На пороге свободы совести

Большевики вели непримиримую борьбу с религией и церковью. Это воинственное отношение к религии как бы преследовало цель освободить место в психологии человека для утверждения новой квазирелигиозной идеи. «Большевизм претендует захватить всего человека, все его силы, он хочет ответить на все запросы человека, на все муки человеческие, – писал Н.А. Бердяев в 1917 г. – Большевизм хочет быть не кое-чем, не частью, не отдельной областью жизни, не социальной политикой, а всем, всей полнотой. Как вероучение фанатическое, он не терпит ничего рядом с собой, ни с чем ничего не хочет разделить, хочет быть всем и во всем. Большевизм и есть социализм, доведенный до религиозного напряжения и до религиозной исключительности»[1113]. Безграничная вера в исключительность и незыблемость своего учения не могла сосуществовать с иными верованиями. Однако в отрицании большевиками церкви и ее институтов, в особенности Русской Православной Церкви, проявлялись и тенденции, присущие определенной части российской интеллигенции задолго до событий 1917 г.

Поскольку до революции 1917 г. официальной религией российского государства было православие, все государственные структуры обеспечивали православной церкви ее доминирующее положение и воздействие на духовную жизнь народа посредством обязательного религиозного освящения различных жизненных и общественных актов, формирования определенных религиозных верований через влияние на воспитание и образование новых поколений. Февральская революция фактически ничего не изменила во взаимоотношениях государства и церкви; этот вопрос был отложен до Учредительного собрания. После октября 1917 г. положение изменилось самым радикальным образом. Власть оказалась в руках партии, ставившей цель создать не просто светское, но атеистически-идеократическое государство, подчинить весь государственный аппарат и общественные институты задачам осуществления коммунистических идей; партии, которая, считая свои идеи единственно верными, всеми способами внедряя их в психику народа, ревниво и неукоснительно боролась с влиянием любых других мировоззрений.

Новое государство в первые же дни своего существования фактически отделило себя от церкви, полностью отказавшись от какого бы то ни было религиозного освящения событий государственной и общественной жизни. Затем началось юридическое оформление этого отделения. Постановление Совнаркома от 18 декабря 1917 г. установило гражданский брак единственной юридически признаваемой формой брака[1114]. Регистрация браков, рождений и смертей, которую ранее вели церкви соответствующих конфессий, была передана в местные советы, где вскоре возникли отделы записи актов гражданского состояния (загс). Декрет «О расторжении брака», опубликованный 19 декабря, вывел бракоразводные дела из компетенции православной и иных церквей[1115].

11 декабря 1917 г. Народный комиссариат по просвещению постановил перевести Петроградскую духовную академию в свое ведение. Профессора и преподаватели академии выразили по этому поводу протест. Однако уже вскоре возник вопрос о самой возможности дальнейшего самостоятельного существования академии, так как в епархиальной казне отсутствовали средства для ее финансирования. Кажущимся спасительным выходом из положения явился план присоединения Духовной академии к Петроградскому университету. Сначала предполагалось объединение этих учебных заведений на равных правах, затем появились проекты организации в университете религиозно-философского факультета или факультета истории религии[1116]. Наркомпрос сначала сочувственно отнесся к этой идее, и университет, при поддержке Академии наук, направил соответствующее ходатайство в Совнарком. Но положительного результата добиться так и не удалось. В декабре 1918 г. Духовная академия прекратила существование[1117].

С начала 1918 г. наступление на церковь стало более решительным. Приказ наркома государственного призрения А.М. Коллонтай, появившийся в печати 20 января 1918 г., прекратил выдачу денежных средств на содержание церквей и совершение религиозных обрядов при учреждениях наркомата[1118]. Затем была изъята из ведения церкви синодальная типография, закрылась церковь Зимнего дворца и еще ряд домовых церквей.

А.М. Коллонтай 13 января 1918 г. подписала распоряжение о реквизиции монастырских помещений Александро-Невской лавры для размещения в них призреваемых. В тот же день в лавру явился вооруженный отряд с требованием передачи зданий и имущества, но получил категорический отказ от монастырских властей.

Все эти меры, естественно, встретили недовольство церкви. На следующий день после инцидента в лавре петроградское духовенство организовало многолюдное собрание духовенства и мирян в зале Общества распространения религиозно-нравственного просвещения, посвященное вопросу «гонений на церковь». Была вынесена резолюция о необходимости «всячески противиться реквизиции лаврских помещений и твердо заявить народным комиссарам, что православный русский народ не допустит отобрания имущества у монастырей и храмов <…>, не допустит поругания его заветных святынь…» Собрание постановило развить усиленную агитацию в церквах, на рынках и площадях, среди матросов и солдат, разъясняя, что «церковь православная терпит открытое гонение»[1119]. Через несколько дней произошло событие, которое вызвало массовый взрыв религиозных чувств среди верующего населения Петрограда.

19 января 1918 г. была предпринята новая, более решительная попытка захватить Александро-Невскую лавру. В лавру прибыл отряд из 17 человек красногвардейцев и матросов с требованием передать описи помещений и имущества. В ответ на отказ настоятеля лавры епископа Прокопия выполнить это требование его арестовали. Когда весть об этом дошла до обитателей монастыря, началось волнение, в двух лаврских церквах ударили в набат. Быстро собралась большая толпа верующих, разоружила красногвардейцев и заставила их покинуть лавру. Однако очень скоро появился более многочисленный отряд, вооруженный пулеметом, из которого была открыта стрельба в воздух, в тщетной попытке разогнать толпу. Протоиерей Петр Скипетров, обратившийся было с увещеваниями к красногвардейцам с паперти Троицкого собора, был убит, а несколько человек из числа верующих ранено. Толпа прихожан все прибывала, и отряду пришлось уйти.

Это событие всколыхнуло массу верующих. Петроградский митрополит Вениамин назначил на 21 января большой крестный ход к лавре – демонстрацию протеста против «гонений на церковь». Накануне во всех церквах города собралось большое количество молящихся. Некоторые верующие женщины ходили по казармам и убеждали солдат выступить на защиту церкви. В результате крестный ход стал действительно грандиозным событием. По некоторым оценкам, в нем участвовало несколько сот тысяч человек[1120]. Огромное количество богомольцев двигалось к площади Александро-Невской лавры от Казанского собора и других церквей, объединенные крестные ходы шли с Петроградской стороны и Васильевского острова. Процессия растянулась по Невскому проспекту. Соединившись на лаврской площади, участники крестного хода заслушали послание вновь избранного 5 ноября 1917 г. патриарха Тихона с призывом к верующим и священнослужителям поднять народ на защиту церкви от будущих посягательств. Затем выступил с проповедью митрополит Вениамин[1121].

Приняв во внимание настроение значительной части населения, правительство в вопросе о судьбе лавры благоразумно решило уступить. (Некоторые исследователи указывают даже, что В.И. Ленин был недоволен поспешными и несогласованными действиями А.М. Коллонтай)[1122]. Чрезвычайная комиссия по охране Петрограда заявила, что советская власть не препятствует отправлениям веры, и распорядилась арестовывать нарушителей порядка во время крестного хода. Накануне власти опубликовали разъяснение о том, что реквизиция помещений предполагала лишь размещение в лавре инвалидов.

В день крестного хода в Петрограде, 21 января 1918 г., в «Известиях» был опубликован декрет Совнаркома «О свободе совести, церковных и религиозных обществах». Очень скоро, однако, он изменил название и во всех последующих официальных публикациях именовался декретом «Об отделении церкви от государства и школы от церкви»[1123]. Основные положения декрета были сформулированы в общедемократическом духе и провозглашали полное отделение церкви от государства, свободу совести и отправления религиозных обрядов. Лишь два последних пункта (пп. 12–13) существенно меняли его характер и резко отличали декрет от аналогичных актов, принятых в европейских странах. Эти пункты запрещали церковным и религиозным обществам владеть собственностью, лишали их прав юридического лица и объявляли национализированным все имеющееся у них имущество. Они свидетельствовали о явной дискриминации религиозных организаций.

В 1918 г. началось открытое преследование священнослужителей, ограничение прав церкви и осквернение религиозных святынь. В ходе кампании по «разоблачению церковного обмана» были вскрыты мощи одного из главных святых Русской Православной Церкви – святого Александра Невского[1124]. Власти постепенно закрыли все выходившие в Петрограде церковные и религиозные издания. В соответствии с декретом об отделении церкви началось составление описей церковного имущества. 11 февраля правительство конфисковало помещения высшего руководящего органа православной церкви – Священного Синода. Со второй половины 1918 г. начались аресты и казни священников за «контрреволюционную деятельность». Осенью 1918 г. в Петрограде были расстреляны: настоятель Казанского собора Философ Орнатский, настоятель Адмиралтейского собора Алексей Ставровский и другие священнослужители[1125]. (Еще ранее группа революционных солдат расправилась в Царском Селе со священником Иоанном Кочуровым прямо в помещении его церкви).

Изменилось правовое и материальное положение служителей церкви. Собственно гражданских прав они, подобно представителям других «эксплуататорских классов», были лишены. Отсутствие материальной поддержки и постепенное сокращение численности прихожан по мере уменьшения количества населения Петрограда привело к тому, что некоторые из них начали искать побочный заработок. «…Часто теперь можно видеть, – писал в дневнике в январе 1919 г. один из петроградских жителей, – как тот или иной священник, облачившись вместо рясы в какую-нибудь приобретенную по случаю одежду <…>, отсчитывает деньги в качестве казначея или переписывает бумаги… Иногда идут на службу, не переодеваясь в штатское платье. В Сенатском архиве видел, как диакон таскает книги в качестве носчика»[1126].

Ограничение церковной деятельности и борьба с духовенством касались не только бывшей господствующей православной церкви, но и других конфессий. В петроградских национальных еврейских школах было запрещено преподавание на «языке священных книг» иврите. Неоднократно подвергались арестам иерархи римско-католической церкви. Однако острие антицерковной борьбы было направлено именно против ортодоксальной Русской Православной Церкви. Ее сокрушение было главной задачей всей антиклерикальной кампании РКП(б) и Советского государства. Необходимо отметить, что советская антирелигиозная печать, наряду с беспощадным обличением «контрреволюционного» православного духовенства, склонна была в 1919 г. расценивать протестантов как очень трудолюбивых и благонамеренных граждан, которые, хотя и лишены правильного идеологического воззрения, но тем не менее могут объективно способствовать строительству социализма. О мусульманах также высказывалось мнение, что они вполне лояльны по отношению к новому Советскому государству[1127]. Еще более благожелательно новая власть относилась к различным религиозным сектам.

При полном запрете духовной и церковной литературы все более развивалась атеистическая и антирелигиозная пропаганда: листовки, брошюры, книги, лекции и т. д. Имели место проявления ненависти к религии: стрельба в причастие, в иконы. Фанатизм безбожников принимал иногда трагикомические формы. Так, на одном музыкальном концерте, когда певец запел романс С.В. Рахманинова «Христос воскрес, поют во храме», кто-то из публики выстрелил в артиста, но, к счастью, не попал[1128]. Пуля становилась веским аргументом в борьбе с религией. Неслучайно, по-видимому, А.А. Блок вложил в уста героев поэмы «Двенадцать» восклицание: «Пальнем-ка пулей в Святую Русь!..»

События в Александро-Невской лавре вызвали всплеск религиозной экзальтации определенной части верующего населения Петрограда. В начале 1918 г. церковное руководство довольно успешно овладело организацией прихожан для отпора «гонениям на церковь». Создано было «Братство защиты Александро-Невской лавры», члены которого давали торжественную клятву защищать лавру и ее святыни всеми средствами, даже жертвуя жизнью. Началась организация приходских союзов для защиты храмов и церковного имущества. За короткое время в эти союзы записалось около 60 тыс. членов[1129]. Союзы стали заявлять протесты против действий представителей власти по отношению к церкви и духовенству. С началом поста службы в церквах Петрограда начали привлекать огромное количество народа. Для поддержания воодушевления верующих духовенство устраивало в церквах ночные молебны, проводимые с особой торжественностью и подъемом. Среди глубокой ночи вдруг раздавался колокольный звон – это начинался крестный ход молящихся вокруг церкви. Ночная тишина, зажженные свечи, церковное пение – вся эта мистическая обстановка необыкновенно возбуждала религиозные чувства массы прихожан.

Весьма остро переживала церковь и верующее население отмену религиозного воспитания в школе – фактическое лишение церкви возможности влиять на воспитание юных поколений. Статья 9-я декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви гласила: «Школа отделяется от церкви. Преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы, не допускается. Граждане могут обучать и обучаться религии частным образом»[1130]. Еще до принятия декрета, 27 декабря 1917 г., вновь сформированная большевиками Петроградская городская дума изъяла преподавание Закона Божия из подведомственных ей школ, в число которых входили почти все начальные училища города[1131]. С 19 февраля 1918 г. комиссар Петроградского учебного округа З.Г. Гринберг отменил обучение религиозным предметам в средних учебных заведениях[1132].

Большинство родительских организаций Петрограда выступило против декрета об отделении школы от церкви. В день официальной публикации декрета, 23 января 1918 г., Центральный комитет Всероссийского союза родительских организаций вынес резолюцию о том, что запрещение преподавания религии в школе является «явным нарушением принципа автономии русской школы… и отрицанием истинной свободы совести», дающей родителям право выбора: учить детей Закону Божию или нет[1133]. Общее собрание представителей родительских комитетов высших начальных училищ Петрограда 17 февраля подтвердило, что «Закон Божий как предмет является в школе обязательным»[1134]. Такой же точки зрения придерживались родительские комитеты отдельных школ.

Учителя занимали не столь единодушную позицию по вопросу преподавания религии в школе. Их мнения отражали целый спектр педагогических и политических взглядов. Специальная комиссия, образованная на 7-м делегатском съезде Всероссийского учительского союза, в июне 1918 г. констатировала: «Учительство раскололось в этом вопросе на три части: одни находят, что положение Закона Божия должно быть прежнее; другие считают, что этот предмет должен быть обязательным для школы, но необязательным для учеников; третьи требуют полного отделения религии от школы и не допускают религиозного обучения в стенах школы»[1135]. Вторая из этих точек зрения – о факультативном преподавании Закона Божия в школе – была наиболее популярна среди петроградских учителей. В марте 1918 г. Петроградский демократический школьный союз, объединявший учителей городских начальных училищ, принял резолюцию в поддержку этого варианта решения проблемы[1136].

Впрочем, новая власть и не думала считаться с этим разнообразием мнений. Она последовательно проводила свою политику. Комиссариат просвещения СКСО неукоснительно вел кампанию по очищению школы от любых признаков религиозности. Летом 1918 г. он издал серию распоряжений по изгнанию религии из школы: об удалении из классов всех предметов религиозного культа, о недопустимости уроков Закона Божия даже вне основного расписания и в добровольной форме, о ликвидации домовых церквей при учебных заведениях и др.[1137]

Проведение декрета об отделении школы от церкви уже в самый начальный период приняло формы, оскорблявшие зачастую религиозные чувства верующих. Даже один из сторонников полного отделения школы от церкви, петроградский педагог В.А. Десницкий, не удержался, чтобы не написать: «Ошибка отдельных лиц и местных органов советской власти – проявление чрезмерной поспешности и неуклонной прямолинейности, приводившее нередко к ненужным и тяжелым столкновениям с экзальтированными и сбитыми с толку верующими… Вся тяжесть формального проведения декрета об изгнании Закона Божия из школы возлагалась… на учителей и учительниц: им грозили репрессиями, если в школе будет происходить преподавание Закона Божия, они под страхом опять-таки тяжелой ответственности обязаны были озаботиться выносом из школьных зданий всякого рода принадлежностей культа (иконы и т. п.)… Наряду с этим усердие превыше меры: распоряжение об обязательной развеске в школе вместо вынесенных икон портретов Маркса и русских революционных деятелей, представителей государственной власти в Советской республике, воспрещение духовенству обучать детей даже во внеурочное время, даже в церковных зданиях, даже в самой церкви. Легко представить себе, какая психическая атмосфера создавалась для проведения реформы подобного рода проявлениями исполнительности… Новый человек, новая психология не создаются никакими мудрыми декретами, не создаются сразу даже и тогда, когда осуществлению их содействуют расторопные молодые люди с бесчисленных российских Гороховых улиц»[1138].

Пожалуй, В.А. Десницкий ошибался только в одном: в том, что подобные меры были проявлением чрезмерной исполнительности отдельных лиц и местных органов власти. В действительности, это была партийно-государственная политика. Хотя декрет от 23 января 1918 г. и разрешил обучение религии частным образом, попытка организовать в Петроградской епархии религиозно-нравственное обучение детей и подростков при епархиальных советах была мгновенно пресечена. Органы, руководившие отделением церкви, тут же издали разъяснение о том, что детям до восемнадцатилетнего возраста преподавание любых вероучений не разрешается даже частным образом[1139]. Новая программа РКП(б), принятая в марте 1919 г., открыто признала положения декрета от 23 января 1918 г. недостаточными. «По отношению к религии РКП не удовлетворяется декретированным уже отделением церкви от государства и школы от церкви», – говорится в программе[1140]. Партия взяла курс на полное искоренение религии в жизни народа. В соответствии с программными установками запрет на преподавание религии детям и подросткам превратился в контроль над религиозными влияниями на ребенка в семье. «Освобождение детей от реакционных влияний их родителей составляет важную задачу пролетарского государства, – утверждала «Азбука коммунизма», наиболее авторитетное в то время популярное изложение программных взглядов РКП(б). – Радикальное средство – общественное воспитание детей, проведенное в полном объеме. Но на ближайшее время необходимо, чтобы мы не ограничивались изгнанием религиозной пропаганды из школы, но чтобы школа перешла в наступление против религиозной пропаганды в семье»[1141].

Светскость школы в понимании большевиков означала не просто секуляризацию школьного образования. Она предполагала не только запрет на преподавание религии детям, но и воспитание активного, воинствующего безбожия. Это воспитание должно было формировать у детей представление о верующих как о людях темных, невежественных, обманутых; о священниках – как о корыстных, циничных обманщиках; о вере в Бога – как о чем-то постыдном. Вместе с религиозными отношениями отбрасывалась, как ветхий и ненужный хлам, вся нравственная сторона веры. При таких задачах воспитания и методах проведения декрета его первоначальное название («О свободе совести…») резало слух своим несоответствием духу времени. Неслучайно это название было изменено.

Несмотря на недовольство большой части населения города отменой уроков Закона Божия в школе, в Петрограде сопротивление декрету не принимало таких резких и массовых форм, как, скажем, в провинции, особенно в деревне. Отделение школы от церкви фактически завершилось в 1918 г. Сведения о каких-либо серьезных нарушениях декрета в городе отсутствуют уже с 1919 г.

И вообще тот религиозный подъем среди части верующего населения Петрограда, который наблюдался в начале 1918 г. и достиг апогея после событий в Александро-Невской лавре, довольно скоро начал сменяться апатией. Одновременно в среде православного клира усиливалось разномыслие и зрел раскол. С февраля 1918 г. группа петроградского духовенства начала издавать воскресную газету «Правда Божия», на страницах которой авторы высказывались против позиции патриарха Тихона и призывали к примирению с советской властью[1142]. Все более открыто проявлялось и приобретало новое значение так называемое обновленческое движение, оно противопоставляло себя оппозиционным советскому правительству («реакционным», по определению обновленцев) церковным кругам и патриарху Тихону. В пасхальные дни 1918 г. патриарх приехал в Петроград. «Тихона торжественно встречали. Но это официально, – писал позднее один из представителей обновленчества, священник А.И. Введенский. – Народ не был затронут. Народу чуждо патриаршество. Я был на службе Тихона в Исаакиевском соборе. Никакого подъема… Как литургия, так и крестный ход вокруг собора лишены всякого массового одушевления»[1143].

Спаду религиозного подъема способствовала и более или менее осторожная в Петрограде политика большевиков, которые после эксцессов в Александро-Невской лавре уже не стремились форсировать события. Борьба государства с церковью на несколько лет (до 1922 г.) приняла латентные формы. Внешняя видимость относительного спокойствия церковной жизни, отсутствие явных «гонений» на церковь, явных признаков мученичества имели для церкви роковое значение. Они создавали иллюзию ее как бы вполне приемлемого существования. При этом большевики в публикациях, обращенных к населению Петрограда, уверяли в своей готовности соблюдать декрет об отделении церкви. Уже материалы первого обследования народных настроений в связи с декретом об отделении церкви, проведенного Наркоматом внутренних дел в начале 1918 г., свидетельствовали о том, что основная часть населения приняла декрет с покорностью[1144]. «Очевидно, правы были те пессимисты, которые предупреждали собор и церковное общество, что ставка на народные массы весьма сомнительна, – отмечал профессор Петроградской духовной академии Б.В. Титлинов. – Церковный народ оказался пассивным и инертным и, видимо, далеко не так близко к сердцу принимал церковные „обиды“. Для народной массы было непонятно, из-за чего собственно идет борьба, ради чего ее призывают жертвовать даже до потери „живота“. Храмы по-прежнему стояли открытые, богослужение совершалось беспрепятственно… А что касается материальных и правовых потерь церкви, то к ним народ относился довольно равнодушно»[1145]. Суровые условия существования, бедственное материальное положение горожан, резкое сокращение их численности, погруженность в каждодневную борьбу за выживание также заставляли их забывать о проблемах церкви. В глазах же другой части жителей города православная церковь, тесно связанная со старым государством, ассоциировалась с пороками этого государства, отвергалась ими как один из институтов старого общества. Некоторая часть интеллигенции даже полагала, что проведение декрета об отделении сможет обновить и улучшить духовное благополучие православной церкви. В то же время церковь, лишенная государственного покровительства, к которому она привыкла, оставленная в одиночестве перед напором воинствующего просвещения, с большим трудом противостояла этому напору.