Венеция. Осень 1569 года

Венеция. Осень 1569 года

В этот день Агостино Барбариго покинул дворец Палаццо Дукале раньше обычного.

Он завершил двухгодичную службу на Кипре и уже неделя как вернулся в Венецию. Однако вместо того чтобы отдохнуть в домашней обстановке, которой он так надолго был лишен, Агостино занимался докладами в сенате и Совете Десяти.

Венецианские сановники были обеспокоены тем, что неверно просчитали намерения Османской империи в отношении Кипра. Приезд Барбариго предоставлял им блестящую возможность разведать обстановку. С тех пор как морской командующий вернулся домой, отслужив положенный срок, турок волновало даже не то, что он доложит властям о происходящем, сколько сам отзыв домой.

Даже когда обычное собеседование по выполненному заданию оказалось завершено, сановники еще несколько дней забрасывали его вопросами, желая знать мнение Барбариго, и при этом каждый раз покидали сенат затемно.

Однако Барбариго не унывал, хотя, прибыв в Венецию, он только и делал, что ходил во дворец. Флотоводец происходил из благородной семьи аристократов, поэтому чувство долга перед республикой оказалось неотделимым от него, подобно крови, текущей в венах.

Но жена Барбариго, тоже воспитанная в аристократической венецианской семье, не жила по принципам мужа. Он чаще отсутствовал, нежели бывал дома, поэтому даже когда он возвращался, это ничуть не влияло на ритм ее светской жизни. У них не было детей, а его племянник, которого они усыновили, служил помощником посла в Англии. Там в то время у власти находилась Елизавета I.

Барбариго вышел из дворца и направился к докам в Сан-Марко. Мягкий и теплый вечерний свет обволакивал его фигуру. На море стоял полный штиль. Гондолы, пришвартованные к доку, ожидали сановников, чтобы доставить их домой. Многие пожилые советники предпочитали из дворца отправляться на гондоле к самым дверям своего дома.

Барбариго был наконец свободен от затянувшихся расспросов и, наслаждаясь мягким солнечным светом, чувствовал огромное облегчение. Однако он знал, что вскоре ему дадут новое поручение. В такое время венецианские власти никак не могли оставить в покое человека, на протяжении двух лет служившего командующим на самой отдаленной венецианской территории — Кипре.

Барбариго отлично это понимал. Тем не менее он решил хотя бы на несколько дней уехать, чтобы расслабиться на своей венецианской вилле. Одна лишь мысль об отдыхе на вилле, окруженной фермами и полной юношеских воспоминаний, вызывала улыбку на его лице.

Однако прежде чем покинуть город, он должен был сделать еще кое-что. Это обязательство занимало его мысли последние два года, но только сейчас стало возможным его выполнить. Поэтому сегодня флотоводец покинул дворец через другую дверь, располагавшуюся напротив той, в которую он по обыкновению выходил, отправляясь домой.

Он собирался нанести визит в дом своего бывшего лейтенанта. Насколько ему было известно, это здание находилось в Сан-Северо, далеко от венецианского района для богачей.

Вечернее солнце светило за спиной. Барбариго легкой походкой перешел мост, разделявший длинный док на две части: Сан-Марко и Рива-делли-Скьявони. Флотские флагманские галеры находились у пирса вдоль Сан-Марко, а остальные боевые суда выстроились на Рива-делли-Скьявони. Когда доки не были заняты галерами, здесь бесконечными рядами стояли торговые суда.

Этот обширный порт давным-давно назвали Рива-делли-Скьявони, что в переводе означает «Славянский (Далматский) причал», — в знак уважения к Далмации, обеспечивавшей всем необходимым и военные, и торговые корабли Венеции — морской державы.

Многие рядовые моряки, служившие на венецианских судах, жили в окрестностях пирсов. Здесь находились даже православные греческие церкви. Прогуливаясь по набережной Рива-делли-Скьявони, Барбариго вдруг задумался, почему венецианские дворяне жили в таком районе. Однако он не стал углубляться в размышления. Ведь город Венеция и не делился на «богатые» и «простые» районы. Даже вдоль Гранд-канала стояло просто чуть больше богатых домов, чем на других улицах.

Барбариго пересек еще один по-венециански причудливо изогнутый мост. Он печально усмехнулся, подумав о том, что из-за долгого пребывания на чужбине даже забыл, какое наслаждение испытываешь, прогуливаясь по здешним местам.

Среди высоких венецианских дворян Агостино Барбариго не выделялся ростом. Но когда он находился среди восточных торговцев, далматских и греческих гребцов, наводнявших Рива-делли-Скьявони, его голова единственная возвышалась над толпой. А черная шерстяная мантия, которую флотоводец надевал на сенатские встречи, еще больше подчеркивала его рост.

Ему было немного за сорок. Волосы его до сих пор оставались густыми и почти полностью черными; коротко остриженные, они сильно вились. С такой короткой стрижкой оказалось гораздо легче надевать шлем. Черная борода покрывала нижнюю часть его лица, но, как и в волосах, здесь местами уже прокрадывалась седина. Барбариго носил бороду треугольной формы, и это доказывало, что он не был совсем уж равнодушен к своей внешности. А еще такая форма бороды придавала суровости его типично венецианскому лицу.

У него были глубокие и спокойные голубые глаза. И единственное, чем он отличался от расспрашивавших его сановников, так это загоревшей до светло-коричневого цвета кожей.

Он ничего не нес с собой, так как личные вещи лейтенанта уже были переданы по просьбе Барбариго ранее. Для него стало традицией по возможности посещать дома погибших, сражавшихся под его командованием, а также семьи убитых офицеров.

Он немного прошел вдоль Рива-делли-Скьявони, а затем свернул влево, на аллею. Этот путь проходил мимо церкви Сан-Заккариа, но был гораздо длиннее, хотя это казалось не столь уж важно. Флотоводец с детства был очарован церковью. Вообще-то его скорее притягивал ее фасад, нежели все здание в целом.

Церковь Сан-Заккариа всегда окружала тишина. В ее изящной форме, какую можно было встретить только в Венеции, не было ничего лишнего. Здание излучало благословенное спокойствие, возможно, дело было отчасти в том, что оно было полностью построено из белого мрамора.

Любуясь церковным фасадом, Барбариго каждый раз ощущал внутреннее спокойствие и легкость.

Хотя церковная площадь находилась менее чем в двадцати метрах от Рива-делли-Скьявони, сюда не доносились шумы из дока. Причиной непоколебимой тишины не было отсутствие прохожих на площади. Просто в отличие от других площадей Венеции эту сконструировали несколько иначе. Здесь можно было пройти лишь по одной стороне, а не переходить с аллеи на аллею, пересекая пространство. Возможно, именно благодаря отстраненности от мирской суеты церковь источала такое спокойствие. А остальные храмы в Венеции если и внушали подобное ощущение, то разве только глубокой ночью, когда все вокруг погружалось в сон.

Выйдя на площадь, Барбариго остановился. Церковный беломраморный фасад купался в вечернем солнце и отбрасывал мягкие тени. Мессу сейчас не служили. Может быть, потому вокруг и не было ни души, кроме единственного попрошайки, свернувшегося калачиком у дверей храма.

Барбариго наблюдал эту столь знакомую ему картину и понимал, что наконец-то вернулся домой.

Кафедральные двери распахнулись, и из них вышел мальчик, а за ним женщина.

Нищий, который казался спавшим, тут же поднялся и стал просить у посетителей милостыню. Сначала женщина хотела пройти мимо, но затем остановилась. Она что-то шепнула мальчику, а затем, вынув из своей маленькой сумочки немного мелочи, дала ему. Мальчик подошел к просящему, но не бросил подаяние, а нагнулся и высыпал монетки ему в руку. После этого мальчуган вернулся к женщине, ожидавшей его в нескольких шагах поодаль, и они вместе направились к аллее напротив той, где стоял Барбариго.

Без сомнения, это были мать и сын. В том, как женщина шептала мальчику на ухо и как он отвечал, чувствовалась особая близость. И незаметно даже для них самих эта близость со временем перешла в нежность, которая обычно возникает при взаимопонимании. Барбариго впервые за многие годы охватило чувство тоски по былому.

С первого же взгляда на мать Барбариго понял, что она — не венецианка.

Урожденные венецианки, как правило, были пышными женщинами с золотисто-рыжими волосами. И даже те, которые не были натуральными блондинками, подолгу осветляли волосы на солнце, добиваясь так называемого стиля «венецианских блондинок». Хотя голову женщины покрывала тонкая черная вуаль, было видно, что волосы у нее темные. Ее тело казалось стройным и гибким. По сравнению с большинством венецианок, шагавших тяжело и неуклюже, в ее походке присутствовала элегантная легкость.

Мальчику было около десяти лет. Его телосложение было гибким, как у матери, но мускулатура пока что оставалась по-детски неразвитой. Барбариго позабавило то, как он разговаривал с матерью. Сын следовал за ней по пятам, как щенок за хозяином, он не замолкал даже тогда, когда отставал от нее на пару шагов. Заглядывая снизу вверх в лицо матери, мальчуган перепрыгивал с одной мысли на другую. А она, не замедляя шага, нежно отвечала на каждый вопрос.

Мать и сын прошли под аркой по аллее, ведущей с площади. Дойдя до конца, где аллея была украшена рельефом с изображением Девы Марии, они повернули направо. Барбариго было с ними по пути, поэтому он следовал за двоими, отставая на двадцать — тридцать шагов. Ему хотелось задержать то чувство трепетной ностальгии, которое возникало при виде матери и ребенка.

Спустя некоторое время они вышли к каналу. Мать и сын шагали той же дорогой, но так как теперь она проходила вдоль канала, такая набережная называлась «фондамента» — «опора для пристани», а не «калле», что означало бы просто «дорожка». Венецию пересекали многочисленные каналы, оттого здесь повсюду встречались лодки. Поэтому всякое место, на которое можно было вытащить лодку, становилось еще и пирсом.

Пройдя немного по тротуару вдоль канала, они подошли к небольшому мостику Женщина с мальчиком стали переходить мост, сын все так же следовал за матерью. Барбариго вспомнил: чтобы попасть в Сан-Северо, ему тоже нужно было перейти канал в этом месте.

Флотоводец шел за двоими на расстоянии в пару дюжин шагов, но, добравшись до моста, потерял мать и сына из виду Их не было ни на мосту, ни впереди на дороге. Однако они не могли затеряться среди толпы, так как центр города был довольно далеко отсюда, кроме местных жителей, здесь редко кто бывал. Он увидел лишь кошку, крадущуюся по темной и унылой аллее, куда даже не проникал вечерний солнечный свет.

Барбариго вздохнул. У него было такое ощущение, будто некий темный занавес скрыл от его глаз столь трогательную сцену. С другой стороны, он сразу же вспомнил, куда и зачем шел. Флотоводец увидел маленькую адресную табличку из белого мрамора, прикрепленную к двери.

Венеция состоит из шести районов, так называемых «сестерье», каждый из которых, в свою очередь, подразделяется на кварталы — так называемые «пэриши». Таким образом, венецианские адреса состояли из номера дома, названия «пэриша» и указания соответствующего «сестерье».

Венеция стоит на воде, площадь суши здесь ограниченна, поэтому люди стремились и стремятся использовать каждый дюйм земли. О разнообразии способов использования участков суши свидетельствуют многочисленные названия — «пьяццо» (базарная площадь), «кампо» (площадь), «корте» (двор), «каре» (улицы), «викколо» (дороги), «фондамента» (тротуары) и «сотто портико» (переулки). В иных городах улицы определяются древнеримским способом, но только не в Венеции. Если в других городах адрес состоит из названия улицы и номера дома, то в Венеции такая система просто невозможна. И по сей день разыскать здесь дом по адресу очень сложно.

…Барбариго никак не мог найти нужный ему дом. Среди других зданий, плотно прижатых друг к другу, тут располагалась усадьба известной аристократической семьи Ириули. Ее адрес всего лишь на цифру отличался от того, который искал Барбариго. Он постучал в ворота, чтобы спросить, в какую сторону ему идти дальше. Слуга вежливо объяснил: нужный ему дом находится сразу за домом Ириули, — сообщив, как туда добраться.

Наконец Барбариго добрался до места назначения. Дом был практически скрыт от глаз прохожих растущим рядом деревом. Флотоводца впервые посетила мысль, что строения здесь теснились именно из-за ограниченности суши, даже дворянские дома не стали исключением. Такая система позволяла городу вместить всех приезжающих, а их было немало благодаря процветающей международной торговле. Здание, к которому подошел Барбариго, было как раз одним из съемных домов.

Над его головой в тени желтой листвы висел маленький металлический колокольчик для посетителей. Помешкав, Барбариго позвонил. Спустя пару минут дверь приоткрыла женщина лет пятидесяти, и посетитель, не заходя, объяснил причину своего визита. Он остался стоять, а женщина ушла доложить хозяйке о госте.

Пока Барбариго ждал, он размышлял о тосканском акценте служанки.

Она вернулась и впустила его, на сей раз распахнув двери полностью. Двор оказался настолько небольшим, что его трудно было назвать садом. Желтые листья непрерывно падали на землю. Каменная лестница сбоку дома вела на второй этаж, где и находился вход в помещение. Служанка провела Барбариго мимо прихожей, через маленькую комнатку, а затем открыла дверь в следующее помещение, где оставила его ждать, и удалилась.

Комната походила на гостиную. Она была небольшой, с двумя окнами на южной стороне, открывавшими вид на канал.

В Венеции солнечный свет обычно с трудом проникал в окна из-за узких каналов и четырех-пятиэтажных зданий, расположенных слишком близко друг к другу. Очень часто, выглянув в окно, человек видел лишь стены соседних домов. Однако комната, в которой находился Барбариго, не была ни темной, ни мрачной.

Один из углов гостиной занимал полукруглый камин, но без разожженного огня. Вероятно, этот этаж и остальные над ним были жилыми. Несмотря на то что комната была маленькой, здесь оказалось приятно благодаря живописному виду из окна, чем не могли похвастаться большинство домов Венеции.

Агостино Барбариго обратил внимание на убранство комнаты. Мебель и отделка были флорентийскими, они отличались довольно хорошим качеством.

В доме ничто не нарушало тишину Барбариго даже на минуту забыл, зачем сюда пришел. Он стоял у приоткрытого окна, рассеянно глядя на канал внизу. Затем гость почувствовал чье-то присутствие, обернулся и увидел в дверях женщину в светло-голубом платье.

И тут Барбариго сделал нечто совершенно ему несвойственное. Узнав женщину, он тотчас забыл, как, по обыкновению, элегантно кланялся в знак приветствия. Флотоводец уверенно шагнул ей навстречу и взял ее руки в свои. Но на хорошеньком, слегка накрашенном лице женщины не оказалось и следа удивления. Она только нежно улыбнулась.

Однако этот момент сердечной близости так же неожиданно улетучился.

Они сели, и Барбариго тихим голосом стал рассказывать женщине об обстоятельствах, при которых два года назад погиб ее супруг. Она спокойно слушала, не проронив ни слезинки. Мужа убила турецкая пуля во время морского сражения около Кипра.

Семью сразу же известили о его смерти. Однако тела погибших не отправляли на родину, поскольку во время долгого переезда в Венецию разложения было не избежать. Как правило, их хоронили на ближайших заставах Венецианской республики. Так, венецианцев хоронили на кладбищах Кипра, Крита и даже на Корфу, который от Венеции находился в десяти днях пути по морю. Поэтому многие семьи не могли навестить останки родных. Но и любая могила, находящаяся даже в самой Венеции, едва ли содержала хотя бы прядь волос убитого.

Служанка что-то сказала, не входя в комнату. Тем временем в гостиной стало совсем темно.

Служанка внесла свечи, и вдова приказала ей позвать сына, а затем попросила Барбариго повторить мальчику все то, о чем он только что рассказал. Флотоводец, конечно же, согласился.

Когда мальчик вошел, атмосфера в комнате сразу же изменилась. Он лукаво улыбнулся, вежливо поздоровался и сел напротив гостя. Барбариго повторил ту же историю, но на этот раз он рассказывал таким тоном, каким один взрослый мужчина обращается к другому. У него не было своих детей, потому он не знал, как нужно себя вести с ними. Но он и не желал говорить с десятилетним мальчиком как с ребенком, сообщая ему о смерти отца. А тот держался со всей серьезностью, которой от него ожидали. Он внимательно и по-взрослому сдержанно слушал гостя.

Во время рассказа мать сидела поодаль, наблюдая за ним. Ее лицо не выражало печали. Наоборот, оно кротко светилось от счастья, будто она снова ощутила давно забытое тепло.

…Покинув дом, Барбариго сел в гондолу у моста, назвал гондольеру свой адрес и устроился в кабинке, обитой изнутри черной шерстью. Лодка заскользила по воде, а пассажир предался воспоминаниям. Мысль об отъезде за город на виллу совершенно покинула его.