Глава 3 ВСЕ КАК ОДИН — В КОНСТАНТИНОПОЛЬ

Глава 3

ВСЕ КАК ОДИН — В КОНСТАНТИНОПОЛЬ

После остановки в Паренцо, где они пополнили запасы воды и провизии, две боевые галеры под командой Тревизано, не заходя более ни в какие порты, проследовали до острова Корфу, защищавшего проход в Адриатическое море.

Путешествие шло без задержек — не только потому, что погода и ветер были благоприятными. Ведь корабли были так называемыми «быстрыми галерами». Даже Николо, который плохо разбирался в мореплавании, понимал, почему они так названы: узкие и низкие, эти суда легко шли против ветра и волнения. Когда он с гордостью сообщил о своей догадке за обеденным столом опытному моряку Тревизано, словно о каком-то новом открытии, адмирал рассмеялся и стал объяснять другую причину быстроходности кораблей:

— Наш отряд состоит всего из двух судов, и оба они одного типа. Когда мы сопровождаем торговый флот, к нескольким большим коммерческим галерам добавляется множество более мелких парусных судов. Поскольку на Средиземном море редко бывает постоянный попутный ветер, даже на узком и легком военном корабле вроде этого нам приходится постоянно ставить и опускать различные паруса, чтобы не обгонять другие корабли. Теперь же, когда нам не нужно никого дожидаться, мы можем идти со всей скоростью, на которую способны суда.

В самом деле, после остановки на Корфу они проследовали далее на юг до порта Модон на южном побережье полуострова Пелопоннес. Ветер был так силен, что гребцам оказалось нечего делать, они коротали время на палубе за азартной игрой. Однако их отдыху пришел конец, когда корабли вышли из Модона и двинулись в Эгейское море. Они направлялись на северо-восток, шли против сильного встречного ветра, дувшего с Черного моря.

По крайней мере до греческого порта Негропонте галеры плыли в венецианских водах. Больше всего были заняты гребцы и рулевые, зато у арбалетчиков пока что не имелось никаких причин быть настороже.

В Негропонте планировалось провести пять дней. Тревизано все эти дни обсуждал военные дела с Джакопо Лоредано, исполняющим обязанности командующего венецианскими войсками в Эгейском море. Николо посвятил свободное время осмотру залива, где, по преданию, собирались корабли древних греков, атаковавших Трою.

Когда они вышли из Негропонте, команды обеих галер почувствовали себя более напряженно. Даже гребцы надели кирасы, а арбалетчики заняли свои места, понимая, что битва может начаться в любую минуту. Отсюда по пути на Константинополь им предстояло пройти мимо хорошо вооруженных генуэзских островов, а затем двинуться в пролив Дарданеллы, который контролировали османы.

Тем не менее плавание обошлось без единого происшествия. Галеры вошли в Дарданеллы, оставив по правую руку место битвы за древнюю Трою, и даже беспрепятственно миновали один-единственный турецкий порт Галлиполи. Продолжая двигаться на север, суда проплыли через Мраморное море, выйдя к Константинополю. Несмотря на благоприятные условия, путешествие заняло целый месяц, так как они из военных соображений провели по нескольку дней на морских базах на Корфу в Негропонте.

Ни один человек не заболел во время путешествия, что делало жизнь Николо на корабле довольно скучной. Но после выхода из Негропонте он мог в свое удовольствие любоваться островами, один за другим возникавшими на горизонте. Дни, казалось, полетели быстрее. В этой части Средиземного моря Николо оказался впервые.

В Константинополь венецианцы прибыли в начале октября.

Николо специально не интересовался историей, но когда он впервые увидел этот город, самый большой на Средиземном море, купающийся в ярком свете осеннего солнца, то не сумел сдержать восхищения. Высокая городская стена, соединяющая бесчисленные башни, протянулась слева направо — от побережья до Мраморного моря. Укрепления выглядели столь устрашающе, что могло показаться, будто они буквально опрокидывали смотрящего назад.

Даже гребцы, которые должны были быть измучены непрерывной греблей в течение всей прошлой ночи, обрели новые силы, приблизившись к месту назначения. На вершине мачты трепетал флаг Венецианской республики, чуть ниже его был поднят небольшой штандарт, указывавший на то, что на борту находится командир флотилии.

Два корабля продолжали двигаться на север вдоль городской стены. Константинопольская стена была такой длинной, что Николо начал сомневаться, достигнут ли они когда-нибудь места назначения. Венецианские галеры прошли мимо двух гаваней, но все шли и шли на север. По словам боцмана, порты на Мраморном море были слишком малы, чтобы разместить большие венецианские и генуэзские суда.

Николо знал, что, повернув налево и оставив слева величественный купол собора Святой Софии, они вошли в устье знаменитого залива Золотой Рог. Справа находился вход в пролив Босфор.

Вскоре после этого корабль Тревизано вошел в гавань. Стража, стоявшая на стене, очевидно, увидела адмиральский штандарт, сообщив об этом портовой страже. Венецианский посол в Константинополе Минотто ожидал на берегу, чтобы приветствовать прибывших.

Тедальди проделывал это путешествие столько раз, что сбился со счета. Но всегда, входя в пролив Босфор при возвращении из Таны в Крыму, делая по пути остановки в черноморских портах Трапезунд и Синоп, он чувствовал, что возвращается домой. Он отдыхал и телом, и душой. Но на этот раз все было иначе. Во всех европейских торговых городах на Черном море, на венецианской базе Тане, в Каффе, контролируемой исключительно генуэзцами, и даже в независимом городе-государстве Трапезунд единственной темой на устах у всех сделалась крепость, построенная турками на берегу Босфора.

И Румелихисар на европейской стороне, и ранее существовавшая крепость Анадолухисар на азиатской стороне были вооружены большими пушками. Всем проходившим мимо кораблям приказывали остановиться и принуждали их заплатить непомерно высокие «таможенные сборы». Тех, кто отказывался подчиниться этому приказу, провожали залпами пушечного огня с обеих сторон пролива. Даже Византийская империя, которая формально владела Босфором, никогда не требовала платы за проход по нему. Генуэзские и венецианские купцы были возмущены и рассержены. Они считали, что если и должны были платить такую пошлину, то ее следует определять по торговым соглашениям между Генуей, Венецией и Османской империей. Она могла рассматриваться лишь в качестве нового условия, которое обсуждалось бы на переговорах при возобновлении соглашения. Это единственное, в чем соглашались генуэзцы и венецианцы, всегда бывшие яростными соперниками.

Торговцы из других, менее выдающихся в экономическом отношении регионов, например, из Флоренции, Анконы, Прованса и Каталонии, соглашались: действия турок — незаконные и варварские. Они сговорились между собой не подчиняться приказам останавливаться и отказываться платить пошлину.

Но после многих лет плаваний по Босфору туда и обратно между Константинополем и черноморскими городами они прекрасно понимали: хотя пролив невелик, всего 30 километров в длину, но чтобы пройти его, требуется необычайно высокое мастерство. С Черного моря дул северный ветер, с Мраморного моря — южный. Попадая в пролив, зажатый с обеих сторон вздымающимися холмами, эти ветры заметно усиливались.

Кроме того, пролив не тянется по прямой от Черного моря до Мраморного. Он поворачивает и изгибается, словно извилистая река. Поскольку уровень воды в Черном море выше, течение обычно идет из него в Мраморное (независимо от направления ветра). Из-за этих обстоятельств приходилось избегать увеличения скорости в глухих углах, где ветер мог неожиданно поменять направление. Приходится выбирать те места в проливе, где ветер и течение не представляют опасности и не создают препятствий.

Такой уровень мореходного искусства не был чем-то сложным для выдающихся моряков, какими были генуэзцы и венецианцы. Они входили в Босфор с той же легкостью, с какой бросали якорь у причала в Константинополе. Но теперь все изменилось. В самом узком месте пролива, где его ширина составляла всего шестьсот метров, придется избегать пушечного огня с обоих берегов. Мысль о том, чтобы заплатить своей жизнью за торговлю с язычниками, оказалась не слишком-то радостной.

— Поднимите желтый флаг, — смеясь, проговорил один из генуэзских торговцев. — Тогда они точно не остановят нас.

Все присутствующие, включая Тедальди, расхохотались, но их веселья хватило ненадолго. Желтый флаг был символом, принятым всеми государствами. Он означал, что на борту находятся больные чумой.

Этот трюк мог бы сработать для одного корабля, но, разумеется, нельзя было всем плыть через Босфор под желтыми флагами. Решение, к которому пришли европейские купцы, оказалось следующим: не ходить больше группами, как они привыкли, а держать определенную дистанцию, чтобы избежать пушечного огня, проплыв пролив на полной скорости.

Наконец венецианское торговое судно, на борту которого находился Тедальди, вошло в Босфор.

Напряжение, охватившее всех на трехмачтовой галере, передалось и Тедальди, стоявшему в тени корабельного мостика. Чтобы показать свой характер, моряки подняли флаг Венецианской республики со львом Святого Марка, вышитым золотой нитью на алом фоне. Три стакселя наполнились северным ветром, но не колыхались из стороны в сторону, что свидетельствовало о мастерстве рулевого. Гребцы тоже приноровили свои движения к сильному ветру, делая медленные широкие гребки. Они явно были напряжены и сосредоточены. Хотя звук боцманской дудки, который помогал им держать ритм, затерялся в свисте ветра, более двух сотен гребцов умудрялись двигаться абсолютно синхронно.

Пройдя треть пролива, моряки увидели высоко на вершинах холмов генуэзский замок. Они миновали крутой поворот вдоль азиатского берега и, пройдя еще примерно треть пути, разглядели круглую башню, поднимавшуюся высоко в небо. На вершине башни был поднят красный флаг с белым турецким полумесяцем. Без сомнения, это была крепость Румелихисар.

Подойдя ближе, они увидели крепостные стены, тянувшиеся вдоль берега. Затем показалась еще одна башня, высившаяся там, где кончалась стена. Моряки услышали, как одна из пушек дала холостой выстрел: это был приказ подойти к берегу и остановиться. Разумеется, венецианский корабль не изменил своего направления ни на дюйм. Когда судно обогнуло еще один поворот, захватывающая дух панорама крепости Румелихисар целиком открылась взорам моряков.

Это была крепость в западном стиле, имевшая форму перевернутого треугольника. Ее стены шли в обе стороны от центральной башни, стоявшей на берегу, доходя до двух других высоких башен. Крепость оказалась больше, чем они воображали, она угрожающе нависала над берегом. Но суда не могли миновать ее, пройдя ближе к азиатской стороне. Ведь там находилась Анадолухисар — не такая большая, но не менее опасная.

Прошло несколько минут. Затем пушечное ядро, выпущенное с центральной башни, упало в море, выбросив столб воды. На корабле венецианцев не было пушки, чтобы выстрелить в ответ. Но даже окажись у них орудие, было бы сложно целиться в берег с движущегося судна.

Арбалетчики, непременно входившие в команду каждого торгового судна, тоже не двигались. Хотя они видели турецких солдат, стрелявших из орудия у основания центральной башни, те находились вне досягаемости выстрелов из арбалетов.

Все, что можно было пытаться сделать в этот момент, — это удирать. Капитан Коко сердито закричал: все руки на борту должны были работать сообща ради одной-единственной цели — как можно быстрее уйти на юг.

Обойдя следующий поворот, моряки почувствовали, что наконец-то могут вздохнуть спокойно. Крепость позади них все еще была в пределах видимости, но они оказались уже вне досягаемости пушечных выстрелов. А вот корабль их партнера, несколько отставший от первого, едва не перевернуло волной, поднятой пушечным ядром, которое почти попало в цель.

Сердца моряков дрогнули от страха за товарищей. Но благодаря выдающемуся мастерству рулевого судну вскоре удалось выправить крен. А затем, словно мираж в необыкновенно туманном небе осеннего утра, на горизонте возник город Константинополь. Венецианцы ощутили несказанное облегчение. Гребцы, поняв, что опасность миновала, налегли на весла.

Но Тедальди чувствовал, как его охватило неприятное ощущение, нечто вроде внезапной судороги. Он продолжал смотреть на турецкий флаг, превратившийся в далекую красную точку, пока полностью не исчез из виду.

Путешествие кардинала Исидора из Европы в Константинополь в отличие от плавания Николо и Тревизано заняло куда больше одного месяца. Хотя 20 мая он отправился из порта Чивитавеккья, находившегося в Папской области, кардинал прибыл на место лишь пять месяцев спустя — 26 октября. Он совершал свое путешествие в Константинополь на парусном корабле, который в отличие от галер, почти не зависевших от направления и силы ветра, в штиль не мог даже сдвинуться с места. Кроме того, по пути Исидору нужно было вербовать солдат.

Папа Николай V ссудил кардиналу средства на военную кампанию, приказав ему зафрахтовать генуэзское судно и нанять солдат. Хотя зафрахтовать сам корабль было выгоднее в Европе, чем где-либо еще, было решено, что солдат удобнее нанять ближе к Константинополю. Поэтому Исидор отбыл на восток на судне с одними матросами. Первую остановку он сделал в Неаполе, где попытался убедить неаполитанского короля отправить войска. Попытка оказалась безуспешной.

Оставив Неаполь, Исидор направился в город Мессину на острове Сицилия. Миновав пролив, он и его команда начали свое путешествие на восток. Им повезло с попутными ветрами на всем пути до острова Хиос в Эгейском море, который контролировали генуэзцы. Они прибыли туда еще в середине лета.

Исидор, на которого была возложена тяжелая ответственность за объединение Восточной и Западной церквей, спешил попасть в Константинополь и сделать свою мечту реальностью. Однако вопреки его желаниям вербовка солдат на Хиосе оказалась неожиданно долгим делом.

Тремя главными базами восточной торговли Генуи были Каффа на Черном море, Галата в Константинополе и остров Хиос в Эгейском море. Уже по одной этой причине до острова доходили самые свежие новости: солдаты знали, что им придется ехать туда, где вскоре должна разразиться война.

Пытаться убедить местных греков помочь их собратьям оказалось пустой тратой времени. В конце концов у Исидора не осталось выбора, кроме как нанять генуэзцев, живших на острове поколениями и понимавших, что жизнь Хиоса напрямую зависит от судьбы Константинополя. Они были первоклассными солдатами, но и плату требовали немалую. Далее присоединив все свое состояние к деньгам, полученным от папы, самое большее, на что мог рассчитывать Исидор, — это две сотни наемников.

Все они погрузились на судно и отчалили от Хиоса вместе с торговой галерой, направлявшейся в Каффу. К этому времени солнечный свет уже начинал бледнеть — близилась осень.

Все эти бесчисленные путешествия туда и обратно между Востоком и Западом были подготовкой к сегодняшнему дню, думал Исидор. Он еле сдерживал свою радость при мысли о том, что успешное разрешение не за горами. Небеса Константинополя, словно отражая его счастливое расположение духа, были чисты. У пристани его ожидали посланные императором высокопоставленные сановники в длинных роскошных одеждах.

Кардинал сел на коня, предоставленного в его распоряжение, министры, тоже верхом, сопровождали его до ворот в городской стене. Двести солдат, которых привез с собой Исидор, следовали за ними в полном вооружении. Единым строем они поднялись по склону небольшого холма к собору Святой Софии. Когда отряд проходил через Латинский квартал, люди на улицах рукоплескали и приветствовали воинов, но в греческих районах их встретила лишь тишина. Но и тут закованные в сталь с головы до ног солдаты казались гораздо более устрашающими, чем просто отряд в двести человек. Они производили должное впечатление.

На главной площади перед собором Святой Софии был расстелен алый ковер, и на нем стояли два обтянутых шелком кресла. Одно из них было высоким, другое — лишь немного пониже. Исидора приветствовал ожидавший его император. Константин XI занял высокое кресло, папский посол — кресло пониже. После того как император произнес краткое приветствие, кардинал, говоря от имени папы, вознес молитву о мире, а затем сказал, что Римско-католическая церковь, дабы спасти Византийскую империю в час ее гибели, согласилась на унию Восточной и Западной церквей и шлет военную помощь. Также было объявлено, что официальная церемония, знаменующая объединение двух церквей, пройдет 12 декабря в круглом зале собора Святой Софии.

Венецианский посол, генуэзский магистрат, консул Каталонии и представители других европейских государств единодушно преклонили колени, выражая свою преданность. Но верховные византийские министры, облаченные в свои церемониальные одеяния, лишь слегка наклонили головы. Зрители-греки, столпившиеся позади них, хранили каменное молчание.

Убертино наблюдал за происходящим, но не сидя вместе с латинянами, а затесавшись среди греков.

Для того чтобы дойти от собора Святой Софии до монастыря, где жил Георгий, нужно было пересечь половину огромного Константинополя. Однако Убертино так погрузился в свои мысли, что далее не заметил расстояния. Когда он пришел, обычно тихий монастырь, казалось, был охвачен лихорадочным возбуждением. Группы монахов были увлечены громкими спорами, и не только в келье Георгия, но и в крытых аркадах вокруг центрального сада, обсаженного кипарисами. Среди монахов выделялась величавая фигура Георгия. Убертино догадывался, что вскоре они выйдут на улицы, как это было годом ранее, чтобы во всеуслышание протестовать против церковной унии. Их поддержат обыватели. В Византийской империи монахи пользовались гораздо большим влиянием, чем в странах Западной Европы.

Когда колокол прозвонил к обеду, монахи, несмотря на свою горячность, как обычно, направились в трапезную. Убертино, желая поздороваться со своим учителем, приблизился к Георгию, который был на голову выше всех остальных, и потому его было легко заметить. Георгий увидел его и окликнул:

— Как, ты все еще в Константинополе?

Молодой ученик рассказал, что был сегодня утром у собора Святой Софии. Он попросил учителя объяснить ему одну вещь, о которой думал после церемонии в соборе, словно пытаясь еще раз мысленно сформулировать ее. Почему греки так противятся унии?

Георгий, ничуть не рассерженный тем, что Убертино бесцеремонно помешал ему пойти обедать, спокойно отвечал ему. Вокруг них уже никого не было.

— Византийская цивилизация представляет собой совокупность всех черт, которые она впитала от Греции, Рима и от Востока. Но она — нечто большее, это законченное целое, а не просто смесь элементов различных цивилизаций. В каком-то смысле ошибочно называть ее Восточной Римской империей. В 330 году, когда Константин перенес столицу римского мира из Рима в Константинополь, он создал совершенно уникальную духовную империю, которая имела свои собственные ответы на сложные вопросы, встававшие перед ней, свою историю, свою архитектуру, свой закон, свою литературу. Недаром западные европейцы, сформировавшиеся под влиянием Греции и вскормленные Римом, считают Византийскую империю и нас, ее жителей, непостижимыми. Потому они и не любят нас, даже сами того не сознавая. Видишь ли, мы, византийские греки, не вполне европейцы.

В течение тысячи лет, что прошли с судьбоносного основания Византийской империи, Греция была частью гигантского осьминога, охватывавшего Азию, Европу и Африку. Когда Западная Римская империя прекратила существование, а Европа переживала Темные века, народ Константинополя создал новую цивилизацию, соответствовавшую нашему образу мыслей. Именно тогда наша «инакость» расцветала пышным цветом. Наше превосходство над другими культурами Средиземноморья проявляется не столько в практических делах, сколько в духовных сферах — в религии и искусствах. Разумеется, наши политические особенности — неотъемлемая часть нашей культуры. Мы твердо убеждены, что наша церковь и наше государство, наша религия и наша политика должны оставаться единым целым. Таково непреложное правило и ведущий принцип Греческой православной церкви.

У вас, в Западной Европе, люди пришли к тому, что хотят развести церковь и государство как можно дальше. Быть может, это происходит оттого, что их смешение в течение долгого времени породило так много путаницы и неразберихи. Результатом такого решения стало процветание городов-государств у вас в Италии. Но для нас, византийцев, такое разделение невозможно, хотя в Европе оно удалось и оказалось большим благом. В Византии немыслимо правительство, для которого неразрывное единство религии и политики не является важнейшей предпосылкой и ведущим принципом.

Молодой ученик снизу вверх смотрел в лицо своего учителя, слушая его с пристальным вниманием, чтобы не пропустить ни единого слова. Учитель продолжал:

— Ты, конечно, понимаешь, что породить эту великую и поистине благородную культуру могло лишь сообщество единоверцев. Состав этого сообщества определяется не географическим делением и не этническими различиями. В конце концов, люди Византийской империи принадлежат практически ко всем существующим народам. Принадлежность человека к Византии определяется лишь одним, первостепенным критерием: разделяемой им верой в Христа.

Нелегкой задачей окажется объединение Восточной и Западной церквей под эгидой католицизма, с приведением богослужения к единой форме и множеством других факторов. Это значит — взять две абсолютно разные цивилизации и насильственно сплавить их воедино. Подобное было бы неприемлемым и крайне бессмысленным актом насилия.

Георгий доброжелательно взглянул на своего молодого ученика:

— Возвращайся домой. Ты — человек Запада, — промолвил он напоследок.

Целую неделю, начиная со следующего дня, улицы были заполнены монахами и простыми горожанами, громогласно выражавшими свой протест против унии. Как обычно, в центре протестующих мелькала фигура Георгия, одетого во все черное. Его имя было в списке религиозных лидеров, приглашенных 12 декабря на богослужение в соборе Святой Софии, знаменующее объединение католической и православной церквей. Но он не явился туда. Более того, Георгий и семеро других представителей Греческой православной церкви отказались подписать акт об объединении церквей.

После этой общей мессы даже обычные греки отказывались переступать порог собора Святой Софии, хотя это был наиглавнейший храм всего православного христианства.

В декабре, когда северный ветер с Черного моря стал куда злее, «латиняне» в Константинополе не только надели шерстяное исподнее под свое обычное черное платье, но и затянули широкие пояса, чтобы не пустить внутрь холод. Убертино давно не был в венецианском торговом доме. Вид купцов, сновавших туда-сюда в своих плотных одеждах, напомнил ему о том, что действительно пришла зима.

Это было самое горячее время для Латинского квартала. Один за другим торговые корабли прибывали с Черного моря, заполняя доки и пристани. Одновременно одно судно за другим, пользуясь попутными ветрами, отплывали на юг в Эгейское море и далее в Западную Европу. Но декабрь этого, 1452 года оказался действительно необычным. Одно происшествие сильно потрясло венецианцев и, в сущности, всех западных европейцев, живших в Константинополе.

26 ноября венецианское судно, груженное пшеницей, следовавшее на юг по проливу Босфор из Черного моря, было потоплено пушечным залпом из крепости Румелихисар. Кораблю, сопровождавшему его на небольшом расстоянии, удалось уйти, хотя пушечное ядро попало в корабельный мостик и убило капитана — человека по имени Эриццо.

Капитану затонувшего корабля и тридцати членам его команды удалось доплыть до берега. Но и те, кто добрался до азиатской стороны, и те, что выбрались на европейский берег, были немедленно схвачены турками.

Когда венецианский посол Минотто получил эти известия от команды второго судна, он немедленно послал гонца к султану, протестуя против захвата этих людей и требуя отпустить их согласно условиям различных договоров между двумя государствами.

Все оказалось напрасно. Султан коротко ответил, что дело это не подлежит обсуждению. 8 декабря по его приказу капитан корабля был посажен на кол, а тридцать членов команды распилили пополам.

Венецианские поселенцы в Константинополе, которые были в хороших отношениях с турками со времен правления Мурада, поняли, что те дни окончательно миновали. Некоторые из них негодовали и требовали объявления войны — и не иначе. Если турки так обращались с гражданами государства, с которым они были связаны формальными договорами, то у торговцев других государств (Флоренции, Анконы, Франции и Испании) имелись серьезные причины для беспокойства. Многие купцы решили ликвидировать свою торговлю и вернуться домой. Именно поэтому торговый дом был так переполнен народом.

Несколько минут назад Тедальди отдал на хранение деньги, вырученные им за продажу пшеницы. Он распорядился, чтобы их перевели на его счет в главном отделении банка в Венеции. Теперь его финансы возвращались домой раньше его. За несколько дней до того он закончил оформление документов, необходимых, чтобы отправить его меха в Венецию. Венецианцам можно было доверять в таких вещах. Поручив им это, он избавил себя от множества хлопот. Все, что ему оставалось, — оплатить свой проезд на корабле, идущем домой. Хотя в это время года было непросто найти место на любом судне, отбывающем в Венецию, еще оставались свободные места на кораблях, идущих на Крит. А это по нынешним временам оказалось вовсе не плохо. И все же почему-то было трудно принять окончательное решение об отъезде.

В Тане он всегда с удовольствием представлял, какой будет его жизнь после возвращения домой. Но теперь, когда мечты были близки к осуществлению, его донимали сомнения, причину которых Тедальди и сам не до конца понимал. В его сознании проплывали образы — но не Флоренции, раскинувшейся, словно прекрасная женщина, на берегах реки Арно, а Константинополя. Город представал перед ним, пока его судно лавировало, пытаясь уклониться от пушечных ядер, летевших в них, словно демоны, с башен устрашающей Румелихисар.

Еще одним человеком, который никак не мог решить, оставаться ему или уезжать, был Убертино. Он тоже недавно посетил банк, в его случае — чтобы получить деньги, которые посылал ему отец. Если бы он собирался возвращаться домой, как советовал Георгий, этих средств хватило бы для оплаты проезда в Венецию. Он мог бы вернуться, взяв с собой рукописи, приобретенные здесь. Все, что ему нужно было сделать для этого, — пройти в другую часть торгового дома, оплатить проезд и покончить с этим.

И все же, как и Тедальди, он колебался. Но в отличие от флорентийского купца Убертино удерживала здесь вся та византийская культура, которую он успел полюбить. Точнее сказать, он полюбил город, который был воплощением этой культуры, — Константинополь.

А вот у Николо Барбаро не было ни времени, ни причин для колебаний. Каждый раз, когда с Черного моря приходил корабль, попавший под обстрел турок, на нем непременно были моряки, которые нуждались в медицинской помощи, далее если речь шла о легких ранениях.

Выходя из больницы, находившейся на втором этаже торгового дома, он столкнулся с Тревизано, входившим в нее. Они не виделись почти два месяца.

Тревизано был очень занят с момента прибытия в Константинополь. Он несколько раз встречался с венецианским послом и императором Константином, плавал до Черного моря и обратно, сопровождая венецианские торговые корабли, возвращавшиеся в Константинополь, а также выполнял разведку Румелихисар с моря.

Адмирал был так занят, что едва находил время перевести дыхание. Видя, что Николо, судя по всему, тоже оказался очень занят, он одобрительно кивнул ему и затем проводил доктора вниз.

— Я только что с совещания с властями колонии, — начал Тревизано. — Все венецианское сообщество объединилось. Мы откликнемся на призыв императора и будем защищать город вместе.

Это подразумевало, что Николо тоже останется в городе. Он видел по манере Тревизано, что одобрение решения, принятого венецианской общиной, вызвано отнюдь не временным воодушевлением. Долгом, возложенным на адмирала республикой, была защита торговых судов. Ему было разрешено изменять задание на свое усмотрение при опасной ситуации. Свой формальный долг адмирал уже выполнил: если бы речь шла лишь об этом, оставалось только уйти из Константинополя в Негропонте, сопровождая последний венецианский торговый корабль в этом году Если бы Тревизано поступил так, то не только он, но и пятьсот моряков с двух галер, напрямую подчинявшихся ему, избежали бы опасности.

В то же время он был единственным венецианским адмиралом, присутствовавшим в Константинополе. Уехать теперь означало бы спустить флаги и в страхе отступить перед лицом грубого нарушения Османской империей торговых договоров и жестокого убийства венецианских граждан.

Изначально Тревизано был против того, чтобы остаться, но это соображение он не мог оставить без внимания. Поэтому во время его третьей встречи с правителями венецианского поселения адмирал пришел к этому решению. Начиная со следующего дня все венецианские суда, военные и торговые, переходили под командование адмирала Тревизано.

Новость о том, что венецианский военный флот останется в Константинополе, мгновенно переходила из уст в уста в торговом доме. Тедальди находился в цирюльне, расположенной внутри здания, когда узнал об этом решении. Оно немедленно стало единственной темой разговоров всех присутствующих. Флорентийский купец был единственным, кто не участвовал в ее обсуждении; он покинул цирюльню, как только его закончили подстригать.

Флорентиец быстро вышел из торгового дома, даже не взглянув в сторону конторы, занимавшейся морскими перевозками. Он вернулся в снятый им дом в Латинском квартале и приказал своему русскому слуге разложить его вещи, которые тот только что закончил паковать.

Убертино тоже узнал эту новость, когда находился в торговом доме. Поскольку корабли, отправлявшиеся на юг, еще могли уйти из Константинополя, получив разрешение адмирала Тревизано, он мог уехать в любой момент. Несмотря на это, юноша не стал договариваться о проезде. Он решил присоединиться к остающимся.

Убертино думал о своем учителе, но почему-то не решался пойти и сообщить ему о своем решении прямо сейчас. «Скажу в свое время», — подумал он.

Франдзис ввел в приемный зал посла Минотто и адмирала Тревизано, явившихся, чтобы сообщить императору о решении венецианской общины. Выслушав доклад Минотто, правитель выразил сердечную благодарность в своей особенной мягкой манере. Вскоре после того от Ломеллино, магистрата Галаты, пришло известие: в Константинополь вскоре прибудет генуэзский корабль с пятью сотнями солдат на борту.

И Генуя, и Венеция были итальянскими морскими городами-государствами, но конкуренция в торговле с Востоком в течение трехсот лет сделала их соперниками. Это соперничество разделяло западноевропейское сообщество в Константинополе. Отношения между гражданами двух городов были плохими, между ними не имелось официальных каналов связи.

Еще одной целью визита венецианского посла было осторожно выспросить о возможности установления таких каналов.

— Генуэзская колония по-прежнему придерживается политики нейтралитета? — спросил он.

Император кивнул с выражением боли на лице. Затем, словно защищая генуэзцев, он сказал:

— Магистрат Ломеллино сообщил мне, что сделает все возможное. Он честный человек. Я полагаю, что могу доверять ему в этом.

И Минотто, и Тревизано прекрасно знали: хотя венецианцы ясно выразили свою позицию, а генуэзская колония (вероятно, к своему позору) этого не сделала, официальная политика местных администраций была более-менее одинаковой. Никто не хотел вмешательства.

Однако посол обещал императору, что отправит в Венецию гонца с сообщением правительству о положении дел в колонии. Там же будет и требование (уже которое по счету), чтобы Венеция прислала военную помощь.

Император поблагодарил его и попросил приказать гонцу, чтобы тот передал его благодарность за четырнадцать кораблей с провизией, посланных Венецией.

Франдзис чувствовал, что сердце императора разрывалось из-за этого нескончаемого потока плохих новостей. Он ощущал лишь жалость, видя неумеренную признательность правителя за столь малую помощь.

Ни один из гонцов, постоянно посылаемых императором за границу с просьбами о военной поддержке, не возвращался с добрыми вестями. Генуя и Венеция охотно посылали деньги и продовольствие. Но из-за войн, бушевавших в Италии, они не желали быть единственными, кто отправит военные корабли и солдат.

Папа римский, как казалось, считал, что его согласия на церковную унию и отправки двухсот солдат вполне достаточно для очистки совести. Неаполитанский король никогда не выражал ясно свои намерения. Их самый надежный и верный союзник в Восточной Европе, регент Венгерского королевства Хуньяди в 1451 г. подписал с Мехмедом перемирие на три года. По-видимому, он не собирался ставить шаткий мир под угрозу, помогая Константинополю. Двое младших братьев императора, правивших полуостровом Пелопоннес, уже были разбиты войсками Мехмеда и ничем не могли бы помочь. Константин понимал, что Мехмед уже устранил все возможные препятствия для нападения.

Турки могли появиться на горизонте в любой момент. Все, что мог сделать император, — это попытаться запасти достаточно еды, чтобы город смог пережить осаду, а также укрепить городские стены. Речь не шла о стенах, выходивших на Мраморное море и Золотой Рог, хотя обе они имели лишь один слой, так как атака с моря считалась маловероятной.

Но те стены, что были обращены к суше, хотя и были тройными, нуждались в укреплении. Византийцы знали, что османы воевали в основном на суше, вся их огромная армия — сухопутная. Каждый мог предсказать, что атака придет со стороны суши.

Император возложил ответственность за возведение укреплений на Франдзиса, который был приятно удивлен тем, как послушно греки, завербованные для этого задания, делали свое дело. Несомненно, этому способствовало и то, что император сам время от времени посещал строительство. Хотя простой народ и противился церковной унии, не было ни одного человека, который не любил бы императора как человека.

В последний день 1452 года Николо воспользовался временным затишьем в своей работе в больнице, чтобы осмотреть городскую стену. Во всем Средиземноморье не было никого, кто не знал бы о тройных стенах Константинополя. Николо хотел хотя бы раз разглядеть ее как следует. Пришлось проплыть на лодке в глубь залива Золотой Рог, чтобы достичь того места, где начиналась часть стены, выходившая на море. Он сошел на берег и двинулся на юг.

Эта часть стены, которая должна была защищать императорский дворец, возвышалась над берегом. Отсюда до той точки, где она огибала дворец, она имела только один слой — правда, он был толщиной пять метров, а его несомненная прочность внушала трепет. Второй и третий слои стены начинались там, где заканчивалась ее дворцовая часть. Немного южнее находились Харисийские ворота — наиболее загруженные. Эти ворота открывались на дорогу в Адрианополь. Войдя через них в Константинополь, можно было более или менее прямо дойти до главного городского Колизея. Это была центральная городская магистраль.

Николо вошел в эти ворота и направился вдоль стены, осматривая ее изнутри. Перед ним была внутренняя стена высотой 17 метров и толщиной 5 метров. Через каждые сорок метров над ней поднимались смотровые башни, на вид — высотой двадцать метров и толщиной десять. «Пробиться сквозь такую стену практически невозможно», — с восхищением подумал Николо.

С другой стороны между внутренней стеной и внешней (высотой в десять метров и толщиной в три) имелся пятиметровый проход. Внешние укрепления тоже имели смотровые башни, расположенные с тем же интервалом, но меньшего размера. Однако они все же достигали не менее пятнадцати метров в высоту и шести метров в толщину. Башни обеих стен располагались в шахматном порядке.

За этой внешней стеной, которой и одной было бы вполне достаточно для другого города, имелся еще один проход шириной десять метров. За ним поднималась третья стена — невысокая, но увенчанная деревянным ограждением. Кроме того, перед этим частоколом имелся ров шириной в двадцать метров. Он должен был наполняться морской водой, но уже многие годы стоял пустым. Наконец, за ним начиналась внешняя территория. Таким образом, от внутренней стены ее отделяло добрых шестьдесят метров (см. рис. 5). Это расстояние сокращалось лишь там, где в тройной стене были устроены тяжелые укрепленные ворота.

Константинополь — холмистый город со множеством подъемов и впадин. Поэтому стена повторяла естественный рельеф местности. Выше всего она поднималась на участке от императорского дворца до Харисийских ворот, затем постепенно опускалась до самой нижней точки у военных ворот Святого Романа. Далее она достигала своей изначальной высоты около Регийских ворот. Южнее находились Пигийские ворота и Золотые ворота. Последние (это было известно даже Николо) получили такое название, поскольку именно через них въезжал император во время торжественных возвращений в город. Хотя имелись и другие ворота, использовавшиеся и простыми горожанами, и военными, эти пять ворот, а также Калигарийские ворота, расположенные напротив императорского дворца, считались самыми важными в стратегическом отношении.

Стена, защищавшая город со стороны суши, тянулась от Золотого Рога до Мраморного моря и имела более шести с половиной километров в длину. Снаружи казалось, что она заслоняет солнце. Вне всякого сомнения, она была самой неприступной во всем Средиземноморье. И все же Николо догадывался: населения города слишком мало, чтобы защищать стену по всей ее протяженности в шесть с половиной километров, выходящих на сушу, пять километров со стороны Золотого Рога, почти девять километров вдоль Мраморного моря. В сумме это составляло почти двадцать один километр.

По оценкам посла Минотто, теперешнее население Константинополя составляло не более тридцати пяти тысяч человек. С ним было бы разумнее отступить за старую городскую стену, построенную еще во времена первого императора Константина, которая была вдвое короче современной. С другой стороны, старая стена оказалась столь сильно поврежденной, что толку от нее было мало.

Итак, несмотря на сократившееся население, отражавшее общий упадок Византии, жителям города придется сражаться со стены Феодосия, построенной во время расцвета империи. Даже Николо, мало что понимавший в военном искусстве, затаил страх, что в полной мере использовать эту «неприступную» стену не удастся.

Турсун чувствовал, что поведение его молодого господина снова полностью изменилось. Похоже, это началось после тайного ночного разговора с Халилем-пашой. До того он, как казалось, был постоянно одержим чем-то, но после беседы стал спокойным, почти безмятежным. Правитель больше не уходил тайком из дворца глухой ночью, не швырял об стену кубки с вином. Хотя он по-прежнему не появлялся в гареме, но возобновил периодические поездки на охоту. Султан теперь чаще прежнего приказывал своему двенадцатилетнему пажу провести с ним ночь. Единственное, в чем Мехмед, которому исполнился двадцать один год, остался неизменным, — это в том, как он занимался любовью. Это по-прежнему был ястреб, играющий с добычей, попавшей ему в когти.

Незадолго до того в спальне султана появился выполненный по особому заказу низкий стол. И днем, и ночью стол был завален чертежами и планами. Самой большой оказалась карта Константинополя. На ней были изображены не только улицы города, но и городская стена, многочисленные ворота в ней, залив Золотой Рог и генуэзский квартал на другом берегу залива — весь город вплоть до входа в пролив Босфор.

Как только у правителя выдавалась свободная минута, Мехмед возвращался к себе спальню и проводил там целые часы за рассматриванием чертежей и карт. Как-то раз Турсун, все еще сгоравший от желания, заметил, что Мехмед уже не лежит рядом с ним, а стоит, уставившись в свои карты. Паж хотел дотянуться до него, сделать все, что он умел, чтобы доставить удовольствие своему господину. Но он подавил этот порыв, припомнив, как холоден мог быть к нему султан, когда фаворит делал что-нибудь против его желания.

Спокойствие и самообладание вернулись к Мехмеду не только потому, что Халиль-паша уступил его воле. Дело было даже не в том, что у венгерского инженера Урбана, работавшего над своей пушкой, все пошло на лад. Помимо всего этого, шпионы, отправленные им в Западную Европу уже год назад, наконец-то возвращались один за другим с хорошими новостями. Из их отчетов правитель мог заключить: государства Западной Европы не придут на помощь Византийской империи. Венгрия, единственная христианская страна, способная послать армию сушей, лишилась этой возможности, подписав договор с турками. Братья императора были заняты тем, что сдерживали турецкие войска. О том, чтобы прийти на помощь столице, они могли только мечтать. Наконец, то, что венецианцы и генуэзцы не желали действовать, сводило на нет единственную слабость турок в военном отношении — недостаток военного флота. Если другие морские государства Запада тоже не вмешаются, полная изоляция Константинополя гарантировалась. Молодой правитель в свои двадцать лет не допустил глупой ошибки, решив, что он может начать такое огромное предприятие, полагаясь только на войска.

В январе нового, 1453 года султан Мехмед II издал приказ о мобилизации со всех османских территорий. Страны, находившиеся под властью Османской империи, уже получили приказы прислать подкрепления, чтобы помочь подавить восстания в Малой Азии.

Приказ о мобилизации, изданный в январе 1453 года, отличался от прежних тем, что цели призыва не уточнялись. Мехмед позаботился и о том, чтобы нигде не упоминать о готовящейся священной войне — иначе всем стало бы ясно, что ожидается поход на Константинополь.

Вскоре после того было проведено первое испытание нового орудия. «Великая пушка», как было названо орудие Урбана, оказалась чудовищем, каких прежде никто не видел. Ее ствол был более восьми метров в длину, а каменные ядра весили более 600 килограммов каждое. Только для того, чтобы втащить ее на платформу, на которой ее установили, понадобилось тридцать быков, запряженных в два ряда. В день испытания было объявлено предупреждение, чтобы жители Адрианополя не пугались неожиданного взрыва. Затем орудие привезли на площадь перед дворцом султана, для чего потребовался отряд в сто солдат.

Все грандиозные обещания Урбана оказались правдой. Грохот первого выстрела пушки был слышен за двадцать километров вокруг. Ядро пролетело полтора километра, с пугающим ревом разрывая воздух, а на месте его приземления образовалась воронка глубиной в два метра.

Султан был чрезвычайно доволен. Он немедленно приказал отлить еще несколько таких же орудий. Правитель потребовал отремонтировать дорогу от Адрианополя в Константинополь, чтобы доставить пушки без повреждений. Дорога была построена во времена Римской империи, сотни лет ею никто не занимался. Хотя армия могла пройти по ней, ничем не рискуя, такие тяжелые орудия скорее всего оказались бы повреждены в пути.

Уже одно то, что дорога вокруг столицы находилась в столь же запущенном состоянии, было, возможно, лучшим показателем степени упадка Византийской империи.

Хотя император Константин и не слышал громового рева «Великой пушки», он знал, что она нацелена прямо ему в грудь. Немногим ранее он узнал о непоколебимой решимости султана от тайного гонца, присланного великим визирем Халилем-пашой. Император, в свою очередь, втайне отправил посланца к султану, предлагая уплатить значительную дань, если тот откажется от нападения.

Мехмед II не соглашался ни на что, кроме безусловной капитуляции. Если греки сдадутся, а император покинет город, султан пощадит жизни византийцев. Константин не собирался выкупать свою жизнь такой ценой. Переговоры сорвались.

Император послал еще одного гонца, предлагая увеличить дань. Но ответ султана оказался тем же.

Несколько дней спустя пришли известия, которые немного облегчили груз забот, тяготивших постоянно седеющую голову императора. Прибыли два генуэзских корабля с пятью сотнями солдат на борту. Ими командовал Джованни Лонго Джустиниани, командир наемников с острова Хиос. Его солдаты были испытанными в боях ветеранами с того же острова. Платила им не Генуя, а сам император. И все же Константин был весьма доволен этим соглашением, поскольку Джустиниани принял обещание отдать ему в качестве платы остров Лемнос. Этот опытный воин был назначен главнокомандующим всех сухопутных войск Константинополя. Еще раньше было решено, что морскими силами станет командовать Тревизано.

Военные советы проходили почти ежедневно, в них принимали участие верховные византийские министры, такие как Нотарас и Франдзис, папский гонец и новоназначенный кардинал Константинопольский Исидор, главнокомандующий Джустиниани, посол Минотто и адмирал Тревизано.

Беседы на этих советах не отличались высоким боевым духом. Заседание 17 февраля прекрасно продемонстрировало атмосферу, преобладавшую на этих собраниях.