 марта 1526 года Генрих фон Милтитц сообщил приглашённым в замок Советам трёх городов, что герцог прощает всем, кто перед ним виноват, но с одним условием, что отныне будет господствовать мир между общинами и муниципалитетами и что первые будут послушны вторым. Старая власть патрициев была восстановлена и более не оспаривалась. О соединении трёх городов так же не было больше речи.