Глава 7 ПОСЛЕДНИЙ НАТИСК

Глава 7

ПОСЛЕДНИЙ НАТИСК

Наступил май. Убертино, охранявший участок стены близ Пигийских ворот, вдруг ощутил непреодолимое желание навестить своего учителя Георгия. Нельзя сказать, что обстрел, продолжавшийся двадцать дней подряд, вдруг прекратился. Орудия, начиная с гигантской пушки Урбана, грохотали непрерывно, в среднем — по сто раз на дню.

Поскольку рукопашных схваток с турками больше не происходило, главной задачей защитников было ежедневно чинить повреждения внешней стены и защитного ограждения. Так продолжалось уже двадцать дней, обороняющиеся втянулись в ритм атак. Когда они чувствовали, что пришло время ежедневного обстрела, то прятались под защиту внутренней стены. Поэтому среди них не было убитых, хотя некоторых ранило осколками. Защитники называли орудия не пушками, а «медведями». Гигантская пушка называлась «большим медведем», а меньшие по обеим сторонам от нее — «медвежатами». Они говорили между собой так: «„Большой медведь“, похоже, испустил дух — на его место поставили другого». Или: «Сегодня прибавилось „медвежат“ — теперь их четверо».

Защитники, конечно, знали о роковой битве в бухте Золотой Рог, они видели, как их ряды тают на глазах. Но люди не могут жить в состоянии постоянного напряжения. Услышав, что пришел май, молодой итальянец подумал о жаворонках, щебетавших высоко в небе над пшеничными полями его родины. Убертино попросил о коротком увольнении от своих обязанностей. Его командир и все сотоварищи согласились без долгих разговоров.

Чтобы дойти до монастыря Георгия от Пигийских ворот, находившихся в юго-западной части города, Убертино сначала нужно было проследовать по проспекту на восток — до его пересечения с другой улицей, спускавшейся от Харисийских ворот на северо-западе. А уже оттуда путь лежал на некоторое расстояние на север, к Золотому Рогу. Но Убертино, прекрасно знавший город, решил вместо этого пойти окольным, более коротким путем на северо-восток — узкой дорогой, на которую выходили скромные огороды между домами.

Жаворонков было не слышно, но на виноградных лозах там и сям уже появились маленькие зеленые гроздья. Хотя этот путь был короче, он оказался неблизким. Убертино снова вспомнил, как велика эта византийская столица.

Когда он наконец-то подошел к монастырю, его удивила царившая там тишина. Все монахи, разумеется, были на месте. Но страстные беседы, звучавшие там до осады, полностью прекратились. Монахи тихо проходили туда-сюда по галереям или работали на огородах. Все это напомнило Убертино монастыри в его родной Италии.

Георгий был удивлен, увидев Убертино в дверях своей кельи. Однако монах не спросил ученика, почему тот все еще в Константинополе. Он лишь отодвинул в сторону пюпитр с книгой и жестом пригласил Убертино садиться.

Георгий пристально поглядел на юношу, которого не видел уже некоторое время. С каким-то непроницаемым выражением он изучал лицо Убертино, который, казалось, стал старше лет на пять. Что же касается самого монаха, то он, по мнению итальянца, совершенно не изменился. Юноша почувствовал облегчение оттого, что монахи-греки прекратили свои яростные тирады и проповеди.

— Где ты теперь?

Убертино сказал, что он защищает Пигийские ворота. Монах ответил медленно, глухим голосом:

— Ты, конечно, понимаешь, что петля затягивается. Начались перебои с продовольствием. Наша последняя надежда теперь — снабжение из Перы. Но не все жители Галаты одобряют такую помощь.

Юноша, служивший в отряде венецианцев, слышал такие известия. Он молча кивнул.

— Сегодня утром приходил посол султана. Он бросил якорь в порту на Мраморном море, так что большинство людей не знают об этом. Посол Исмаил-Бей — грек, обратившийся в ислам. Султан предложил снять осаду, если ему будет выплачено 100 000 золотых и если император отречется от трона. Император отказался.

Этого Убертино не знал. Константин иногда выходил на стену, чтобы выразить благодарность защитникам. Император был того же возраста, что отец Убертино. Молодой студент вспомнил царственную манеру византийского владыки, его сердечные слова. Он едва ли мог упрекнуть Константина за это решение.

После этого учитель и ученик больше не говорили о войне. Они поняли, что каждый останется при своем мнении. Поэтому они заговорили о философии. Убертино словно перенесся в дни, когда он только что приехал в Константинополь, юноша наслаждался этим ощущением. Он ушел из монастыря, лишь когда зазвонили к вечерне. Как обычно, Убертино бегло попрощался с учителем. Георгий только тепло улыбнулся и ничего не сказал.

Император снова доверил Франдзису сложнейшую задачу: разобраться с нехваткой продовольствия, вызывавшей все более и более громкие жалобы у людей. Прокормить тридцать пять тысяч жителей, а также три тысячи иностранных солдат (всего около сорока тысяч ртов) стало нелегкой задачей. После прибытия четырех кораблей 20 апреля всякая помощь из внешнего мира подошла к концу. Еда, поставляемая генуэзцами из Перы, тоже обходилась недешево. По мере того как османы усиливали свой контроль над местностью, окружавшей колонию, жители Галаты стали сами испытывать сложности с получением товаров извне. Тех коров и овец, которые содержались в Константинополе, можно было не брать в расчет. Огороды в это время года давали слишком мало еды, чтобы что-то изменить.

Франдзис явился к императору и сообщил ему, что государственных средств не хватит. У них не оставалось выбора, кроме как обратиться с просьбой о пожертвованиях к церквям, монастырям и богатым гражданам, а затем на эти деньги попытаться закупить как можно больше пшеницы, распределив ее поровну между всеми семьями.

Константин одобрил этот план, и Франдзис немедленно приступил к работе. Сумма, которую им удалось собрать, оказалась намного ниже, чем ожидалось. Император снова погрузился в мрачное настроение — он не мог больше слышать мольбы людей о помощи.

Тем временем обстрел продолжался. Хотя «большой медведь» время от времени замолкал из-за какой-нибудь неисправности или взрыва, «медвежата», с которыми было легче управляться, продолжали реветь, не переставая ни на день. Но так как враги не предпринимали прямых атак, убитых не оказывалось. С течением времени грохот пушек стал восприниматься как странный контрапункт звону колоколов, отбивавших часы. Люди в городе привыкли к такому положению вещей, они почти забыли свой страх перед атаками. Осада продолжалась уже месяц.

Утром 3 мая Константин XI призвал к себе посла Минотто и адмирала Тревизано, приняв их в обществе одного лишь Франдзиса. Сорокадевятилетний император, время от времени поглаживая свою седеющую, но прекрасно подстриженную бороду, заговорил с ними серьезно, но приветливо.

26 января Минотто отправил в Венецию гонца, везущего просьбу императора о военной помощи. Он сказал, что посол прибудет в Венецию самое большее через два месяца, но к началу апреля, когда турки осадили Константинополь, никакого ответа не поступило. Однако имелись сведения, что Венеция начала собирать флот. Император сказал, что этот флот скорее всего сейчас приближается к Константинополю. Нельзя ли отправить гонца, чтобы сообщить его командиру о том, что ситуация не терпит промедления, и просить поспешить?

Минотто и Тревизано с готовностью согласились выполнить эту просьбу.

В ближайшую ночь около полуночи цепь, закрывавшая залив, была опущена. Корабль с командой из двенадцати добровольцев (все они были венецианцами) выскользнул из порта. Это было небольшое двухмачтовое судно, которое могло идти и под парусами, и на веслах. На тот случай, если его заметит враг, судно шло под османским флагом, а матросы команды надели тюрбаны и кожаные одежды, похожие на турецкие. Им удалось проскочить мимо турок незамеченными и в самый нужный момент поймать сильный ветер, который быстро понес их на юг. Судно скрылось из виду.

Но защитники, запертые в Константинополе, не знали, что происходило в Венеции.

Гонец, посланный Минотто, прибыл в Венецию 18 февраля — меньше чем через месяц после отъезда из Константинополя. Сенат собрался 19 февраля. Иностранные дела обсуждались в сенате, его решение считалось окончательным. Было решено отправить в Константинополь флотилию из пятнадцати галер; командира и его заместителя предполагалось выбрать позже.

25 февраля венецианцы известили об этом папу, императора Священной Римской империи, короля Неаполя и короля Венгрии на тот случай, если те тоже решат отправить помощь в ответ на просьбу византийского императора. Незачем и говорить, что сенаторы не преминули настоятельно посоветовать этим правителям присоединиться к ним, чтобы вместе противостоять османам.

Подготовка флота к отправке в Константинополь на венецианских верфях проходила в атмосфере, близкой к военной. За работы было уплачено три тысячи дукатов из городской казны.

13 апреля было утверждено назначение командиром флота Альвизе Лонго. Спустя четыре дня, 17 апреля, он должен был отправиться со своими кораблями из Венеции. Им следовало сначала плыть на юг по Адриатическому морю до Модона на южной оконечности полуострова Пелопоннес. Там им требовалось пополнить запасы продовольствия, а затем направиться прямо к острову Тенедос в устье пролива Дарданеллы. У Тенедоса они должны были ждать до 20 мая прибытия флота адмирала Джакопо Лоредано из Негропонте.

Две этих флотилии, а также третья, которая должна была прибыть с Крита, поступали под командование Лоредано. Затем объединенный флот двинулся бы к Константинополю.

На тот случай, если Лоредано не подойдет до 20 мая, Лонго получил указания от сената плыть в Константинополь одному и точно оценить силы врага. По прибытии в столицу Византии он должен был доложить о себе послу Минотто и адмиралу Тревизано, после чего присоединиться со своим отрядом к императорскому флоту. Ни при каких обстоятельствах нельзя было плыть в Константинополь до 20 мая.

Если бы все пошло согласно плану, вероятно, объединенный венецианский флот, состоявший из более чем тридцати боевых галер, не считая других кораблей, прибыл бы в византийскую столицу до ее падения. Он разгромил бы турецкий флот, стоявший за пределами залива Золотой Рог, а затем, объединившись с итальянскими кораблями, стоявшими за заградительной цепью, обрушился бы на османские суда, находившиеся в заливе. Христианское войско вновь обрело бы контроль над заливом, турецкая атака с моря потерпела бы крах, произошло бы снятие блокады Константинополя…

Поэтому надежды императора, высказанные 3 мая, на то, что приход венецианского флота станет спасением города, были вполне оправданными.

Однако случилось так, что отбытие флота Лонго из пятнадцати кораблей, назначенное на 17 апреля, было отложено на два дня. Лоредано в Негропонте лишь 7 мая получил приказ прибыть на Тенедос к 20 мая. Кроме того, ему нельзя было плыть прямо на Тенедос — сенат приказывал ему сначала отправиться на остров Корфу с другой стороны Пелопоннеса, забрать там губернатора Корфу, вернуться в Негропонте, дождаться там прибытия флотилии кораблей с Крита и только тогда идти на Тенедос.

Со своей всегдашней осторожностью Венецианская республика на следующий день отправила ему дополнительный приказ, в котором говорилось: Лоредано будет сопровождать посол по особым поручениям Бартоломео Марчелло, который станет представлять Венецианскую республику перед императором. Но Марчелло еще не выехал из Венеции, и Лоредано не мог отправляться, не дождавшись его. Поэтому попасть на Тенедос к 20 мая оказалось совершенно невозможно.

Словно этого было недостаточно, флот Лонго прибыл на Тенедос с трехдневной задержкой. Из-за этого опоздания Лонго не решился выполнить то, что предписывал приказ. Вместо этого он собрался подождать флотилию Лоредано еще несколько дней.

Поскольку турки полностью блокировали Константинополь и с суши, и с моря, горожане никак не могли узнать о том, что происходит за его пределами. А те, кто находился вне города, не осознавали, насколько тяжелой сделалась ситуация в столице Византии.

Среди жителей Константинополя начались волнения. Вражеские обстрелы продолжались без перерыва. Пушки в Галате заставляли христианские корабли постоянно стоять на якоре вдоль заградительной цепи и все время быть начеку. А пушки, установленные на понтоне, пересекавшем Золотой Рог, ежедневно наносили новые повреждения однослойной стене, обращенной к морю. Однако больше всего пострадала стена, обращенная к суше, на которую пришелся главный удар.

Тедальди, защищавший укрепления вдоль императорского дворца, видел, как пушечное ядро прямым попаданием целиком снесло верхнюю половину одной из башен. Самый большой ущерб был нанесен участку Месотихион и однослойной стене, примыкавшей к императорскому дворцу. Константинополь, воплощение блестящей истории Византийской империи, с трех сторон стирался с лица земли анатолийскими горцами.

Тем временем вражда между венецианцами и генуэзцами снова вырвалась из-под контроля. Венецианцы, и без того раздраженные нейтралитетом Галаты, все еще были в ярости после провала ночной диверсии. Они не могли избавиться от подозрений, что такие «союзники» рано или поздно бросят их и сбегут.

Поэтому венецианцы предложили, чтобы все генуэзские купцы сняли якоря и паруса со своих судов и предоставили их в распоряжение императора, как сделали они сами. Генуэзцы были оскорблены и возражали:

— Что за чушь вы несете? Бежать для нас — значит покинуть Галату, верно? Мы трудились двести лет, чтобы сделать этот город тем, что он есть. В нем наше богатство, в нем наши дети, и ни при каких обстоятельствах мы не оставим их на растерзание волкам. В этой колонии мы родились и выросли. Мы не сдадим ее, мы будем драться за нее до последней капли крови!

Какими бы соперниками они ни были, но и Венеция, и Генуя являлись торговыми государствами и уж в этом-то понимали друг друга. Венецианцы придержали языки. Однако пышных фраз оказалось недостаточно, чтобы заставить забыть обиды или простить то, что генуэзцы продолжали поддерживать отношения с султаном. На это генуэзцы отвечали, что император прекрасно осведомлен о том, что делают их представители. Эти представители могут быть полезны и ему тоже.

В самом деле, византийская сторона не оставляла попыток договориться с турками. Генуэзский магистрат Ломеллино, зная, что судьба Перы зависит от того, будет ли достигнуто какое-нибудь соглашение, делал абсолютно все, что было в его силах, чтобы добиться такой договоренности. Однако условия Мехмеда оставались неизменными: византийцы должны выплатить репарации, а император — оставить престол. При выполнении этих условий османский властелин обещал пощадить жизни и собственность граждан Константинополя.

Многие из верховных министров Византии были склонны согласиться на эти условия. Нашлось даже несколько таких, кто открыто побуждал императора поступить именно так. Командир сухопутных войск генуэзец Джустиниани высказался еще более прямо:

— Ваше величество, бессмысленно ждать прихода какой-нибудь армии, которая спасет этот несчастный город. Очень скоро враг снова пойдет на приступ. Если бы ваше величество обдумали возможность удалиться на Пелопоннес на некоторое время, уверяю вас, что когда вы соберете армию, чтобы отвоевать свою столицу, то я, моя галера и мои люди окажутся в вашем распоряжении.

По щекам императора струились слезы.

— От всего сердца благодарю вас за совет. Денно и нощно вы и другие итальянцы, подобные вам, усердно трудитесь, защищая этот город, который даже не является вашим домом. Но как, ради всего святого, я могу покинуть свой народ?! Нет, друзья мои, это невозможно. Я предпочел бы умереть вместе со своим народом, вместе со своим городом.

Император все еще надеялся на прибытие венецианского флота. Они с адмиралом Лоредано были знакомы какое-то время. Константин полагал, что опыт и мужество Лоредано принесут больше помощи, чем десять галер.

Предсказание Джустиниани оправдалось. 7 мая, спустя четыре часа после заката, османы предприняли второй лобовой штурм.

Султан не стал повторять ошибок прошлого раза. Он бросил в бой тридцатитысячное войско на Месотихион, где стена была сильнее всего повреждена за много дней непрерывного обстрела. Туркам противостоял отряд в тысячу человек, состоявший из наемников Джустиниани и отборнейших солдат императора. Даже с добавлением резервного отряда кардинала Исидора обороняющихся набиралось менее двух тысяч.

Как и прежде, турецкие солдаты, помимо копий и луков, несли сети с крючьями и длинные лестницы, чтобы взбираться на стены. Они толпой повалили через ров в тех местах, где он уже был ранее засыпан землей.

Пушечные выстрелы смолкли, слышался лишь набат. Атакующих подгоняла дикая какофония барабанов, труб и флейт. Михайлович был в первой волне нападавших, которые цеплялись за внешнее ограждение, рискуя жизнью. Этот передовой отряд состоял в основном из солдат нерегулярных войск — таких же христиан, как и защитники города.

На краю рва выстроились отборные янычары султана с саблями наголо, чтобы заставить любого, кто струсит, вернуться в бой. Тех, кто отказывался вернуться, убивали, не колеблясь ни секунды. Михайлович понимал, что его солдаты больше боятся янычаров, чем противника, с которым они сражаются.

Защитники города бились с яростным упорством, но их враги оказались не менее упорными: им некуда было отступать. Тех, кто был ранен стрелами или другим оружием, быстро затаптывали. Атакующих, карабкавшихся на заграждение, пронзали копьями, а тех, кто пытался залезть по трещинам в стене, отборные защитники убивали точными ударами, прежде чем те успевали вскрикнуть.

Но скольких бы нападавших ни убили храбрые защитники, на их место приходили новые, и обороняющиеся неизбежно начинали уставать. У них было слишком мало людей, чтобы сменять друг друга. Они не могли позвать себе на смену солдат с других участков стены. Они знали: в любой момент можно ожидать атаки на Пигийские ворота на юге или на участок стены, окружающий императорский дворец на севере. Хотя турецкие войска пока не наносили ударов в этих местах, они выстроились вдоль стены, готовые ударить, как только вспыхнет сигнальный огонь. Турецкие корабли (и те, что стояли за цепью, и те, что находились в заливе) не нападали, но постоянно перемещались, не давая судам христиан сдвинуться с места.

Свирепая битва продолжалась три часа. Османы понесли тяжелые потери, но так и не смогли проникнуть за внешнюю стену. Мехмед зажег синий сигнальный огонь, приказывая нападавшим отступать. Мертвые были брошены там, где лежали.

У защитников была лишь минута на передышку. Убитых и раненых унесли в город, но остальные были вынуждены запретить себе всякую мысль об отдыхе: им пришлось работать до рассвета, заменяя поваленные заграждения и укрепляя поврежденные участки внешней стены мешками с песком.

В следующие четыре дня, вплоть до 11 мая, турецкие обстрелы еще более усилились. Огонь сосредоточился на военных воротах Святого Романа близ центра Месотихиона, а также на участке стены, окружавшем императорский дворец и обращенном к Золотому Рогу. Эта часть стен уже была в плохом состоянии из-за предыдущих обстрелов с наплавного моста.

На военном совете в церкви Святой Марии обсуждались способы усилить сухопутные войска. Поскольку не имелось другого выбора, кроме как пытаться сделать что-то из ничего, Тревизано решил отправить своих моряков сражаться на суше. Матросы вовсе не были счастливы покинуть свои корабли, но, услыхав, что Тревизано поступит именно так, прекратили свои жалобы. Стало ясно, что никто не будет возражать и против того, что адмирал передаст командование флотом своему заместителю Альвизе Диедо.

Диедо не имел опыта морских сражений, но, будучи капитаном торгового судна, он так долго плавал по Черному морю, что знал эти воды как свои пять пальцев. Именно это, а также его хладнокровие и популярность у матросов заставили Тревизано рекомендовать его.

Корабельный врач Николо теперь поступал в прямое распоряжение Диедо. Венецианский адмирал, облаченный в доспех, с левой рукой на перевязи, сошел с корабля. Он направился на стену, окружавшую императорский дворец, чтобы присоединиться к защитникам. Николо все беспокоился о левой руке Тревизано, которая была перебита упавшей мачтой во время роковой ночной вылазки. «Надо будет навещать его хотя бы раз в день, когда в больнице выдастся перерыв, чтобы позаботиться о его руке», — подумал Николо.

Как оказалось, подкрепление пришло к защитникам, едва не опоздав. В эту полночь турки начали третий приступ. На сей раз они сосредоточились на стене вокруг императорского дворца. Пятидесятитысячное турецкое войско сгрудилось перед атакой. Это были хорошо отдохнувшие, свежие солдаты. Все эти отряды набирали из анатолийских, европейских войск, а также из подразделений Загана-паши. Хотя они происходили из разных регионов, это были чистокровные турки. Солдаты из Анатолии отличались храбростью, доходившей до свирепости.

Им противостояло менее чем двухтысячное войско латинян — в основном венецианцев под командованием Минотто и Тревизано. Здесь стена была однослойной, ее высота и толщина примерно соответствовали укреплениям внутренней стены на «тройных» участках. Непрерывный четырехдневный обстрел сильно повредил этот участок. Одни ворота даже были полностью разрушены и быстро заменены заграждением, которое тем не менее оказалось непросто преодолеть.

Хотя подобраться к стене было несложно, мало кто осмеливался приблизиться к приготовившимся отбивать атаки защитникам на ее гребне. Как и следовало ожидать, поначалу рукопашная схватка сосредоточилась около разрушенных и заложенных ворот. В лицах обороняющихся, уносивших своих павших товарищей и убивавших наступающих врагов, появилось что-то дьявольское.

Для турок это тоже была битва не на жизнь, а на смерть. У них не было возможности повернуть назад или отступить — за спиной у них, как и прежде, стояли янычары с саблями наголо. Мехмед придерживался того мнения, что внушать страх своим собственным солдатам, даже собратьям-туркам, в военном отношении куда разумнее, чем пугать врагов.

Во время этого третьего приступа нападавшим снова не удалось прорваться сквозь защиту христиан. После четырехчасового сражения турки отступили, словно морской прилив. И все же потери оказались велики. В этот раз погибло вдвое больше защитников, чем в предыдущий.

При взгляде на стену вдоль Месотихиона и вокруг императорского дворца даже неопытному человеку становилось ясно, что именно на эти места Мехмед направлял главные силы своих ударов. Защитники ничем не могли ответить на атаки. Напротив, спустя два дня часовой, стоявший у Калигарийских ворот близ императорского дворца, увидел нечто, отчего все волосы у него на голове встали дыбом…

На самом деле защитники уже рассматривали возможность того, что Мехмед прикажет своим людям устроить подкоп под стену и заложить туда взрывчатку. В частности, Тревизано и Джустиниани упоминали эти соображения на военном совете вскоре после начала осады. Но византийцы утверждали: хотя в распоряжении султана имеется много людей, у него нет никого, кто обладал бы инженерными навыками, необходимыми для решения такой задачи. Оказавшись в меньшинстве, итальянцы больше не поднимали этот вопрос.

Однако несомненно, что, реформируя свою армию, Мехмед II наверняка обдумал возможность использования взрывчатки для разрушения стены. Поначалу этот замысел оказался не слишком удачным. Хотя турецкие солдаты имели опыт строительных работ после сооружения Румелихисар, они не обладали ни знаниями, ни опытом по прокладке длинных подземных ходов. Туннели неизбежно изгибались, вели совсем не туда, куда было нужно, поэтому они оказывались бесполезными.

Султан приказал своим военачальникам отыскать солдат, имеющих опыт подкопных работ. Заган-паша вскоре доложил, что в его полку было несколько сербов, прежде работавших на серебряных рудниках. Со следующего дня работы по подкопу были поручены этим специалистам.

Мехмед приказал им провести подкоп в точности под Харисийские ворота. Чтобы не привлекать внимание защитников города, саперы начали копать на достаточно большом расстоянии от стены. Но вскоре они наткнулись на твердую горную породу и доложили, что дальше копать невозможно. Султан приказал им вместо этого копать к Калигарийским воротам, где стена была однослойной.

Горные рабочие снова начали подкоп издалека, чтобы не быть замеченными. Один из стражников начал подозревать что-то, увидев, как турецкие солдаты усердно таскают землю из какой-то щели в земле. Командиры защитников побледнели, услышав эту новость: у них не было готового плана действий на такой случай. Они решили на время сделать вид, что ничего не замечают, попытавшись найти у себя людей, тоже имеющие опыт по рытью подкопов.

К счастью, они скоро нашли опытного горного инженера — немца по имени Иоганн Грант. Он входил в отряд Джустиниани и до сих пор сражался как обычный солдат. Восстановленный в своей прежней профессии, он быстро составил план контрподкопа. Мегадука Нотарас предоставил в распоряжение Гранта отряд греческих солдат для выполнения саперных работ.

Гранту было поручено не только немедленно остановить вражеский подкоп, но и по возможности отбить у турок охоту повторять такие маневры в дальнейшем. Для начала он тщательно изучил поверхность земли. Поскольку выходить за крепостные стены оказалось слишком опасно, ему пришлось сделать это на глаз, стоя на верху стены. Если какое-то место на поверхности казалось подозрительным, Грант тут же пытался угадать, каким путем может быть проложен туннель к стене из этой точки, а затем приказывал своим людям начать подкоп из-за стены, чтобы пересечь этот маршрут.

16 мая (не прошло и дня с тех пор, как его нашли) способности Гранта получили бесспорное подтверждение. Его греческие солдаты ловко провели подкоп прямо в середину османского туннеля, где подожгли деревянные стойки, подпиравшие своды. Проход обвалился, при этом обвале погибло несколько вражеских саперов. Они еще не успели заложить порох под городскую стену.

Что характерно, султана это нисколько не испугало. Греческие солдаты остались под командой Гранта, а всем стражникам, стоявшим на стене, было приказано немедленно докладывать о любом необычном движении в лагере противника.

Пять дней спустя, 21 мая, новый успех вселил в защитников еще большую надежду. На этот раз греческие саперы, подкопавшись под вражеский туннель, использовали особое дымное горючее, чтобы выкурить османских саперов. Разумеется, греческие солдаты позаботились о том, чтобы засыпать свой собственный туннель, ведущий внутрь городской стены.

Сознание того, что их труды оказались успешными, облегчало им работу. Люди вскоре поверили, что Грант и его подчиненные видят даже в полной темноте. В следующие четыре дня они ежедневно успешно разрушали очередной турецкий подкоп.

Похоже, что после шести неудачных попыток подряд султан отказался от этого плана, и Грант, чьи глаза были по-прежнему остры, был освобожден от своих саперских обязанностей.

И все же султан двадцати одного года от роду отнюдь не прекратил обдумывать любую возможность. Казалось, что его мозг — какой-то неутомимый механизм, работающий круглые сутки. 18 мая, спустя всего два дня после того, как люди Гранта впервые обрушили один из турецких подкопов, глазам защитников города, дежуривших на стене, обращенной к суше, предстало новое чудовищное сооружение.

Убертино увидел его перед стеной, посредине между Золотым Рогом и Пигийскими воротами. Его явно построили где-то в отдалении, а затем под покровом ночи передвинули к краю рва.

Это была деревянная осадная башня. Она была даже выше башен городской стены. Хотя ее внутренность была скрыта навешенными коровьими и овечьими кожами, там, очевидно, находилась лестница, ведущая наверх. С вершины башни летели стрелы в солдат, защищавших внешнее заграждение.

Обороняющиеся пытались поджечь деревянную башню, выпуская в нее горящие стрелы, но особого успеха не достигли. Весь день турецкие солдаты наводили мостки через ров под защитой стрел, летящих с их подвижной башни. Ров был шириной двадцать метров, глубиной от метра до полутора и длиной в пять километров. Полностью засыпать его было непосильной задачей даже для такого огромного количества людей, какое находилось в распоряжении Мехмеда. Поэтому самым быстрым и эффективным способом обеспечить проход к стене для солдат и осадной башни оказалось засыпать ров до уровня земли лишь в отдельных местах по всей его длине. Хотя работы начали уже давно, прикрытие, обеспеченное осадной башней, позволяло выполнять их гораздо быстрее.

Появились новые башни. План султана стал ясен, защитники ни в коем случае не должны были позволить довести его до конца. Ночью несколько солдат тайком прокрались за стену и, выкопав ямы в насыпи, заложили в них порох.

Поскольку взрывчатку заложили у дальнего берега рва, громкие взрывы не только разрушили переход, но и подожгли деревянную башню.

Такие же взрывы, один за другим, раздались у Месотихиона и у Калигарийских ворот близ императорского дворца. В свете пламени стало видно, как мечутся турецкие солдаты, застигнутые врасплох, это зрелище сильно воодушевило защитников. На следующее утро единственную уцелевшую башню оттащили подальше ото рва, что вызвало восторженные возгласы обороняющихся.

Но, если не считать этого случая и успешных подкопов Гранта, хороших новостей у защитников не было. Учитывая повторяющиеся стычки на суше и на море, а также непрерывные обстрелы, число убитых с их стороны оказалось на удивление низким. Но количество раненых возрастало с каждым днем все быстрее. Ни для кого не было секретом, что боеприпасы почти подходят к концу, а продовольствия попросту не хватает. Даже женщины говорили друг другу, что последней надеждой города остается приход помощи извне.

Это произошло 23 мая, после полудня. Часовой на стене, обращенной к Мраморному морю, увидел небольшое судно, плывущее на север, к городу. На турецких кораблях, стоявших за пределами залива, тоже заметили приближающийся корабль и немедленно выслали несколько судов на перехват. Маленькое судно ловко ушло от них и продолжало двигаться на север. Поскольку ветра не было, оно шло только на веслах. Гребцы на преследовавших его турецких кораблях старались изо всех сил, но не могли соперничать с мастерством рулевого и с гребцами убегающего судна.

К тому времени, когда моряки на борту турецких кораблей флота поняли, что с этим суденышком шутки плохи, и выслали в погоню еще несколько судов, оказалось уже поздно. Кораблик проскочил над очень вовремя опущенной и поднятой сразу же за ним цепью.

Известие о том, что вернулся корабль, посланный на поиски венецианского флота, быстро распространилось из порта по всему городу. Все до последнего солдата, защищавшего стену, преисполнились надеждой, что скоро они услышат второе известие — о том, что корабль был послан вперед приближающегося флота, чтобы сообщить всем о его скором прибытии.

Минотто и Тревизано, не успевший даже сменить свою перепачканную боевую одежду, быстро проводили капитана корабля-разведчика к императору. Когда он наконец сообщил свои новости, не только император, но и все участники созванного военного совета побледнели.

После того как маленькая венецианская фюста благополучно покинула порт, она проследовала на юг по Мраморному морю, затем прошла пролив Дарданеллы в поисках венецианского флота. Выйдя из пролива, она обыскала все близлежащие острова. Но флота нигде не было, до жителей островов не долетал даже самый слабый слух о его приближении.

После двухнедельных поисков капитан корабля понял, что дальнейшие усилия бесполезны. Он собрал остальных одиннадцать моряков и сообщил им свое мнение, сказав, что предоставляет им решать, что делать дальше.

Один из матросов заявил:

— Братья, когда мы ушли из Константинополя, весь город был охвачен страхом оттого, что враг в любую минуту может начать штурм. Хотя мы этого и не говорили, но я уверен: никто из нас не сомневается, что Византийская столица неизбежно будет разрушена дьяволом-султаном. И это в конце концов будет результатом недальновидности самих греков. Поэтому я полагаю, что мы, выполнив свой долг, должны вернуться к себе на родину. Быть может, сейчас город уже захвачен турками.

Другой матрос попросил разрешения говорить:

— Братья, император велел отыскать наш флот. Мы сделали то, о чем нас просили, хотя, к несчастью, наш поиск оказался безуспешным. Но это не значит, что на этом заканчивается наш долг. Мы все равно обязаны вернуться и доложить об этом императору. Я считаю, что нам надо вернуться в Константинополь. Не важно, взяли турки город, или же он все еще находится в руках христиан. Но мы должны вернуться. Мы не знаем, что ждет нас там, жизнь или смерть, но мы знаем, что наш долг — повернуть на север.

Остальные десять моряков, включая капитана, согласились с ним. Единственный матрос, который был против, не стал возражать, когда понял, что решение принято.

Маленькая венецианская фюста вернулась в Константинополь. Двенадцать моряков не знали, что флот Лонго прибыл на Тенедос шесть дней спустя.

Император по очереди со слезами на глазах поблагодарил каждого из двенадцати моряков. Все присутствовавшие погрузились в глубокую мрачность, осознавая, что помощи извне более ждать не приходится.

Тем временем вражеский обстрел продолжался с неубывающей яростью. Особенно сильно обстреливался участок стены вокруг военных ворот Святого Романа. Несмотря на отчаянные попытки защитников починить ее, внешняя стена скоро оказалась бы пробитой в этом месте. Хотя обороняющиеся делали все возможное, чтобы заделать выбоины, оставленные «медвежатами», 500-килограммовые снаряды «большого медведя» сводили на нет все следы их трудов.

Только внутренняя стена сохранила свое величие. Но у защитников было недостаточно людей, чтобы отступить и должным образом оборонять ее. Они были слишком измучены, и морально, и физически, чтобы организовать такие укрепления на последнем рубеже. Звук колокола, зовущего к вечерне, в тот день показался людям похоронным звоном.

Пятидесятый день осады подходил к концу.