Глава 9 ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ КОНСТАНТИНОПОЛЯ

Глава 9

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ КОНСТАНТИНОПОЛЯ

В час пополуночи три вспышки прочертили длинные красные дуги на темном небе. Это был условный сигнал. Начался общий приступ, в котором приняли участие все 160 000 турецких солдат.

Боевые кличи зазвучали по всей передовой линии. Главная атака, как и ожидалось, была сосредоточена на участке Месотихион вокруг военных ворот Святого Романа. Колокола городских церквей беспорядочно забили тревогу.

Атаку начали нерегулярные войска, шедшие в авангарде. Пятидесятитысячное войско сгрудилось под стеной. У всех солдат были разные доспехи и оружие. Кроме сабель и копий, они несли только лестницы с крюками. Турки отчаянно сражались, пытаясь залезть на подмости и вскарабкаться на стену, но столкнулись со столь же яростным сопротивлением — их расстреливали одного за другим. Обстрел из пушек продолжался даже теперь, ядра убивали и обороняющихся, и турецких солдат. Звуки труб и литавр заполняли тишину между выстрелами. Слышались пронзительные вопли женщин за стенами города, стенавших и моливших Бога пощадить их, словно бы пытаясь заглушить ту какофонию, которую создавали нападавшие османы.

У мужчин, стоявших на стене, не было времени молиться. Более 50 000 солдат нерегулярных войск были посредственными бойцами. Но они знали, что за их спинами стоят грозные янычары с саблями наголо, отступать оказалось некуда. Несмотря на это, первая волна атакующих турецких сил понесла тяжелые потери. После двух часов приступа атака, по-видимому, была отбита.

Мехмед был прекрасно осведомлен о недостатках своих нерегулярных частей. Он разработал соответствующую стратегию. Эти солдаты могли быть неорганизованными и скверными бойцами, но они выполнили свою задачу — вымотать защитников. Когда первая волна атаки была отбита, султан приказал начинать второй натиск, не дав обороняющимся ни мгновения передышки.

Полк, состоявший из более пятидесяти тысяч хорошо обученных солдат регулярных частей, одетых в одинаковую белую форму и красные тюрбаны, двигался ровными рядами. Половина из них делали вид, что атакуют стену, обращенную к суше, по всей ее длине, чтобы отвлечь внимание защитников. Остальные сосредоточились у Месотихиона.

Хотя эта вторая волна атакующих состояла из его собратьев, турок-мусульман, Мехмед продолжал обстрел из орудий. Когда участок частокола близ военных ворот Святого Романа был разнесен на куски прямым попаданием, отряд турецких солдат, пытавшихся перелезть ограду в этом месте, взлетел на воздух. Все скрывалось в густой пыли и дыму. В неразберихе отряду в две сотни турецких солдат удалось проникнуть сквозь брешь во внешней стене. Большинство из них были убиты защитниками, которые быстро подоспели на место действия, остальных отбросили назад и скинули в ров.

Так повторялось снова и снова: когда пыль, поднятая ядром, немного рассеивалась, обороняющиеся продолжали убивать турок и отражать новые подступавшие отряды. Но прежде чем им удалось окончательно отбить вторую волну, пришел черед третьей.

В бледном свете луны, скрывшейся за облаками, надежные янычары султана приблизились к стене. Одетые в одинаковые белые шапки и белые одежды с зелеными поясами, они пересекли ров, сохраняя идеальный строй. В отличие от двух первых полков янычары не собирались бездумно рваться вперед. Когда противник убивал кого-то в их рядах, они лишь отталкивали тело в сторону, словно все это было частью их плана. А затем янычары продолжали двигаться вперед, не ломая рядов. Даже наконечники их ятаганов образовывали идеально ровную линию.

Мехмеду было мало наблюдать за битвой на расстоянии. Он стоял на внешнем краю рва и кричал на своих солдат, то подбадривая их, то браня. Турсун пришел в ужас. То место, где находился султан, простреливалось с городской стены. Хотя обычно фаворит преклонял колени в присутствии султана, сейчас у него оказались заботы поважнее: мальчик стоял, выпрямившись во весь рост и разведя руки, чтобы защитить своего господина. То, что он рискует своей собственной жизнью, даже не приходило в голову пажу.

Янычары услышали слова поощрения своего султана и с новой отвагой кинулись в битву. Все это пятнадцати тысячное отборное войско было брошено на стену вдоль Месотихиона, длина которой составляла менее двух километров. Каждое подразделение в свой черед бросалось в атаку на стену. По мере того как они повторяли эти приступы, соблюдая строгий порядок, число солдат, которым удавалось добраться до стены, постоянно увеличивалось.

Защитники, которые были вынуждены отражать все новые атаки свежих сил врага, а сами не имели возможности сменяться, держались стойко. Так, солдаты, стоявшие на стене в районе Месотихиона, по предложению командира сухопутных сил Джустиниани заперли все ворота, ведущие из внешней стены внутрь. Они передали ключи императору. Иными словами, обороняющиеся были полны решимости защитить внешнюю стену — или погибнуть. Они больше не были греками, генуэзцами или венецианцами, все дрались заодно.

Джустиниани тоже сражался с удивительным мужеством, что было довольно неожиданно для столь молодого человека, который к тому же был лишь наемником. Даже император обнажил меч и бился с турками на стене.

Этот яростный рукопашный бой продолжался более часа. Даже янычары, хребет османской армии, на этот раз не смогли одержать решающую победу. Нападающие и защитники сцеплялись друг с другом в крутящиеся клубки и снова распадались. Первый луч рассвета осветил небо — сперва чуть-чуть, потом разгораясь все ярче. Битва продолжалась уже пять часов.

Солнце еще не взошло, когда стрела, выпущенная в упор, поразила Джустиниани в плечо над левой ключицей. Он покачнулся от удара. В ту же секунду другая стрела вонзилась ему в правое бедро. Сквозь щели в серебристых доспехах молодого командира начала сочиться кровь. Вскрикнув от сильной боли, Джустиниани приказал одному из своих подчиненных, подоспевших к нему на помощь, унести его на корабль. Солдат знал, что ворота, ведущие от внешней стены к внутренней, а оттуда непосредственно в город, были заперты. Он помчался к императору, чтобы просить у него ключи.

Константин подбежал к Джустиниани по проходу между частоколом и внешней стеной. Он опустился на колени рядом с ним, взял его за руку и взмолился, чтобы тот изменил свое решение бежать. Но казалось, что командир, только что выказывавший невиданное мужество, вдруг испугался вида собственной крови и вспомнил, что он еще молод, что есть многое, ради чего стоит жить. Джустиниани не обращал внимания на мольбы императора и повторял свое желание покинуть поле сражения.

Император неохотно отдал ключи помощникам Джустиниани, которые унесли своего командира в безопасное место.

Это событие не осталось незамеченным пятьюстами генуэзскими солдатами, находившимися под непосредственным командованием Джустиниани. В конце концов, они были наемниками, профессионалами. Они могли сражаться не хуже других, когда удача была на их стороне, но были готовы первыми бежать, если видели признаки приближающегося поражения. Когда они заметили, что их командира унесли, битва для них, по сути дела, окончилась.

Всем скопом генуэзцы рванулись к двери, через которую только что вынесли Джустиниани. Греческие солдаты и сам император пытались остановить их. Султан, стоявший на краю рва, заметил, что внутри городских стен возникло какое-то неожиданное волнение. Громче обычного он прокричал:

— Город наш!

Янычары полностью преобразились. Теперь они все как один бросились в атаку на городскую стену, и на сей раз отразить их натиск не удалось. Те, кто перебрался через частокол, ни секунды не медля, вскарабкались на внешнюю стену. Защитники были окончательно отброшены. Надеясь убежать, они сгрудились в проходе между внешней и внутренней стенами. Турецкие солдаты, занявшие внешнюю стену, снимали их стрелами одного за другим.

Обороняющиеся на стене вдоль императорского дворца тоже не встретили пощады. Теперь уже слишком много турецких солдат ломилось в бреши в укреплениях, чтобы их атаку можно было отразить. Когда одни из ворот оказались снесены, турки хлынули внутрь. Вся надежда исчезла. Некоторые венецианцы еще продолжали сражаться, невзирая ни на что. Но, увидев, что византийский и венецианский флаги, поднятые на башне, спущены, а на их месте появился красный флаг с белым полумесяцем и звездой, они тоже вынужденно признали поражение. Тревизано скомандовал своим людям отступать к Золотому Рогу.

Император тоже увидел турецкий флаг, поднятый на башне. Он сел на своего белого коня и помчался к военным воротам Святого Романа. Константин собирался воодушевить там своих людей, заставить их не прекращать битву. Но греческие солдаты тоже заметили красный флаг, после чего обратились в бегство. Все они метались в поисках какой-то возможности спастись, усиливая общее смятение. Турецкие бойцы, уже закрывшие все выходы внешней стены, резали их, словно волки, выпущенные в овечье стадо.

Император понял, что наступил конец. За ним следовали всего три всадника: греческий рыцарь, испанский дворянин и еще один солдат — уроженец Далмации. Все четверо сошли с коней. Они хотели драться пешими, но хаос, царивший вокруг, сделал даже это невозможным. Греческий рыцарь, приходившийся родственником императору, крикнул, что лучше умрет, чем сдастся в плен. Он ринулся в схватку.

Император отшвырнул в сторону свой красный плащ. Он сорвал с себя императорские регалии. Рассказывали, что те, кто был рядом, слышали его слова:

— Найдется ли хоть один добрый христианин, который вонзит мне меч в сердце?!

Последний император Восточной Римской империи обнажил меч и бросился навстречу приближающейся волне турецких солдат, в которой он исчез, чтобы больше никогда не появляться. Два оставшихся рыцаря последовали за ним.

По всему турецкому лагерю горели сигнальные огни, оповещавшие о том, что стена проломлена. На утреннем солнце они светили не так ярко, как ночью, но глаза османских воинов стали зорче от предвкушения. Вся армия испустила крик радости и помчалась к городским стенам. Солдаты, до того момента продолжавшие защищать Пигийские ворота, еще не зная о том, что произошло, не могли ни с чем спутать этот радостный вопль. Они тоже бросились бежать, спасая свою жизнь.

Единственным средством спастись оказались корабли союзников, стоявшие у причалов в заливе Золотой Рог, но Пигийские ворота находились в самой удаленной точке от бухты. Защитники метались, ослепленные страхом.

В этот момент враги, перебравшись через стену, открыли ворота изнутри. Внутрь хлынул поток турецких солдат. Золотые ворота, через которые в более счастливые для империи дни всегда въезжали императоры, возвращаясь с триумфом после удачного военного похода, остались практически неповрежденными. Толпа турецких воинов беспрепятственно вошла и сквозь них.

Хотя турецкий флот, стоявший в Мраморном море, бездействовал в ходе всей осады, утром 29 мая он тоже принял участие в боевых действиях. Когда пришел сигнал о том, что оборона стены прорвана, османские корабли, не теряя времени, поплыли на юг и бросили якоря у двух небольших пристаней на Мраморном море. Горожане, находившиеся поблизости, возможно, понимая, что сопротивление бесполезно, быстро открыли ворота для турецких солдат, сошедших на берег, и повалились им в ноги.

Не прошло и нескольких минут, как масса турок окружила претендента на османский трон принца Орхана и его людей. Зная свою судьбу, если их захватят в плен и им придется предстать перед султаном, они отважно вступили в бой с группой, во много раз большей, чем их собственный отряд. Затем принц вскочил на своего коня и упал грудью на меч, протянутый ему одним из его людей.

Испанский консул Хулио и его солдаты-каталонцы тоже оказали упорное сопротивление, сражаясь до тех пор, пока последний боец не был убит или захвачен в плен.

С кардиналом Исидором, защищавшим участок стены к северу от того места, где стоял Хулио, все оказалось не так просто. Поскольку кардинал с самого начала осады понял, что основной удар врага придется не на его участок стены, он отослал большую часть своих людей в самое опасное место — на укрепления, обращенные к суше, почти никого не оставив при себе. Исидор был прежде всего послом папы римского. Он не сомневался, что вслед за императором Мехмед больше всего желал бы захватить именно его. Если бы кардинал попал в плен, после чего выяснилось бы, кто он, это выглядело бы так, словно сам папа, наместник Бога на земле и представитель всех католиков, был захвачен в плен мусульманским владыкой.

Пока эти неприятные мысли проносились у него в голове, Исидор заметил какого-то нищего, ковылявшего мимо него…

Известие о поражении не сразу распространилось по огромному городу. Первыми узнали новость те, кто увидел защитников, бегущих от турецких солдат, устремившихся за ними. Поняв, что все потеряно, некоторые люди бросились к бухте Золотой Рог, но большинство греков поспешили к собору Святой Софии в восточной части города. Одна из легенд гласила, что если Константинополь когда-нибудь падет, архангел Михаил спустится на купол Святой Софии и рассеет захватчиков, прогнав их к восточному берегу Босфора.

Круглый зал огромного собора вскоре наполнился беглецами. Они закрыли и заперли бронзовые двери собора и преклонили колени в молитве.

Когда моряки на христианских кораблях, стоявших на якоре в заливе Золотой Рог, увидели турецкий флаг, развернутый на башне императорского дворца, и услышали многочисленные сигналы, они поняли — оборона стен прорвана. Приготовившись к атаке вражеских кораблей и в самом заливе, и за заградительной цепью, суда снялись с якорей и построились для обороны. Однако матросы на османских кораблях вовсе не собирались нападать на христианский флот: они беспокоились, что их собственная пехота захватит всю добычу, разграбив захваченный город прежде, чем моряки успеют присоединиться к ним.

Поэтому османские корабли, находившиеся за пределами бухты Золотой Рог, двинулись к пристаням на Мраморном море, не обращая никакого внимания на суда христиан. Турецкие корабли, стоявшие внутри залива, помчались к воротам около императорского дворца, через которые войска Загана-паши уже хлынули в город. Моряки присоединились к грабежу.

Для христианского флота это стало несказанной удачей, ниспосланной морякам небом. Диедо, который в отсутствие Тревизано выполнял обязанности командира флота, приказал кораблям пристать вдоль городской стены, развернувшись носами к выходу из залива, чтобы обеспечить быстрый отход в случае необходимости, после чего взять на борт как можно больше беглецов.

Когда это было выполнено, Диедо вместе с еще одним капитаном и Николо перешли на небольшое суденышко и пересекли залив, направляясь к Галате.

Магистрат Ломеллино ждал их на той стороне. Диедо заговорил первым:

— Я хотел бы знать, каковы намерения жителей Галаты? Собираетесь ли вы остаться и сражаться? Хотите ли бежать? Если вы собираетесь драться, мы обещаем поддержать вас.

Ломеллино, как казалось, пребывал в нерешительности. Прямо перед последним приступом один из эмиссаров султана посетил его, чтобы снова подтвердить нейтралитет Галаты. Но кто мог поручиться, что это гарантирует хоть что-нибудь?

— Могли бы вы дать нам немного времени? — спросил наконец Ломеллино, не пытаясь скрыть свое замешательство. — Я хотел бы послать гонца к султану, чтобы узнать, не согласится ли он распространить свои условия мира не только на генуэзцев, но и на венецианцев.

Диедо понимал, что подобное абсолютно невозможно — дело зашло слишком далеко. Но он мог лишь посмотреть на Ломеллино с плохо скрываемым презрением и промолчать.

Возвращаясь на свой корабль, чтобы плыть обратно к Константинополю, они заметили, что все ворота колонии закрылись за ними.

Но не все генуэзцы из Перы, видевшие, что происходит на другом берегу Золотого Рога, могли сохранять такое же безразличие. После того как им открыли ворота, Диедо со спутниками вышел на причал и увидел, что многие генуэзцы вместе с семьями, не поверив слову султана, грузятся на корабли, чтобы бежать.

Когда они вернулись обратно на константинопольский берег, поток беглецов достиг предела. Причал был переполнен людьми, некоторые буквально падали в воду. Но даже и тогда венецианские моряки, не потеряв присутствия духа, продолжали втаскивать людей на борт — одного за другим.

Солнце приблизилось к зениту. Количество горожан, запрудивших пристани, начало убывать. Николо, хотя ему следовало оказывать помощь раненым, стоял на корме корабля, оглядываясь вокруг. Тревизано нигде не было видно. Посла Минотто и иных представителей венецианской знати тоже не было заметно ни на одном из других кораблей.

Диедо решил, что задерживаться в порту еще дольше слишком опасно. Он приказал поднимать якорь на своей галере, просигналив команду другим кораблям сделать то же и последовать за ним к выходу из бухты Золотой Рог.

На причале все еще оставались люди. Видя, что спасение уходит, они прыгали в воду и плыли за кораблями, которые отходили от пристани значительно медленнее, чем обычно, словно бы неохотно покидая порт. Те, кому удалось догнать суда, были благополучно взяты на борт. Моряки с корабля Николо вытащили одного беднягу, который прыгнул в воду, не умея плавать. Он барахтался, борясь за свою жизнь, пока ему не сбросили спасительную веревку. То был флорентийский купец Тедальди.

Среди беженцев, сбившихся в кучу, словно мертвые, на палубах кораблей, нигде не было видно молодого студента из Брешии. Адмирал Тревизано, само присутствие которого успокоило бы тех, кто был рядом, так и не появился на пристани…

Ведущая галера Диедо приблизилась к заградительной Цепи, по-прежнему туго натянутой поперек Золотого Рога. Двое солдат сели в шлюпку и погребли в сторону Константинополя, где перерезали кожаные ремни, которыми цепь крепилась к башне. Течение медленно отнесло заграждение в сторону.

Галеры проскользнули в образовавшийся проход. Семь генуэзских кораблей с беглецами из Галаты шли у них в кильватере, за ними следовали венецианская военная галера под командованием капитана Морозини и венецианская торговая галера. Этот последний корабль шел очень неуверенно: более ста пятидесяти моряков из его команды, защищавших город, не вернулись. За ним двигалась галера Тревизано, не испытывавшая такого недостатка в матросах, как на предыдущем судне, но лишившаяся своего капитана. Далее плыли еще два генуэзских судна, а замыкали флотилию четыре критских корабля с множеством греческих беженцев на борту.

В заливе Золотой Рог еще оставалось не менее десяти византийских кораблей, несколько генуэзских и, вероятно, около двадцати других судов, включая принадлежащие венецианским торговцам. Диедо решил подождать в устье Босфора в течение часа на тот случай, если какому-нибудь из этих кораблей удастся вырваться из залива с беженцами. Как оказалось впоследствии, это не удалось никому.

Диедо не мог пренебречь своим главным долгом — готовиться к атаке осман. Сильный ветер дул с северо-запада, но он мог поменять направление в любой момент. Капитану следовало отдать приказ уходить прежде, чем этот ветер стихнет или изменит направление. Второго шанса могло и не случиться.

Когда он сообщил свои соображения капитану одного из генуэзских судов, тот ответил:

— У нас широкие паруса. Пока ветер попутный, мы можем идти очень быстро. Мы обождем какое-то время — скажем, до заката.

Диедо знал, что семь больших генуэзских галер хорошо защищены и подготовлены к бою, так что у него нет причин для беспокойства. Он приказал всем остальным, кроме этих генуэзских кораблей, двигаться в путь.

Было чуть более двух часов пополудни. Четыре венецианских корабля и четыре галеры с Крита поймали сильный северный ветер и поплыли на юг, к Мраморному морю. Они держали путь в Негропонте, который теперь, после потери Константинополя, стал последним оплотом на границе с Османской империей. Пока корабли плыли, все, кто находился на борту, безучастно смотрели назад, на Константинополь. Даже испытанные в бою моряки на венецианских военных галерах не могли оторвать глаз от города, медленно уходящего за горизонт, — «второго Рима, града Христова».

У 160 000 османских солдат, хлынувших в город, отсутствовала какая-либо воинская дисциплина. Ими двигало лишь полное упоение грабежом. Каждому из них было позволено взять себе все, что он мог унести за следующие три дня. Греки быстро поняли: их жизни станут щадить, пока они не оказывают сопротивления.

На самом деле число убитых не достигало и 4000 человек. Для такого события, как захват города с населением в 40 000 жителей, это не было очень большой цифрой, учитывая нравы того времени. Большинство убитых погибли сразу после того, как османы прорвались за стену: не веря, что противников может быть менее 8000, турецкие солдаты, побуждаемые в первую очередь страхом, убивали всех, кто попадался им на глаза.

Именно по этой причине большинство защищавших стену были уничтожены. Кровь убитых текла по улицам вдоль стены, словно вода после сильного дождя.

Среди греков поговаривали, что даже турок, убивший собственных родителей, скорее предпочтет продать человека в рабство, чтобы выручить деньги. Если им не сопротивляться, они пощадят жизнь, лишь возьмут тебя в плен. Потому большинство горожан, которым не удалось бежать, были схвачены. Люди, прятавшиеся в соборе Святой Софии, тоже не сопротивлялись. Они просто позволили турецким солдатам, размахивавшим кривыми мечами, связать себя.

Османы не давали никакой пощады многочисленным мужским и женским монастырям, находившимся в городе. Хотя несколько монахинь предпочли покончить с собой, бросившись в колодец, чтобы не попасть в руки язычников, большинство церковников выказали удивительную верность своим обетам и спокойно сдались, как им приказали их настоятели. Некоторые были убиты, хотя они и не оказывали сопротивления. В числе погибших были старики, которые не представляли никакой ценности в качестве рабов, а также дети.

Пленные независимо от пола или положения в обществе были выстроены в две шеренги. Их связали друг с другом веревками или обычными шелковыми шарфами, после чего погнали в османский лагерь. То и дело слышались крики, когда какой-нибудь солдат-насильник вытаскивал из рядов красивую женщину или юношу. Остальные пленники шли покорно, словно стадо овец. Из их глаз исчезла всякая надежда.

Нечего и говорить о том, что императорский дворец и церкви были полностью разграблены, а позже дело дошло и до обычных жилых домов. Турецкие солдаты дрались между собой за наиболее ценную добычу, а все, что им было не нужно, уничтожалось или сжигалось. Многие иконы были разрублены пополам и сожжены. Из распятий молотками выбивали драгоценные камни, а сами реликвии выбрасывали.

Мехмед провел все утро в переговорах с посланцами из Галаты и с пленниками из византийской знати, которых привели к нему. Больше всего его интересовало местонахождение императора.

Византийцы сказали, что знают лишь то, что император пропал в бою. Появились двое турецких солдат, сообщивших, что император был обезглавлен. Они показали пленникам отрубленную голову для опознания. Все знатные пленники без исключения подтвердили: это действительно император.

Мехмед приказал выставить голову на столбе неподалеку от собора Святой Софии. Двое солдат сказали, что на теле, от которого они отрубили голову, имелись чулки с вышитыми орлами. Это стало для султана достаточно веским доказательством того, что император действительно мертв.

После завершения аудиенции молодой победитель удалился к себе, чтобы приготовиться к триумфальному въезду в город. Он повязал свое белое одеяние зеленым кушаком, надел белый плащ из дамаста и белый тюрбан со сверкающим зеленым изумрудом в центре. На поясе у него висел золотой ятаган, сверкавший так ярко, что на него было больно смотреть.

Закончив одеваться, владыка приказал Турсуну привести к шатру его белого коня. Турсун на мгновение не поверил своим ушам, он думал, что султан въедет в город на черном жеребце, служившем ему все пятьдесят шесть дней осады. Но скоро паж понял желание своего господина. Он вежливо поклонился и пошел приказывать конюху приготовить белого коня.

В два часа дня султан двадцати одного года от роду, сопровождаемый советниками, военачальниками и имамами, охраняемый отборными янычарами, въехал в Константинополь через Харисийские ворота. Словно желая сполна насладиться своим новым владением, он придержал коня, заставляя его идти медленной рысью, пока процессия двигалась по главной магистрали города. Повелитель даже не глядел ни на солдат, занятых грабежом, ни на молчаливых пленников.

Подъехав к входу в собор Святой Софии, Мехмед спешился. Он наклонился, поднял горсть земли и медленно высыпал ее на свой белоснежный тюрбан. Турсун и остальные собравшиеся поняли, что этим жестом их обычно надменный повелитель выражает свое смирение перед Аллахом.

Султан выпрямился и вошел в собор Святой Софии. Почти все греки, прятавшиеся там, были уведены, осталось лишь несколько старых монахов, сжавшихся в углу. Мехмед заметил турецкого солдата, пытавшегося выковырять мраморный камень из пола. Впервые после въезда в город владыка разгневался. Солдатам было разрешено лишь угонять в рабство людей и присваивать их имущество, но было объявлено: город со всеми его зданиями принадлежит султану, и только ему.

Солдата вышвырнули из здания. После этого султан обратился к съежившимся монахам. Теперь в его голосе не было гнева. Он спокойно велел им разойтись по своим монастырям.

Повелитель прошел далее в круглый зал и с чувством, похожим на восхищение, оглядел сияющие всеми цветами мозаики на стенах. Но затем он повернулся к своим советникам и сказал им: церковь должно немедленно превратить в мечеть. Первое, что нужно было сделать для этого, — полностью сбить мозаики.

Один из имамов поднялся на кафедру и начал читать нараспев: «Нет Бога, кроме Аллаха».

Мехмед поднялся к алтарю, припал лбом к земле и вознес Богу благодарственные молитвы за то, что Он даровал ему эту победу.

Окончив молитвы, султан и его свита посетили полуразвалившийся старый императорский дворец, находившийся неподалеку. Затем они направились к древнему Колизею, который тоже долго стоял заброшенным. После этого завоеватели проследовали по другому широкому проспекту к Пигийским воротам, через которые вышли из города и вернулись в лагерь.

За все это время не было сделано ни одного выстрела. Никто из жителей завоеванного города не посмел преградить дорогу султану. Константинополь полностью подчинился Мехмеду II.

Византийская империя была стерта с лица земли. На ее месте возникла Османская империя.