Часть 4. Критика Писаревым философских и идеологических основ и политической практики либерализма

Как его учителя Белинский и Чернышевский и соратник Добролюбов, Писарев уделял большое внимание борьбе с либеральной идеологией и, прежде всего, с западным либерализмом, поскольку российский либерализм всегда был копией и порождением своего западного собрата.

Как философ, Писарев считал необходимым начать разоблачение либерализма со вскрытия его философской основы. По его мнению, первоначальной философской основой западного идеализма и либерализма является идеализм Платона, а затем, с 30-х г.г. XIX в. позитивизм Огюста Конта.

В своей работе "Идеализм Платона" Писарев писал по этому поводу следующее: "Кто не смотрит на Платона, Сократа, Сенеку, как на светила мира, воплотивших в себе всю мудрость греков и римлян? Многие серьёзные исследователи разделяют подобострастное отношение к этим избранным личностям. Когда говорят о Платоне, то всякий развитой человек понимает, что от него нельзя требовать того, чего бы мы сегодня потребовали бы от любого студента. Но, признавая его сыном своей эпохи, мы не можем относиться с почтительной и бесстрастной вежливостью к его нравственным и политическим теориям, потому что Платон захватывает в свои исследования такие вопросы, которые постоянно на очереди и которое человечество в каждом поколении решает по-своему".17

Далее Писарев объясняет, почему философия Платона стала основой философии западного либерализма и какие характерные черты этой идеологии определяются платоновской формой идеализма: "Галлюцинация Платона дошла до того, что он верил в действительное существование идеи отдельно от явления. Идеализм сразу поднялся на такую поэтическую высоту вымысла и, вместе с тем, сразу дошёл до такого полного отрицания самого элементарного свидетельства опыта, какого не достигал ни до, ни после Платона".18

Именно эти качества платонизма сделали его философией западного либерализма, начиная с эпохи Возрождения в Европе: "Платонизм есть религия, а не философия - вот почему он имел такой громадный успех в мистическую эпоху падения язычества, сохранён и взлелеян византийскими учёными и передан Италии и Европе, а в эпоху Возрождения поставлен на незыблемый пьедестал и под разными именами живёт и теперь. На всех сочинениях Платона легла печать самой фантастической и, в то же время, спокойной веры в непогрешимость своей мысли и в действительность вызванных ею призраков".19

Далее Писарев перечисляет основные определяющие черты платонизма, вошедшие в западный либерализм: "Вера в самого себя тесно связана с умственной нетерпимостью, а умственная нетерпимость ждёт только удобного случая, чтобы начать гонения на диссидентов. Пока Платон остаётся в сфере отвлечённой мысли или, вернее, свободного вымысла, он является чистым поэтом. Когда он входит в область существующего, он становится доктринёром. Доктринёрство Платона идёт вразрез с действительностью и даже с собственным жизненным опытом. Доктринёрство Платона проходит через всё его нравственное учение. Платон не смотрит на то, что даёт жизнь. Он не изучает естественных стремлений человеческой природы. Да и к чему ему её изучать? Абсолютная истина, в существование которой он верит, находится в тех сферах, куда может залететь только пылкое воображение, но куда не приведёт критическое исследование, основанное на изучении фактов. Платон считает себя полным обладателем этой драгоценной, хотя и невесомой истины. Вследствие этого Платон говорит: нужно думать так-то, стремиться к тому-то. Эти приказания отдаются человечеству с высоты философской мысли и не допускают ни комментариев, ни возражений и требую себе безусловного повиновения. Черты народного характера, коренные свойства человеческой природы возмущаются против этих указов Платона, но это нисколько не смущает гордого мыслителя, успокоенного созерцанием своих теорий. Всё, что несогласно с его инструкциями, признаётся ложным, случайным, незаконным, препятствующим общему благу всего человечества".20

Характеризуя Платона как философа-идеалиста и сравнивая положения его философиис теорией и практикой либерализма, Писарев отмечал: "Не будучи в состоянии внести строгое единство даже в мир собственной мысли, он хочет подчинить неизменным законам все явления человеческой жизни. На месте живого развития жизни он хочет поставить неизменное и непожвижное создание своей мысли. Колоссальные ошибки в области отвлечённой мысли происходят от сознательного презрения к свидетельствам опыта. Стремясь вынести истину из глубин духа, вместо того чтобы рассмотреть и изучить её в конкретных явлениях, Платон не понял, что, пренебрегая опытом и конкретными явлениями, нельзя понять истинного смысла исторической и государственной жизни. Он взялся за решение практических вопросов, не умея их даже поставить как следует. Его попытки в этой области слабы и несосотятельны, они распадаются от малейшего соприкосновения с критикой. В этих попытках нет ни разумной любви к человечеству, ни уважения к отдельной личности, ни единства цели, ни нравственной высоты идеала. Плато даёт обществу такое устройство, которое делает невозможным не только осуществление идеала, но даже стремление к нему. Пресловутый идеал Платона поэтому есть игрушка праздного воображения".21

На примере Платона Писарев показывает лицемерие либеральной болтовни о свободе и демократии: "Демократическая форма правления ему противна, как аристократу по рождению и как человеку, считающему себя неизмеримо выше массы по умственным силам и нравственному достоинству. Платон прямо высказывает убеждение, что если нужно согласие масс народа, то никакие самые благоразумные учреждения не могут быть никогда приведены в действие. Сознающий свои обязанности правитель должен поступать с зависящими от него людьми, как благоразумный врач, не спрашивающий у них согласия, должен ли он им давать горькое, но полезное лекарство. Платон убеждён, что массы народа не способны управлять сами собой и что невозможно требовать, чтобы им когда-нибудь было доступно и понятно истинное искусство управления".22

Такое презрение к массам, по мнению Писарева, неизбежно приводит к желанию и стремлению установить антинародную диктатуру: "Платон имел самое невыгодное понятие о нравственном развитии масс, он не мог считать, чтобы большинство людей покорно терпело власть мудрецов, а поэтому Платон для своего государства предусматривает отдельное сословие воинов, которые не столько бы защищали государство извне, сколько поддерживали порядок внутри его. Поэтому Платон, запрещая ложь частному человеку, допускает обман как средство управления в руках властителей. По понятиям Платона, со стороны правителей не существует обязанностей по отношению к управляемым личностям. Обман, насилие, произвол допускаются как средства управления. Законы нравственности, обязательные для частных лиц, теряют обязательную силу для государственных деятелей. Они должны быть мудрыми, но право судить об из мудрости предоставляется только богу".23

Далее Писарев подчёркивает, что либерально-замаскированная диктатура намного аморальнее и хуже для человечества, чем диктатура откровенная: "Сумасброднейшие деспоты Ксеркс, Калигула, Домициан, к счастью для своих народов, не были философами, они казнили людей для развлечения, но по крайней мере они не старались систематически развращать своих сограждан. Просвещённые деспоты вроде Людовика XI, Фердинанда Католического оказывали на своих подданных сознательное влияние. Им, как и Платону, был ненавистен дух критики и сомнения. Нравственной опорой им, как и Платону, служила вывеска народного блага. Материальной поддержкой служило войско. Эти правители, подобно мудрецам идеального государства Платона, считали себя людьми, призванными быть воспитателями и врачами неразвившегося и больного человечества. Испанская инквизиция, Варфоломеева ночь, Бастилия и прочее являются теми "лекарствами", которыеи в разные времена "врачи человечества" давали своим пациентам, не спрашивая их согласия. Принцип, проведённый Платоном в его трактатах о государстве и о законах, является основой европейской цивилизации".24

Помимо философии Платона, Писарев резко критиковал другую философскую основу европейского либерализма - позитивизм, который был разработан в 30-е г.г. XIX в. французским философом Огюстом Контом.

Писарев высмеивал Конта за попытки на базе достижений естествознания создать "новую религию" для человечества.

В этих стремлениях Конта он видел попытку оправдания капиталистического строя и порождаемых им нищеты и неравенства в обществе, стремление представить капитализм последним, завершающим этапом человеческой истории: "Конт мирится очень добродушно с пауперизмом, видя в нём неизбежное и, следовательно, нормальное явление - это значит, что социальная задача для него неразрешима".25

Писарев категорически отметал утверждение Конта о том, что какая-то "теоретическая власть", существующая независимо от политической власти, может оказывать какое-то нравственное воздействие на жизнь общества, что нравственность может составлять самостоятельную силу. По мнению Писарева, без улучшения экономической жизни общества, все рассуждения о нравственности - это абсурд, маскировка нищеты. Писарев считал, что причины подобных взглядов Конта - в том, что он не имеет никакого понятия обэкономической жизни общества. Только изменение способа общественного производства мождет изменить условия общественной жизни. Поэтому никакая филантропия, никакое морализаторство неспособны искоренить пороки общества. По мнению Писарева: "дело отрицания далеко ещё не кончено даже в Западной Европе, а когда начнётся дело создания, то оно будет производиться вовсе не по тем планам, которые Конт считает здравыми".26

Детальный анализ теории и политической практики европейского либерализма был дан Писаревым в статье "Генрих Гейне".

В этой статье Писарев относит появление либерализма в Европе к периоду после окончательного падения наполеоновской империи в 1815 году, когда завершился первый этап европейской истории, связанный с Французской революцией 1789 года: "Под влиянием разочарования и реакции в Европе распустился чахлый и бледный цветок либерализма. Надежды наши разбиты, думали искренние либералы, потому что эти надежды вообще неосуществимы. Земля слишком мала и бедна. Люди слишком многочисленны. Страсти их слишком пылки и разнообразны. Вечная борьба между людьми неизбежна. Поэтому надо заботиться только о том, чтобы борьба всегда и везде решалась личными достоинствами, а не преимуществом рождения. Надо твёрдо стоять на той почве, которую расчистили для нас великие принципы 1789 года. С одной стороны, надо отстаивать приобретения великого переворота против отвратительных замыслов реакционеров, с другой стороны, надо держать в ежовых рукавицах тех сумасбродов, которые стремятся общество увлечь в бездну анархии. Так рассуждали либералы. Искренние либералы составляли незначительное меньшинство. Настоящая боевая армия либерализма состояла из людей, которые жадно собирали плоды переворота и нисколько не желали, чтобы число счастливых собирателей увеличилось. На развалинах старого феодализма утвердилась новая плутократия. Бароны финансового мира, коммерсанты, фабриканты вовсе не были расположены делиться с народом выгодами своего положения. Немногие искренние либералы очутились в компании самого сомнительного достоинства. Рыхлая и бессвязная политическая партия, составленная из близоруких лавочников, честолюбивых шарлатанов, уклончивых юристов, могла иметь некоторый смысл и кое-какую энергию, когда надо было осаживать и обуздывать шальных реакционеров, потерявших последние остатки человеческого рассудка. Как только пылкие обожатели средневековых порядков вымерли и перестали быть опасными, так тотчас либеральная партия расползлась на составные части. Честные и умные люди отошли от неё прочь (здесь Писарев имеет в виду утопических социалистов, а затем левых гегельянцев - примечание автора), а легион пройдох и торгашей, осенённых знаменем "великих принципов", обнаружил настолько смешное зрелище, что появилась настоятельная необходимость выставить новый штандартик, на котором вместо крикливых слов "свобода, равенство, братство" была написана просьба не воровать носовых платков и не ломать мостовую".27

Далее Писарев показывал традиционное политическое лицемерие либералов, оправдывающих существование капитализма: "Либаралы очень горячо и настойчиво добивались свободы печати, но свобода печати была им необходима, чтобы доказывать ежедневно, что бережливость есть мать всех миллионов и добродетелей, что рабочий силой ума и характера может сделаться банкиром и пэром Франции, что папе римскому очень полезно познакомиться с системой Коперника, открыть свои объятия всему человечеству и записаться в ряды просвещённых и умеренных либералов. Когда же свободная печать начала знакомить мир с новыми истинами, опасными для финансового феодализма, тогда либералы закричали каркул и кинулись под защиту полицейского сержанта".28

Продолжая показывать характерные черты либерализма, Писарев писал: "Они были очень довольны собой, противоречия их не смущали. Они говорили, что непоколебимая верность основной идее так же невозможна в жизни, как невозможен в природе математический маятник. Этим людям было хорошо и весело. Они то отвергали принцип, допуская в то же время его последствия, то отвергали последствия, допуская принцип. Так, например, в первой четверти XIX столетия многие английские лорды пожелали увеличить доходность своих владений и с этой целью нашли удобным превратить пахотные земли в пастбища. Когда закончились сроки заключённых контрактов, владельцы предложили фермерам уходить на все четыре стороны. Либеральная европейская пресса ударила в набат. Вот, мол, каковы эти олигархи, эти феодалы, эти варвары, эти кровопийцы! Все эти либеральные завывания можно было бы остановить одним вопросом: земля чья? Земля господская. Так чего же вы беснуетесь? Но эти несчастные фермеры - куда же они пойдут? Куда угодно. Лорды не имеют права и как хорошие граждане, уважающие законы даже не желают стеснять своих бывших фермеров в выборе места жительства. Это ужас, это убийство! Неправда! Это логика! Вы, господа либералы, учились римскому праву. Вам должно быть известно, что право собственности в нём есть право пользоваться и злоупотреблять своей собственностью. Желая получить со своей земли больше дохода, лорд только пользуется, а не злоупотребляет. Значит, он не только не выступает из законных границ своего права, но даже не доходит до них. Из-за чего же вы лезете на стену, когда спокойно и торжественно развёртываются прямые последствия той идеи, перед которой вы стоите на коленях? Если же римское право кажется вам неудобным, попробуйте сочинить новое. Но при этом будьте осторожны. Вы рискуете поднять из могилы труп обезглавленного Бабефа. Вы рискуете вызвать из дальнего прошлого великие тени Гая и Тиберия Гракхов. Для человека последовательного изменить римское определение собственности - значит перестроить всё здание человеческих отношений. Для либерала это значит внести в книгу законов лишнюю ограничительную закорючку".29

В своей статье "Мыслящий пролетариат" Писарев останавливается на истоках социальной психологии либерализма, его умственной ограниченности и тесной связи с психологией господствующего буржуазного класса: "Люди, живущие эксплуатацией ближних или присвоением чужого труда, находятся в постоянной войне с окружающим их миром. Для войны необходимо оружие, и таким оружием оказываются умственные способности. Нанести поражение ближнему или отбить его ловкий удар - значит показать тонкий ум и обширную житейскую опытность. Отсюда мелкая проницательность, мелкая подозрительность. Ум этот непременно делается близоруким, потому что практический человек постоянно смотрит себе под ноги, чтобы не попасть в какую-нибудь западню. Обобщать факты он поэтому не умеет, отдавать себе отчёт в общем положении вещей и придавать своим поступкам какой-нибудь общий смысл он также не может. Он не имеет над событиями никакой власти и не оказывает на них ни малейшего влияния".30

Писарев высмеивал либеральные рецепты лечения нищеты в условиях капитализма путём филантропии. В статье "Мыслящий пролетариат" он по этому поводу писал следующее: "Филантропия сама по себе оскорбительна для человеческого достоинства, она принуждает одного человека зависеть в своём существовании от произвольного добродушия другого человека. Она развращает и богатого, и нищего. Она не уничтожает ни бедности, ни праздности. Она не увеличивает ни на одну копейку продуктов производительного труда. Не богадельна, а мастерская может и должна обновить человечество. Труд есть единственный источник богатств. Богатства, добываемые трудом, есть единственное лекарство против страданий бедности и пороков праздности. Стало быть, целесообразная организация трудап может и должна привести за собой счастье человечества".31

Гоьворя о порочном влиянии либерализма не только на политику, но и на все стороны жизни западных обществ, он в качестве примера приводит творчество ряда великих немецких литераторов: "Своему отечеству Вогфганг Гёте сделал очень много зла. Он вместе с Шиллером украсил на вечные времена свиную голову немецкого филистёрства лавровыми венками бессмертной поэзии. Немецкий филистёр читает своих великих поэтов, оставаясь безнадёжным пошляком. Но при этом он твёрдо уверен, что он человек и ничто человеческое ему не чуждо. И всё происходит оттого, что в великих поэтах немецкого филистёрства нет живой струи отрицания. Именно по этой причине филистёры, любя и читая их, остаются филистёрами. Где нет жёлчи и смеха, там нет надежды на обновление. Где нет сарказмов, там нет и настоящей любви к человечеству".32

Отвечая на либеральную демагогию другого известного немецкого литератора Генриха Гейне, утверждавшего, что якобы "новые пуритане" (так Гейне называл комунистов) хотят одеть всех в "пепельно-серый костюм равенства, уничтожив красоту и гениальность", Писарев отмечал: "Читателю русских журналов достаточно знакомы эти старушечьи вопли против сухости новых пуритан. Гейне унижается даже до такого предположения, что новые пуритане говорят и действуют под влиянием личной зависти. Новые пуритане очень уважают науку и новые пуритане вовсе не отрицают гениальность. Пепельно-серый костюм равенства, на который жалуется любитель трёхцветного знамени Генрих Гейне, надевается на людей не для того, чтобы глупые и умные люди полоьзовались одинаковым влиянием на общественные дела, это вещь невозможная. Смысл того стремления, которое Гейне называет пепельно-серым костюмом, состоит в том, что тысячи не должны ходить босиком и птаться отрубями, чтобы единицы смотрели хорошие картины и слушали хорошую музыку. Кто находит такое стремление предосудительным, тот стоит на стороне эксплуататоров и филистёров". Писарев указывал на склонность "свободолюбивых либералов" к разного рода диктаторам: "Особенно замечательно то несчастное упорство, с которым Гейне увенчивал Наполеона, одного из самых вредных людей в истории человечества". Говоря о восхвалении Гейне Наполеона, Писарев указывал: "Виртуозность в каком-нибудь одном деле, умение быть превосходным орудием какой угодно партии не имеет ничего общество с подлинным умственным величием. Не всякий способен сделаться отличным полководцем, но из этого ещё не следует, чтобы каждый отличный полководей имел право на то благоговение, с которым мы относимся к гению".33

В связи с этим Писарев писал: "У Наполеона была своя историческая задача: после того как революция была остановлена на всём ходу, военная диктатура сделалась сначала возможной, а затем неизбежной. Можно было воспользоваться ею благоразумно и воспользоваться нелепо. И то, и другое зависит не от общих причин, а от личных качеств диктатора. Наполеон выполнил свою задачу отвратительно".34