О плодах целеустремленности и зависти
Риск – неизменная составная часть жизни торговца – в дни совершения очередного государственного переворота – Октябрьского – возрос значительно. Как бы ни развивались события в дальнейшем, было ясно, что по крайней мере в ближайшем будущем стабильность общественного порядка останется скорее в сфере желаемого, чем возможного. Такой чуткий барометр, как торговля, отреагировал моментально. Сокрытие товаров, перекачка их на черный рынок или попытки их вывоза из города приобрели нежелательные для новых властей масштабы. Во многом этому способствовала та ситуация беззакония, при которой город оказался захлестнутым лавиной разбоев, грабежей и убийств. Но нельзя сбрасывать со счетов и простую настороженность торговцев в отношении возможных экономических и иных мероприятий большевиков. Декрет о национализации банков, как известно, датирован 14 декабря 1917 г., однако, слухами о подготовке этого документа город был полон чуть ли не с начала ноября. На фоне крайне острого кризиса с наличными деньгами уже одно хождение подобных слухов ставило под вопрос само существование системы кредита[725]. К прежней причине – получению дополнительной прибыли – добавилась, как минимум еще одна – необходимость постоянного наличия на руках крупных денежных сумм.
Вместе с тем каких-либо общегосударственных мер, которые свидетельствовали бы о наличии у новых властей намерений покончить с частной торговлей, не проводилось. У Г.Я. Неймана[726] были все основания отметить: «Первый год существования пролетарской диктатуры характеризуется по линии обмена сохранением рыночных отношений с преобладанием частной торговли, существовавшей по ненормированным товарам легально, и потребительской кооперации»[727].
Наиболее отчетливо мысль о необходимости ликвидации частного торгового аппарата прозвучала в конце весны 1918 г. Тогда, 26 мая, открылся I Всероссийский съезд Советов народного хозяйства. В принятых съездом резолюциях было записано: «В области обмена и распределения необходима централизация и сосредоточение всего торгового аппарата в руках государственных органов и в кооперативных организациях с проведением постепенной ликвидации частно-торгового аппарата». Отмечая, что «хотя частно-торговые аппараты разрушены или парализованы», и выражая сожаление по поводу того, что остатки этих аппаратов «заняты широко развитой спекуляцией», которая стала возможна благодаря недостаточной борьбе с ней всех советских органов, авторы резолюции не исключали привлечения частной торговли к работе «преимущественно на началах комиссионных»[728].
В Петрограде в этот период продолжали работать многочисленные рестораны, кухмистерские, трактиры, кафе и магазины. После того как властям во второй половине февраля 1918 г. удалось сбить волну массовых грабежей, частная торговля развила довольно бойкую деятельность. Быстрее всего вошла в более или менее нормальное русло работа рынков. В целом к апрелю в городе функционировало свыше 3000 ресторанов, чайных и тому подобных заведений и свыше 5000 только продовольственных магазинов и лавок. Даже осенью 1918 г. только в 1-м городском районе было зарегистрировано 4257 частных торговых предприятий (152 часовых и ювелирных, 390 кафе и ресторанов, 478 молочных и гастрономических, шляпами и платьями торговали 155, корсетами и т. п. – 213, имелось 148 парикмахерских и 87 книжных).
Много это было или мало? Какова была численность населения Петрограда в 1918–1919 гг.? Если судить по количеству выдаваемых основных продовольственных карточек, то летом 1918 г. в Петрограде проживало около 1,77 млн. человек (весной – в апреле-мае – жителей было тысяч на 100 больше). Следует, однако, учитывать, что в эту категорию не попадали те, кто причислялся к составу Красной армии, флота, водного и железнодорожного транспорта (за их обеспечение собственно городские органы не отвечали). В конце 1918 г. таковых насчитывалось ни много ни мало 921 тыс. человек[729]. Численность этой части населения изменялась постоянно. Что касается периода 1919–1920 гг., то по количеству выданных карточек судить о численности населения еще более затруднительно, поскольку отчетность о выданных и невостребованных карточках, судя по всему, носила умозрительный характер, а выдача т. н. дополнительных карточек оставляет впечатление хаоса. Именно по этой причине Бюро по производству продовольственной переписи Петрограда (проводилась 1–2 июня 1919 г.) могло назвать только ориентировочную цифру – 1,48 млн. жителей. В упомянутом выше 1-м городском районе к лету 1919 г. проживало около 300 тыс. человек (из них более 80 тыс. – дети до 14 лет)[730], однако сколько к тому времени в районе осталось кафе, ресторанов и т. п. заведений – сведения отсутствуют[731].
С апреля же в Петрограде стал выходить журнал «Торговля и промышленность». В опубликованном в первом номере журнала обращении к читателям указывалось: «Процессу разрушения частной торговли противопоставляется объединение ее. Идет создание секционных объединений деятелей мелкой и средней торговли… Отныне необходимо представлять собою идейную и организационно единую, сплоченную силу… Нужно собрание воедино всех сил и выступление сомкнутым строем, для того чтобы вести совершенно определенную политику, выражать и защищать свои интересы»[732]. Трудно предположить, что подобный призыв мог найти положительный отклик в сердцах городских властей.
Попытки сплотиться особых успехов представителям частной торговли не приносили. Членами Петроградского комитета торговли были около 3500 хозяев отдельных торговых заведений, разделенных на 67 групп. Из них 1173 человека – торговцы пищевыми продуктами (менее четверти всех владельцев подобного рода заведений). В это время, когда было «нужно накапливать силы», владельцам магазинов пришлось вести борьбу на два фронта. Прежде всего с властями и пока в основном по вопросу налогообложения. Но на этом участке борьбы им довольно быстро пришлось прийти к неутешительному выводу о том, что «сговориться с советской властью об облегчении налогового бремени и даже о рассрочке платежей невозможно»[733]. Второй враг оказался неожиданным и коварным – обслуживающий персонал торговых предприятий. На состоявшемся 17 февраля 1918 г. в зале Петровского коммерческого училища чрезвычайном собрании торговцев, посвященном вопросу контроля служащих в торговых предприятиях, говорили даже о «случаях просто анархического и самочинного захвата торговых предприятий» приказчиками. Последние понимали под «рабочим контролем передачу им торговых предприятий в собственность»[734]. По всей видимости, приказчикам действительно сопутствовал успех, ибо в конце 1918 г. «Северная Коммуна» была вынуждена признавать: «В настоящее время существует еще целый ряд больших торговых фирм, работающих под контролем служащих. Некоторые из них, пользуясь свободою денежных операций и накоплением денег на текущих счетах, развернули миллионные обороты»[735].
В лояльность частных торговцев власти верить отказывались. Когда в начале мая 1918 г. в городе возникли продовольственные беспорядки, то подстрекателями обвинили именно их, как добивающихся свободной торговли[736]. В этом с властями были согласны и кооператоры. «Петроградский кооператор», сообщая читателям о настроениях на состоявшемся 19 мая Совещании Северного областного совета кооперативных союзов, писал: «Исподволь, с величайшей осторожностью выступают на сцену ушедшие было в подполье торговцы. Они пробуют свою силу. Момент очень благоприятен, так как голодного легче обольстить обещанием куска хлеба, чем убедить разумным словом»[737].
Автор одной из работ, опубликованных в 1920-е гг., писал, что именно Петроград стал тем городом, где зародилось движение за ликвидацию частной торговли. По всей видимости, это было действительно так. С чем нельзя согласиться, так это с утверждением, что это движение возникло лишь летом 1919 г.[738]. В действительности же с весны 1918 г. резко усиливается негативное отношение к частной торговле со стороны городских властей. Одновременно накапливалось недовольство и в отношении кооперативов, которые «не только не безвреднее частных торговцев, но и вреднее последних, так как спекуляции лиц, именующих себя кооператорами, производятся ими даже не на собственные, а на общественные деньги… Под наименованием кооператива производят самым беззастенчивым образом торговлю со всеми признаками мародерства»[739]. Даже частные торговые заведения не удостаивались таких эпитетов, которые на страницах прессы давались кооператорам: «поганые грибы», «обдираловки».
Именно с весны 1918 г. все чаще на страницах официальных изданий начинают появляться призывы к муниципализации и национализации всей частной торговой сети, вместо которой должна была возникнуть строго централизованная и не столь разветвленная (чем меньше объектов контроля, тем лучше) сеть госпредприятий. «Если обратим внимание в Петрограде на улицы и дома, мы увидим массу лавок и лавчонок, массу вывесок. К чему все это? Не лучше ли вместо десяти лавчонок-ловушек оборудовать один большой магазин? Ясно, что при такой концентрации торговли получится большая экономия в служебном персонале, транспорте, отоплении и освещении и самый внешний вид домов, обезображенный многочисленными и безобразнейшими вывесками, будет более приличный, а за счет железа, употребленного на эти вывески, можно будет покрыть железом тысячи крестьянских изб»[740]. Смелость признать, что на подобного рода проекты приходится идти исключительно в силу необходимости и ничего более, позволяли себе только авторы кооперативных изданий[741].
Особенно активно магазины оказывались объектом национализации поздней осенью 1918 г. В определенной мере этому способствовал и опубликованный 24 ноября 1918 г. декрет СНК об организации снабжения[742]. Трудно сказать, рассчитывали ли проводившие эту операцию органы городской власти на получение чисто материальных выгод. Как правило, акт о ликвидации той или иной торговой фирмы, магазина сопровождался лапидарной фразой: «Товара в магазине не оказалось»[743]. С другой стороны, если составить перечень товаров, которые в течение года должны были быть конфискованы, национализированы и нормированы, то трудно припомнить, какой из товаров мог оказаться пропущенным и что вообще могло находиться на складах и полках магазинов.
Сколько всего было муниципализировано и национализировано или просто закрыто частных предприятий торговли, сказать затруднительно. Публиковавшиеся, далеко не ежедневно, адресные списки заведений, подлежащие указанным выше «преобразованиям», обычно включали не более десятка-другого, редко больше магазинов и лавок. Иначе и быть не могло. Для каждого конкретного случая составлялась специальная комиссия из представителей различных учреждений. Людей для подобного рода работы просто не хватало. Поэтому даже для попавших в эти списки заведений сроки их опечатывания, составления описей нередко переносились, а порой и совсем не составлялись. Не стоит поэтому удивляться, что летом 1920 г., по мнению городских властей, в городе было около 30 000 частных торговых заведений.
Под удар в 1918 г. попали не только магазины и лавки. 16 октября «прекратили свое существование все рестораны, столовые частных предпринимателей, закусочные и т. п. учреждения»[744]. Летом же этого года городские и районные власти обрушили лавину постановлений на уличных торговцев. Если еще в мае 1918 г. было опубликовано специальное постановление, детально регламентирующее уличную торговлю[745], то несколько позднее стали выходить постановления о предстоящем запрете уличной торговли в одном за другим районах города. У нарушивших запрет торговцев товары подлежали конфискации, а после проведения этой процедуры они должны были обливаться керосином. С какой целью необходимо было фактически уничтожать товары в условиях товарного голода, не объяснялось. Впрочем, документы не сохранили ни одного факта непродуктивного расходования столь дефицитного товара, как керосин. Кроме того, на допустивших у своих домов торговлю дворников и домоуполномоченных должны были налагаться штрафы (суммы при этом не указывались). Чтобы пресечь саму возможность «стачки» ресторанов, кофейных и чайных (которым в начале августа 1918 г. было предписано получать продукты только от Продовольственной управы) с частными торговцами, власти запретили им приобретение нормированных продуктов у частных лиц. Нарушение запрета влекло наложение «по установлению ЧК» штрафа на администрацию или хозяев заведения в размере 100 тыс. руб. или тюремное заключение до 3 лет, или общественные работы на тот же срок[746].
Понимание того, что совокупность нововведений отнюдь не порождает у большинства горожан радостного воодушевления, приводило к тому, что время от времени со стороны властей раздавались призывы, аналогичные тому, который за подписью заместителя комиссара финансов СКСО И. Пашкевича был распространен в сентябре 1918 г.: «Вступая в бой с капитализмом, Рабоче-Крестьянское Правительство в интересах трудящихся масс считает нужным во всех случаях ограничивать аппетит буржуазии, и трудовое население должно мириться с проистекающими отсюда некоторыми временными стеснениями и неудобствами. Мало того, для успешности этой борьбы сами трудящиеся должны идти навстречу соответствующим начинаниям Правительства».
Перечисленные выше запреты привели к тому, что летом 1918 г. главными «толкучками» города стали вокзалы, к которым буквально стекалось все городское население, чтобы приобрести продовольствие у прибывающих из губернии мешочников. Городские власти остались глухи к вполне справедливым утверждениям, появлявшимся в еще незакрытых петроградских изданиях. Профессор И. Кулишер[747], например, писал на страницах «Торговли и промышленности» в мае 1918 г.: «Мешочничество, если так можно выразиться, есть ведь только суррогат торговли, более того – фальсификация профессиональной торговой деятельности, оно есть порождение борьбы с законной, правильной торговлей». Мешочникам не приходилось долго искать покупателей. У горожан быстро выработалось хорошее чутье на те места в городе, где можно было раздобыть съестное. Это качество было немедленно замечено и послужило поводом для появления многочисленных образчиков черного юмора вроде следующего объявления: «В кооперативе „Продакуп“ появился ломоть белого хлеба – Население в панике – Порядок не восстанавливается»[748]. Осенью 1918 г., в связи с приближающейся первой годовщиной Октябрьского переворота власти разрешили в течение 3 дней – 25, 26 и 27 октября – свободный провоз в город продуктов (4 пуда с собой и 3 пуда в багаже). За пару недель до этих благостных дней Петроградское областное управление военного почтово-телеграфного и пограничного контроля при перлюстрации переписки пришло к выводу, что спекулянты намерены воспользоваться праздничными днями. К направленному комиссару продовольствия Воскову сообщению было приложено письмо некоего Валаховича брату в Могилевскую губернию. Автор письма советовал: «…вот если хочешь заработать, то и привези муки и хлеба, и еще чего-нибудь, я бы сам поехал, да меня не выпускают отсюда, потому что мне нужно скоро идти в солдаты»[749].
Однако, несмотря на подчас даже жестокое обращение с уличными торговцами (дело доходило до избиений), борьба с ними при помощи совершаемых время от времени облав имела тот же результат, что и борьба с гнусом в тайге с помощью мухобойки. Нельзя не согласиться с Ф. Броделем, что уличная торговля является системой, в высшей степени способной к адаптации; что любой затор в распределении, любое нарастание подпольных форм деятельности только способствует ее процветанию. Ибо торговля вразнос – это всегда способ обойти установленный порядок святая святых рынка, надуть существующие власти[750].
Нельзя даже говорить о том, что борьба с уличной торговлей велась с переменным успехом. Во время проведения 28 августа 1919 г. облавы «на тунеядцев и мелких спекулянтов Центрального рынка Петербургской стороны» (сюда, как утверждалось в прессе, они перенесли свои операции с закрытого незадолго до этого Сытного рынка) было задержано 400 человек, из которых 200 пополнили ряды обитателей рабочего лагеря – Чесменки. Через день-другой количество продавцов восстановилось. Таких рынков, базарчиков, стихийных толкучек в городе функционировало около сотни, время от времени они перемещались с одного места на другое. Мобильность уличных торговцев резко контрастировала с организаторскими талантами городских властей. Всем им противостояла созданная 5 июня 1918 г. служба Торгового надзора (при Отделении сборов Финансового отдела Петроградской городской управы), в которой по штату было 17 человек: 6 торговых наблюдателей и 7 их помощников, целых двое запасных наблюдателей, конторщик и заведующий[751]. Держать под своим «надзором» всю сферу торговли они, что понятно, не могли.
Торговцы умудрялись со сказочной быстротой заполнять любую щель, доставать любой дефицитный товар и восполнять убытки. «Уличные мародеры мобилизовали все свои силы и сплоченной массой двинулись на потребителей табачных изделий, с первого же момента запросивших пардону», – писал «Вестник Совета 1-го городского района», когда в Петрограде зимой 1919 г. возникли сложности с табаком[752].
У уличного торговца и на рынке можно было купить практически все: от карточек на обед в столовой и талонов на галоши[753] до икры и свежей сметанки. «Петроградская правда» была вынуждена признавать, что весь торг в городе перешел на рынки. Цены, как и подобает в ситуации голода и хаоса, были огромны. Однако, как писала, например, газета «Наш век»: «…при появлении какого-либо мешочника толпы напуганных призраками голода людей жадно набрасывались на него, хватая все из рук, не спрашивая цены»[754]. Стоит отметить, что официальные издания фактически признавали, что и советским служащим приходится пополнять свои продовольственные и промтоварные ресурсы именно на рынке с его вольными ценами. Более того, эти же издания допускали весьма прозрачные намеки: «…позыв на воблу, селедку, картофель, не говоря о масле, мясе и крупе, грозит разом разрушить весь бюджет и толкнуть человека на изыскание иных путей к утолению естественного голода. Эти же пути, да минуют они нас, отвлекут усердного и честного работника от прямых его обязанностей»[755]. Действительно, отвлекали, но об этих иных путях совслужащих речь пойдет ниже.
Муниципализация частных торговых фирм, изживание уличной торговли, попытки поставить под жесткий контроль рынки и базары способствовали концентрации населения вокруг котлов общественных столовых и в хвостах к дверям продуктовых лавок[756]. Казалось, минет всего несколько месяцев или даже недель, и тлетворный дух частного торговца навсегда будет унесен из города свежим невским ветерком. Этого, однако, не произошло. Определенно, некоторую роль в этом сыграл тот факт, что в начале 1919 г. как-то внезапно выяснилось, что обеспечить желаемое количество горожан дешевыми обедами в столовых «по техническим причинам» невозможно. Достижение главной цели, которая ставилась при переходе к общественному питанию – всемерная экономия средств, было отложено, поскольку экономить практически было не на чем. В силу этого возникла необходимость оставить горожанам возможность доставать продовольствие в иных местах. Кампания по ликвидации частной торговой сети несколько затихла. Более того, горожанам разрешили пользоваться услугами почтамта – можно было получить или послать по одному адресу две посылки общим весом до 40 фунтов (в данном случае речь идет о так называемом «продовольственном трехнеделье» февраля-марта 1919 г.).
Городским властям пришлось убедиться в том, что они не в силах держать под жестким контролем уличную торговлю. Для этого требовалось привлечение огромного числа людей, тогда как даже для обычных облав приходилось заниматься поисками «сознательных» рабочих и выдавать им за это дополнительный паек. Не могли власти не учитывать и настроений горожан. Даже официозная газета «Северная коммуна» иногда была вынуждена с некоторой обеспокоенностью отмечать, например, перебои в деятельности рынков. Частная торговля находила поддержку и у некоторых советских органов, хотя бы на районном уровне. Однако уличная и рыночная торговля являлась для многих деятелей Петросовета и его исполнительных органов своего рода занозой, от которой во что бы то ни стало следовало избавиться. Само это желание, вероятно, было результатом преувеличения негативного воздействия на умы горожан контраста между системой государственного снабжения и частной торговлей и недопонимания прагматизма жителей. Последние к 1919 г. уже свыклись с тем, что власти не способны обеспечить их всем необходимым в силу объективных экономико-политических причин. Для них рынки, толкучки были лишь частью системы снабжения, составными элементами которой были также не только муниципальные магазины, столовые, талоны и ордера, но и набор хитроумных уловок, объединенных понятием «пайколовство».
11 июля 1919 г. состоялось совещание представителей экономических отделов районных совдепов и Петрокомпрода по вопросу о разрешении частной торговли. Заведующий подотделом торговой регистрации Лилеев заявил на нем: «…наблюдается наплыв ходатайств об открытии частных торговых предприятий, торгующих разного рода съестными припасами и искусственными водами». Перед присутствующими был поставлен вопрос: «Возможно ли в дальнейшем допускать открытие новых торговых предприятий разного рода?» Сама постановка именно такого вопроса свидетельствует об определенном изменении отношения к частной торговле в городе к тому времени – торговцы ведь считали вполне возможным обращаться за разрешениями.
Представители экономических отделов единогласно заявили, что ни районные компроды, ни комендатуры не принимают мер против свободной продажи на рынках нормированных продуктов и «даже удерживают экономические отделы от каких-либо в отношении рыночных торговцев запретов». Представитель Петрокомпрода потребовал полной ликвидации частной торговли. В итоге совещание пришло к компромиссному решению, согласно которому зеленью и минеральными водами торговать пока было можно, но разрешения на открытие новых торговых заведений выдаваться не будут. В очередной раз было решено поставить крест на уличной торговле[757].
Совещание бесследно не прошло. В августе 1919 г. Отдел управления Исполкома Петросовета принял постановление, которым с 20 сентября торговля разрешалась только на 9 городских рынках (к тому моменту их действовало свыше 40). Купля-продажа на улицах, площадях и во дворах запрещалась. Провинившимся грозило 6 месяцев принудительных работ и конфискация товаров[758]. Власти постарались провести некоторую пропагандистскую подготовку. В газеты потекли анонимные письма негодующих читателей. Например, некто «X» писал в «Петроградскую правду»: «Вниманию начальника милиции города. В последние дни по всему городу открыты всевозможные лавки, кофейные и чайные, преимущественно спекулянтами и буржуа, которые торгуют чем угодно, даже „живыми душами“, до поздней ночи. Город фактически превращен в большой рынок, где черные элементы среди белого дня грабят граждан»[759].
Вышеупомянутое постановление Отдела управления было воспринято тем не менее с большим неудовольствием даже отдельными советскими органами. Одним из первых официально отреагировавших на него стал Отдел коммунального хозяйства Смольнинского района, нашедший поддержку у Исполкома Смольнинского совдепа. Отдел потребовал внести в списки действующих еще несколько рынков: «Горушечный» (бывшие Мельникова, Иванова и Захарова), располагавшийся на Большой Охте, и Суворовский. Мотивировочная часть документа заслуживает того, чтобы привести ее: «Принимая во внимание, что указанные рынки изъяты из частного владения и находятся под непосредственным контролем и надзором, во всех отношениях, Отдела Коммунального Хозяйства, к тому же находясь в тесной связи с другими коммунальными предприятиями Отдела, своим денежным отчислением дают возможность покрывать дефицит некоторых из мастерских и таким образом содержать в них рабочих, а также имеют неоспоримо большое значение в смысле представления удобств прилегающему к ним населению пользоваться продуктами потребления из ближайших рынков, причем первый из них питает продуктами громадный район населения Большой и Малой Охты, Исаковки и пригорода, прекращение работы которого принудило бы население данного района, к тому же не имеющего трамвайного движения, пользоваться отдаленными рынками, хотя бы Сенным, что, безусловно, вызовет справедливое недовольство, нарекания обывателей, в особенности с наступлением осени, постоянно несущей с собой распутицу»[760].
Заметим, что авторы приведенного документа не коснулись двух моментов, которые, как правило, служили основой для негодования властей – цены на продукты и продажа краденого. Смольнинский исполком был не единственным обратившимся с подобного рода просьбой. Финансовый отдел Совета Выборгского района просил того же, но был более краток в объяснении причин – интересы фиска и недовольство населения[761].
Не отставали с просьбами и Жилищный отдел комиссариата городского хозяйства, Совет коммунального хозяйства города, Петергофский райсовет и др.[762] На площадь Урицкого, 6, поступали и заявления со стороны торговцев Ширяевского, Везенбергского, Лесного, Советского и других рынков. Стоит привести часть письма торговцев упомянутого последним рынка: «Рынок этот… давал городу ежемесячный доход в 15 000 рублей, а владельцам ларей этого рынка, принадлежащим без исключения к классу пролетариев, давал возможность поддерживать существование своих семейств. Закрытие означенного рынка поставило бы владельцев ларей его в безвыходное положение при страшной настоящей дороговизне предметов первой необходимости, в то время, когда супруги, дети и братья многих из них проливают кровь в рядах Красной армии, многие из этих владельцев, торгуя со времени открытия рынка (15 лет тому назад. – А. Р.), оказываются неподготовленными к другому труду, а потому закрытие рынка равносильно для них лишению их средств к существованию, а прибегать им к социальной помощи по меньшей мере считают для себя неудобным»[763].
В итоге оказанного на Отдел управления Исполкома Петросовета давления в ноябре к девяти разрешенным рынкам добавилось как минимум еще одиннадцать. Пресса об этом предпочитала не упоминать. Фактически такой поворот дела был пусть и частичным, но очередным поражением для руководителя Отдела С.Н. Равич.
Отметим, что очередная постановка вопроса о борьбе с частной торговлей совпала с очередным резким ухудшением в середине лета 1919 г. продовольственного положения. В начале июля Председатель Петрокоммуны довел до сведения жителей, что хлебный паек будет сокращен, отменяются всякие премиальные и иные выдачи хлеба всем учреждениям и заводам[764]. С 1 июля было введено коммунальное питание через столовые для всего населения. Затем последовали сообщения, что выдаваемый, например, на 2 дня хлеб следует считать выданным на 4 дня, что ряд купонов трудового пайка просто аннулируется и т. д.[765] Всеобщего ликования, разумеется, данные решения властей не вызывали. Обещанного же в скором времени незначительного увеличения хлебного пайка до % фунта горожанам пришлось ждать до конца ноября 1919 г. (до этого его размер колебался для 1 и 2 категорий от 1/4, 3/8, 1/3 до 1/2 фунта).
Фоном для всего этого служило настоящее изобилие рынков. Купить действительно можно было все, в том числе и нормированные продукты и товары. У властей были все основания подозревать, что значительная часть продаваемого попадает на рынки с государственных складов и из магазинов. Ликвидация большей части рынков и полное свертывание уличной торговли должны были сократить возможности легального сбыта ворованного. Сопротивление, оказанное частью аппарата городского управления, оказалось в этот момент все же достаточно сильным, как, впрочем, и недовольство населения. Нередко приводимые в прессе цены на рыночные продукты и товары не должны вводить в заблуждение, поскольку следует учитывать то обстоятельство, что чаще всего на рынках совершалась даже не продажа, а натуральный обмен. У горожан было еще что принести для обмена не только из домашнего обихода, но и с тех заводов, фабрик и учреждений, где они работали. В город буквально стекались жители не только Петроградской губернии, но также из Новгородской и Псковской губерний, оказавшихся на крайне скудном промтоварном пайке. За приносимые и привозимые ими продукты питания можно было поторговаться. И, как уже ранее упоминалось, сетования на дороговизну тем не менее не вызывали у горожан резко отрицательного отношения к торгующим, поскольку они сами в большинстве своем стали таковыми.
Летне-осенняя попытка наступления 1919 г. на частную торговлю не была, однако, последней. Следующий – 1920 год – начался с национализации молочных распределительных пунктов. Спустя две недели Президиум Исполкома Петросовета поручил Отделу управления совместно с Отделом коммунального хозяйства и налоговым отделом, а также ЧК «начать правильную работу по закрытию всех рынков». Решено было начать с Клинского рынка: все ларьки следовало пустить на дрова, а на освободившейся площади устроить детскую площадку.
Однако уже только это одно вызвало, очевидно, довольно сильное недовольство, ибо спустя месяц «Петроградская правда» писала: «То и дело приходится слышать такие слова: „Окончательно хотят заморить голодом, негде будет купить фунта картошки, негде будет достать фунта мыла и т. д. и т. п.“ К сожалению, точно такие же слова пишущему эти строки приходилось слышать от людей, именующих себя коммунистами. Неужели эти товарищи до сих пор не могут понять, какой вред приносят рынки?.. В переживаемый трудный момент ни один фунт какого бы то ни было продукта не должен пройти мимо наших продовольственных органов, все должно идти на улучшение нашего коммунального котла, а не для изысканных блюд отдельным группам. Этого мы можем достигнуть только уничтожением этих гнезд бесшабашной спекуляции»[766]. Тем не менее «правильная работа» по уничтожению названных гнезд все же затягивалась. На Клинском рынке еще и в начале марта продолжала вестись торговля. Правда, за это время успели закрыть частные мебельные магазины, а покидающим пределы Советской России горожанам предписать продажу своего добра только Петрокоммуне. В очередной раз судьба частной торговли и рынков решалась на заседаниях Большого Президиума Петросовета 30 апреля и 2 мая 1920 г. Детальная проработка операции была поручена Бадаеву, Равич и Трилиссеру. 7 мая Президиум вернулся к этому вопросу. Присутствующие считали, что в городе существует около 30 000 различных частных заведений (в том числе 8000 из них получили разрешения за последний год-полтора). Было решено, что 20 мая все эти заведения будут закрыты. На следующий день в это решение было внесено небольшое дополнение – все закрытые магазины «в кратчайший срок разгрузить»[767].
Начальник Отдела управления С.Н. Равич подготовила соответствующий приказ: «1. Управлению Петроградской РабочеКрестьянской Советской Милиции 25 сего мая опечатать все частные магазины, рынки, мастерские отдельных кустарей, мелких промышленников, кустарно-кооперативных объединений, как производящих непосредственно торговлю своими изделиями, так и не производящих… не подлежат опечатыванию временно магазины цветочные и оптические… 3. Воспретить 25 мая в течение всего дня перевозку частных товаров из магазинов, рынков и мастерских»[768].
По своим масштабам задуманная операция была колоссальной. С проведением ее у городских властей что-то не заладилось с самого начала. 4 июня С.Н. Равич пришлось выступить с объяснениями на заседании Большого Президиума. Ей дали недельный срок для завершения. Секретарь Исполкома Петросовета Д.А. Трилиссер разослал соответствующие телеграммы в районные комиссии по частной торговле[769]. Весь июнь, судя по всему, подготовительные работы продолжались и, вероятно, не остались незамеченными со стороны предполагаемых объектов репрессалий. По крайней мере, собрание торговцев Кузнечного рынка решило пожертвовать в фонд «недели помощи Западному фронту» полмиллиона рублей. Когда все же приступили к закрытию рынков, остается неясным, так как 22 июля 1920 г. Большой Президиум вынес решение на обращение торговцев о возвращении им инвентаря и открытии вновь рынков: «Рынки должны быть закрыты»[770], но, по официальным сообщениям, сама операция началась лишь через неделю после этого решения.
Дальнейшее развитие событий было логически объяснимым. 29 июля новый председатель Петрокоммуны А.С. Куклин заявил, что считает продовольственное положение города неустойчивым. Имеющихся продуктов хватит только до 2 августа, и поэтому хлебный паек будет сокращен, как и нормы отпуска обедов в коммунальных столовых[771].
На следующий день Отдел управления приступил к закрытию всех магазинов, ларьков и частных мастерских. По словам С. Равич, для этого задействовали 17 000 человек (10 000 коммунистов, 3000 красноармейцев; кто были остальные 4000 – неясно). Задержанных торговцев отправляли в «распределительные карательные пункты».
Сама операция проводилась несколько дней. 2 августа Отдел управления провел специальное заседание «по разрешению вопроса о приемке запечатанного в магазинах товара и передаче его в учреждающиеся в настоящее время государственные магазины»[772]. А уже 3 августа Исполком Петросовета принял постановление: «Восстановить нормы продовольственного пайка, существовавшие до 1 июля с. г.» Тем самым давалось понять, что власти достигли своих целей. В конце августа Равич на заседании Петросовета заявила: «Частная торговля более не существует. Тем не менее и в настоящее время наблюдается уличная торговля кучками. Борьба с этими последними попытками поручена исполкомам районных советов».
Выступивший после нее представитель Петрокоммуны с гордостью сообщил о том, что «разгружено 5730 (sic!) магазинов», при этом (вероятно, к немалому изумлению присутствовавших) добавил: «…в закрытых лавках и на рынках обнаружено такое ничтожное количество продуктов, что смотреть на эти лавки и рынки как на серьезную подмогу продовольственного кризиса ни в коем случае нельзя»[773]. Тем самым столь крупномасштабная операция и вовсе лишалась какого-либо смысла. Даже более простое дело, чем ликвидация «спекуляции и частной торговли» – проведение описи содержимого закрытых торговых заведений – затянулось как минимум до конца октября. Представить себе, что у каждого из нескольких тысяч закрытых заведений приставили круглосуточную охрану, невозможно. Борьба же с «последними попытками» оказалась еще более трудной. Большой Президиум 4 декабря 1920 г. в очередной раз предложил Отделу управления «периодически производить облавы и энергично бороться со спекуляцией»[774]. Наличие диссонанса между «периодичностью» и «энергичностью» в Большом Президиуме определенно не улавливали.
Настойчивое стремление городских властей ликвидировать рынки и уличную торговлю вызывалось не только необходимостью воспрепятствовать широко распространенным хищениям на фабриках и заводах, из государственных распределительных пунктов и складов, на железной дороге. Определенно, это стремление обусловливалось и желанием устранить тот слишком неприятный для властей контраст между становящимися все более скудными муниципальными обедами и пайками – с одной стороны, и довольно бойкой торговлей на рынках и улицах – с другой. Содержание корзинки разносчика или лотка рыночного торговца пусть частично, но вступало в противоречие с постоянными сетованиями городских властей на сложности с общей экономической ситуацией и волей-неволей ставило под вопрос их расторопность в деле снабжения городского населения.
Следует, однако, заметить, что петроградским властям не хватило понимания того, насколько выгодно сохранение этого контраста при наличии крайне тяжелых экономических условий в стране и при разрухе на транспорте. Этот контраст делал существующую власть до некоторой степени необходимой, позволял ей самой об этом говорить, и горожанин не возражал против необходимости ограничения свободы торговли, контроля над ней. Полное же устранение рынков и уличной торговли уничтожало тот компромисс, который был достигнут между жителями и городскими властями. Глухой ропот недовольства в течение двух лет не перерастал в открытые политические акции именно потому, что горожанин сознавал ограниченность возможностей властей и принимал как должное предоставление ему возможностей в деле собственного жизнеобеспечения. Однако теперь эти возможности у него отбирались; тем самым городская власть обязывалась в понимании горожанина нести ответственность за его выживание в полном объеме. На словах городская исполнительная власть вроде бы была готова к этому, но ближайшие месяцы показали, что фантазиям дают разгуляться даже тогда, когда неприкосновенные запасы терпения уже исчерпаны. Июльская акция 1920 г. могла бы напомнить историю с одним литературным героем, отвинчивавшим гайки на железной дороге, если бы не походила более на месть за собственное бессилие, а месть редко заставляет думать заранее о последствиях.