Языческое наследие

Без сомнения, христианская вера переняла и переработала некоторые магические понятия языческих времен. Таинства в католицизме воспринимают как посвящения в мистериях, а последнее причастие умирающим рассматривается как колдовство, обеспечивающее бессмертие. С тех пор как христианская церковь в IV веке наполовину убеждает, наполовину принуждает язычников к крещению, подобные идеи оказывают влияние и на теологию.

В Библии заложена вера в силу святых — людей и предметов. В ней рассказывается история Озы, который из благих намерений, желая удержать пошатнувшийся на колеснице ковчег, коснулся его и замертво упал на землю (2 Цар. 6, 6–9). У Плутарха есть аналогичный эпизод в истории об Иле, основателе Илиона (Трои), который спасает из горящего храма святыню — изображение Афины Паллады — и при этом слепнет. Магическая вера запрещает жрецам Яхве выходить в преддверие храма в храмовых одеждах, чтобы священная сила не перешла на народ и не причинила ему вреда. Это, в свою очередь, имеет сходство с церемонией очищения из Библии (Лев. 16, 20–21): грехи народа переносятся, подобно электрическому заряду, на козла отпущения, которого затем изгоняют в пустыню.

В Новом Завете примером влияния магического мышления становится эпизод, в котором Иисус чувствует, «что вышла из Него сила», когда истекающая кровью женщина коснулась его одежд (Мар. 5: 30; Лук. 8:46), а снятые с Павла платки и опоясания обладают целебным действием (Деян. 19:12).

Церковь назвала это virtus[47]; Фома Аквинский говорит о «vis[48], или virtus spiritualis[49], вложенных Богом в святыни». Рационалист Фома возражает против многого в христианстве, но не против ношения амулетов. Что именно под этим подразумевается, показывает сообщение Григория Турского[50] о могиле Петра в Риме. Там можно самостоятельно создать себе реликвию, бросив на могилу предмет, вес которого точно знаешь. Если молитвы и вера достаточно сильны, то предмет — после того, как ты снова заберешь его с могилы, — весит больше, потому что теперь в нем присутствует добродетель. Так что языческие взгляды по-прежнему непобедимы. Даже теперь случается, что священник во время паломничества подносит к реликвиям платки, которые ему передали верующие. В этом тоже проявляется желание верующего забрать с собой хотя бы часть таинственной силы.

Образные изображения фаллоса и вульвы и применение их в качестве амулетов известны и в христианстве. Молодая крестьянка и в XX веке прикрепляет восковую фигурку в форме матки перед образами, желая напомнить святым, что ее следует сделать детородной. Или прикасается к изображению полового органа во время магического религиозного обряда, чтобы таким образом достичь желаемого эффекта. Доказательства христианских чудес многочисленны. На уровне народной религии переход к христианству не меняет практически ничего. Церковь часто перенимает старое верование или лишь незначительно его модифицирует. Так, например, Сретенье Господне восходит к римской процессии с огнями, из летнего солнцеворота возникает праздник Иоанна Крестителя. Старый политеизм продолжает жить в почитании Марии и святых, число которых так быстро умножается, что уже в VIII веке звучат предостережения от «изобретения» новых святых. Временами образ старого культа сохраняется под новым названием — так, например, в городе Мец даже в XVIII веке почитают три галльских материнских божества как «Трех Марий».

Во Франконии в неурожайные годы виноградари наказывают изображение святого Урбана побоями. В других местах, если заступник не оправдал ожиданий, статуи святых топят в воде, ругают их или ставят в темное помещение, лишив фигуру пышных одеяний. Как еще крестьяне могут вызвать дождь? И хотя мы с трудом соглашаемся видеть черты христианства в наказании деревянных и каменных изображений, с точки зрения религии и психологии эта кара очень убедительна, и вряд ли стоит удивляться тому, что христианство и языческие боги уживаются вместе.

В известных условиях, когда новая вера не может помочь, старые божества снова обретают силу. Непринужденное обхождение простых людей со святыми находит отражение и в сексуальной жизни. Там, где господствует народная вера, присутствует, как правило, то, что Людвиг Тома[51] называет языческой сексуальностью «с едва заметной чувственностью». Писатель одобряет баварских крестьян и критично высказывается о «мечтателях», которые по недомыслию изображают деревенские добродетели так, «как того требует их убогий катехизис».