Глава V ВОЙНЫ С АРАБАМИ В ЮЖНОЙ ИТАЛИИ И СИЦИЛИИ1

Глава V

ВОЙНЫ С АРАБАМИ В ЮЖНОЙ ИТАЛИИ И СИЦИЛИИ1

При вступлении Василия I на престол преимущественное внимание сосредоточивали на себе европейские владения. Здесь был главный политический интерес, значение которого определялось занятым арабами в Южной Италии и Сицилии положением и постепенным вовлечением Средней и Северной Италии в круг политики Каролингов. В высшей степени любопытно, что здесь часто совпадали интересы Западной и Восточной империи, ибо для той и другой первостепенное значение представлял мусульманский вопрос, но ни западный, ни восточный император поодиночке не были в состоянии сломить морское могущество мусульман. Для заключения же тесного союза между империями, переговоры о котором, можно сказать, не сходили со сцены, были существенные препятствия в старых притязаниях Восточной империи на исконные владения в Южной Италии, которыми она не могла пожертвовать.

Выше мы останавливались на истории постепенных завоеваний арабов на Средиземном море и видели, как они, подчинив себе большие острова Крит и Сицилию, почти вытеснили на время всех соперников на море и начали делать набеги на прибрежные страны, опустошать их, а частию и основывать поселения в Южной Италии. Теперь уже не из Африки и не из Испании арабы должны были подкрепляться продовольствием и свежими военными силами, они имели достаточные запасы в Сицилии, где успели прочно утвердиться в больших городах и почти совсем стеснить греков. Наступила, однако, пора, когда обе империи, которым одинаково стали угрожать арабы, должны были принять меры обоюдной защиты. Занятая защитой остатков своих владений в Сицилии, Византийская империя должна была ограничиться лишь формальным признанием ее власти над теми вассальными княжествами и городами в Южной и Средней Италии, на которые еще простиралась сфера ее влияния, это были Неаполь, Гаета, Амальфи. Но и в этом отношении серьезного соперника она нашла в преемниках Карла Великого, которые стремились завязать сношения с византийскими вассалами и пытались связать их интересы с франкской империей. Каролингам помогала исконная вражда между самими южноитальянскими княжествами, которая вовлекала их в разнообразные политические комбинации и давала возможность усиливаться в стране то грекам, то арабам, то франкам. Неаполь, давно уже пользовавшийся услугами арабов в борьбе своей с Беневентом, первый обратился к королю Лотарю с просьбой помочь ему в борьбе с соперником (840). Но набеги арабов становятся в это время так постоянны и опустошительны, что Неаполь, Капуя и Салерно просят франкского короля (846) принять меры, в соединении с среднеитальянскими княжествами, к изгнанию сарацин. С этих пор в судьбе Италии начинает принимать живое участие сын Лотаря Людовик П. Получив императорскую корону по смерти Лотаря (855), Людовик все свои заботы сосредоточил на Италии и первый из западных императоров строго поставил вопрос о прямом подчинении Италии, причем его притязания должны были встретить сильный отпор со стороны полунезависимых лангобардских князей, которые видели для себя опасность в каролингских притязаниях. Между тем как Людовик П тратил силы на утверждение своего влияния в Риме, встречая препятствия к тому в Римском епископе и не имея достаточно средств, чтобы обуздать своеволие мелких князей, успехи арабов принимали все более угрожающее положение.

В последние годы Михаила III арабское вторжение приобретает устойчивый характер, это не были уже набеги и опустошения, а, напротив, военное занятие Апулии и колонизация. Страна между Таранто и Бари вполне перешла во власть арабов. Последний город с 841 г. стал мусульманской столицей, окружен стенами и обратился в укрепленную позицию, снабженную продовольствием и военными средствами, как Палермо в Сицилии. Султан Бари владел обширной окрестной областью с 24 крепостями и стремился получить инвеституру на сделанные им завоевания от багдадского калифа. Южноитальянские арабы были страшными соседями для местного христианского населения, так как делали опустошительные набеги на Беневент и Салерно. По просьбе аббатов монастырей Монтекассино и св. Викентия Людовик II решился предпринять поход против арабов, но, простояв несколько времени под стенами Бари, он должен был снять осаду и возвратиться назад. Это еще более поощрило арабов к новым предприятиям: в 858 г. они вторглись в Кампанию и опустошили окрестности Неаполя, разбили дуку Сполетто, который хотел загородить им дорогу при обратном их движении в Апулию, прошли мимо Капуи, сделав здесь большой полон, и взяли дорогой окуп с монастыря Монтекассино. При подобных условиях лангобардские князья Салерно и Беневента не только не поддерживают Людовика, но заключают особые соглашения с арабами и доставляют им продовольствие и деньги. Наконец, в 866 г. Людовик II решился снова напасть на разбойничье гнездо в Бари. Но ввиду того что и на этот раз взаимные раздоры между лангобардскими княжествами ставили Людовика в крайнее затруднение и заставляли его не раз прерывать движение вперед, чтобы обеспечить себе покорность со стороны герцогов Сполетто, Капуи и Беневента, только в следующем 867 г. Людовик мог приблизиться к стране, занятой арабами. После первого неудачного столкновения с арабами франкское войско захватило несколько важных укреплений, господствовавших над апулийской долиной, как Матера, Веноза, Каносса и Ория, и тем поставило себя в весьма выгодные условия для движения на Бари. Но неожиданно Людовик опять возвратился в Беневент, чтобы собрать новые силы, так как, по свидетельству хроники Регино, франкский отряд весьма страдал от климата, дизентерии и насекомых. В это же время, чувствуя недостаточность имеющихся в его распоряжении средств для войны с арабами, западный император задумал возобновить переговоры с византийским царем насчет союза и совместных действий в Южной Италии. Это было чрезвычайно важным моментом в истории южноитальянских отношений. Двум империям предстояло померяться силами на той территории, которая издавна была хорошо изучена греками и которая была занята в значительной мере греческими выходцами. Византийские владения в Южной Италии, доведенные до крайней слабости и территориально ограниченные завоеваниями арабов, действительно нуждались в это время в особенных мерах защиты. Интересы Западной и Восточной империи здесь соприкасались весьма близко.

Достаточно сказать, что со времени Василия Македонянина из больших городов в Сицилии христиане владели только Сиракузами, а в Южной Италии сфера влияния Византии так была ограничена и значение ее так ослабело, что нельзя было и думать о близком восстановлении ее влияния: во власти империи оставался только Отранто. И тем не менее начиная с 867 г. замечается здесь бесспорное усиление Восточной империи.

Прежде чем, однако, входить в оценку мер, принятых в этом отношений царем Василием, считаем полезным остановить внимание на побережье Адриатического моря, которое с первых годов IX в. начинает иметь значение в отношениях между империями. По миру между Карлом Великим и царем Михаилом I в 812 г. далматинское побережье предоставлено было Восточной империи, между тем как Западная империя удержала в сфере своего влияния славянские племена, населявшие нынешние провинции Боснию, Герцеговину и королевство Черногорское. Вместе с этим соглашением Византия признала за преемниками Карла императорский титул (2). Все дальнейшие отношения по вопросу о далматинском побережье основывались на ахенском договоре 812 г. Движение Каролингов в Паннонию и назначение в удел восточной ветви преемников Карла В. хорутанской области также более или менее имели основание в этом договоре. Но весьма определенно отмечается тенденция византийских императоров распространить свое влияние на полузависимые славянские племена, жившие по соседству с далматинским побережьем. Однако со времени усиления арабских колоний в Сицилии и Южной Италии, в особенности со времени завоевания Бари, положение дел в Далмации и среди славян побережья Адриатического моря значительно изменяется. Самым выразительным свидетельством утвердившегося там положения служит показание Константина Порфирородного. При Михаиле Травле (820–829) далматинские города сделались независимы и неподвластны ни царю ромэев, ни кому другому. И тамошние племена: хорваты, сербы, захлумцы и тервуняне, каналиты и диоклейцы и патаны, свергнув иго ромэйского царства, сделались самостоятельны и никому не подвластны (3). Какие установились в это время политические отношения среди славянских племен Далмации, об этом нельзя сказать ничего положительного, но несомненно то, что им трудно было при тогдашних обстоятельствах не иметь опоры в какой-либо внешней силе. В течение 839 и ближайших годов арабы в первый раз простерли свои набеги до Далмации. Затем при Михаиле III арабы высадились в Далмации и заняли в ней ряд городов: Вутова, Роса и Каггаро. В 866 г. они уже решились овладеть Рагузой, или Дубровником, составлявшим самый укрепленный пункт по далматинскому побережью. Уже в то время Рагуза отличалась теми качествами, которые дали ей большую известность в средние века. Владея небольшой территорией, рагузане обратили все свои силы на обладание морем и развили до громадных размеров морскую торговлю и сношения с заморскими странами. Уже в занимающее нас время Рагуза владела значительным флотом и имела сношения с соседними славянскими странами, доставляя для них восточные товары. При таких условиях Рагуза обладала в 866 г. достаточными средствами защиты, так что арабам не удалось взять города, несмотря на продолжительную осаду. Тем не менее страх перед арабами побудил правительство Рагузы обратиться за помощью к Византийской империи. Царь Василий, только что вступивший на престол после насильственной смерти Михаила III, оценил все значение этого обстоятельства и послал на защиту Рагузы значительный флот в 100 судов. Арабы не дождались прибытия византийской эскадры, во главе коей стоял известный тогда адмирал, или друнгарий флота, Никита Орифа, сняли осаду и ушли от берегов Далмации. Появление в Адриатике византийского флота в конце 867 или в начале 868 г. сопровождалось весьма важными последствиями не только в смысле восстановления пошатнувшегося влияния здесь Восточной империи, но также по отношению к южноитальянским делам. Выше мы видели, что в это время немецкий император Людовик II, предприняв поход на юг против арабов, пришел к мысли о сближении с Восточной империей в целях одновременного нападения на Бари, тогдашнее гнездо арабских мусульманских хищников. Царь Василий, с первых же дней единоличного управления занявший примирительное положение по отношению к Римскому Престолу и в этих видах пожертвовавший патриархом Фотием, хотя и не мог не относиться подозрительно к походу Людовика II в соседние с византийскими владениями области Южной Италии, но в интересах столь желательной безопасности от арабов и из угождения папе готов был вступить в переговоры и в соглашение с Людовиком. В начале 870 г., в то время как в Константинополе оканчивались заседания Собора, имевшего целью восстановление добрых отношений между Восточной и Западной Церковью, здесь находились три посла от Людовика, между которыми был Анастасий Библиотекарь, лицо, игравшее большую роль при папе Адриане II и его предшественниках и имевшее отношение к жившим в то время в Риме Кириллу и Мефодию. Это посольство должно было предложить союз против мусульман и вместе с тем заключить брачный договор между сыном Василия Константином и дочерью немецкого императора Ирменгардой. Нужно думать, что политический акт соглашения против мусульман стоит в связи с действиями флота Никиты Орифы, который, обезопасив от арабов далматинское побережье и приняв Рагузу и соседние племена хорватов и сербов в подданство императора, должен был идти в Южную Италию, чтобы оказать содействие отряду Людовика II. Но случилось так, что византийский флот не мог оказать надлежащей поддержки Людовику, и эта первая попытка военного братства между империями чуть не окончилась новым разрывом: византийский адмирал, находя, что сухопутного войска под Бари недостаточно, отступил со своим флотом к берегам Греции, посылая жестокие упреки Людовику. Тем не менее после первой неудачи западный император не оставил своих намерений относительно Бари, и в начале февраля 871 г. город Бари был взят приступом, причем франкам досталась большая военная добыча и — что в особенности увеличивало победу — попал в плен сам султан Бари. Это составляло, бесспорно, важную услугу для христианского дела и наносило громадный удар мусульманам. Насчет того, какое участие принимал византийский флот в этом деле, слишком трудно высказаться по причине противоречивых известий; но если фактически греческий флот и не оказал большой помощи франкам, то уже самое его присутствие в водах Адриатического и Ионийского морей обеспечивало успех сухопутных действий против Бари, препятствуя сицилийским арабам подать помощь своим южноитальянским собратьям. Не входя здесь в обсуждение спорного вопроса о достоверности сохранившегося лишь в латинской хронике письма Людовика II к царю Василию (4), мы должны отметить лишь тот факт, что влияние Византии в Адриатическом море засвидетельствовано за это время и другими явлениями. Известен скандальный факт, что папские легаты при возвращении с Собора 870 г. захвачены были у берегов Далмации, между Драчем и Анконой, морскими корсарами, имевшими пребывание у устьев Наренты: адмирал Никита Орифа воспользовался этим, чтобы наложить руку на независимые славянские племена, обитавшие в Далмации, и принудил их к подчинению.

Весьма вероятно, что в византийском флоте, который действовал потом в Южной Италии и принимал участие в осаде Бари, был значительный контингент из далматинских славян, как о том определенно говорится в византийской летописи (5). Эти данные весьма ярко характеризуют состояние морских сил при вступлении Василия на престол и представляют доказательство той мысли, что в руках нового государя обычные средства государственной защиты получили новое применение. Адмирал Никита Орифа, который упоминается на первой странице русской летописи как начальник морских сил в 860 г., во время нападения на Константинополь Аскольда и Дира, остается во главе флота и в первые годы царствования Василия и высоко поднимает военное значение Византии победами в Далмации, военными успехами на Крите и в Пелопоннисе.

Хотя участие славян далматинского побережья в тех событиях, которые нас теперь занимают, весьма незначительно, хотя славяне являются здесь под общим наименованием, как элемент в политическом и государственном отношении мало определившийся, но мы не можем не остановиться на рассказанных событиях, чтобы несколько выяснить вопрос о положении и состоянии славян, захваченных тогдашним движением Восточной и Западной империи к общему действию против мусульман. Расселение славян по западной части Балканского полуострова и завладение ими побережья Адриатики было, несомненно, одним из важнейших эпизодов ранней их истории. Заняв здесь культурные области, населенные римскими колонистами и уже значительно романизованные, славяне не могли не подчиниться воздействию римской образованности и ранее своих восточных соседей, живших за горами, пришли к образованию государственности. Давно уже замечено, что в приморских странах образовались политические союзы тогда, когда в Загорье славяне продолжали жить в племенном быту. Как происходил обмен культурных начал среди поморских и загорских славян, об этом мы лишены сведений для раннего периода славянской истории, что же касается эпохи Неманичей, то воздействие культуры Адриатического побережья на Сербское княжество замечается в различных направлениях, в особенности на строительном искусстве, церковной живописи и т. п.

Береговая полоса Адриатического моря от Истрии до реки Дрин, составлявшая римскую провинцию Иллирию, разделялась на две части: Либурнию на севере и Далмацию на юге. Вся страна была значительно населена и имела много богатых городов, таковы: Фиуме, Сениа, Нона, Цара, Скардона, Себенико, Салона, Сплет, Рагуза, Будва, Дульциньо. Внутренняя часть Далмации по направлению к востоку прорезана горами, составляющими отроги Альп, за которыми было Загорье, или Раса, колыбель дома сербских Неманичей. Вся страна, за исключением приморских городов и островов, была занята славянскими поселениями, относящимися к двум ветвям: хорватов и сербов. Хорваты, или кроаты, с весьма давнего времени делились по местам жительства на посавских хорватов и на далматинских, на востоке границей их распространения считается река Вербас. Они подверглись довольно сильному влиянию романизации и со времени распространения империи Каролингов подчинились франкскому господству. Первая попытка к объединению отдельных колен и к созданию политической организации отмечается у хорватов в начале IX в. Что касается сербской ветви, жившей южнее хорватов, она разделялась на мелкие группы, которые долго были известны под своими коленными именами, упорно держались в языческой вере и лишь во второй половине IX в. обращены были в христианство посланными из Византии проповедниками. Это известные колена: сербы, босняки, неретване, захлумцы, травуняне и дукляне, управляющиеся своими коленными князьями, или банами-жупанами, и лишь под воздействием Византии между ними обнаруживаются начатки политической организации. Следить в подробностях за этой первичной стадией развития славян далматинского побережья мы лишены возможности за недостатком источников. По всей вероятности, здесь происходил тот же процесс, какой мы отмечали ранее у славян, находившихся в пределах империи, во Фракии и Македонии.

Хорваты, заняв более культурные места и подвергаясь постоянному и глубокому влиянию со стороны римской культуры, шли впереди в политическом и экономическом отношении. Так, в X в. Хорватия имела уже за собой блестящую эпоху (6), между тем как Сербия только вступила в культурный период своего существования. В начале IX в. хорваты под начальством своего бана Людевита, господствовавшего над савскими племенами, пытались оказать сопротивление франкам в лице маркграфа Кадолая; но Борна, владевший далматинскими коленами, был на стороне франков и пришел к ним на помощь в борьбе их с Людевитом. Что касается дальнейшей истории далматинских славян, она до некоторой степени становится более ясной со времени патриарха Фотия и царя Василия. Весь этот период от начала франкского влияния среди хорватов и до второй половины IX в. южная часть далматинских славян — сербы, жившие на юге до Дрина, босняки между Вербасом и Босной и четыре племени, занимавшие нынешнюю Герцеговину, Черногорию и часть Албании, т. е. неретване, захлумцы, травуняне и дуклянцы, — продолжала оставаться в коленном быту, вдали от культурных влияний, исходивших из римских городов. Ослабление франкского и византийского влияния в Далмации и начало арабских морских набегов на приморские берега побудило славян заняться морским делом и кораблестроением. Но самым важным событием в жизни этих славян было то, что они вошли в кругозор византийской политики и вследствие принятых патриархом Фотием мер примкнули к Восточной Церкви, будучи обращены из язычества в христианство. Это последнее обстоятельство, придающее определенный характер истории далматинских славян в занимающей нас борьбе Восточной и Западной империи, недостаточно выяснено современною событиям летописью [34]. Но с точки зрения наступательного движения византинизма против империи Карла весьма любопытно отметить, что политическая и церковная миссия Восточной империи и Церкви между славянами далматинского побережья вполне согласуется с подобными же миссионерскими успехами Византии на Руси, в Моравии и Болгарии. У Константина Порфирородного находим указание на то, что происходило в этой стране при царе Василии: «Народных князей эти племена не имеют, но жупанов, т. е. коленных старшин, как это наблюдается и у других славян. Большая часть из них оставалась долго некрещеными. При Василии же, христолюбивом царе, послали апокрисиариев с просьбой крестить тех, которые еще не приняли христианской веры, и принять их в подчинение, как и прежде были они во власти Византии. Этот же блаженный и прославляемый царь послал царского мужа с иереями и крестил тех из этих племен, которые оставались некрещеными. Затем он утвердил в качестве князей над ними тех, кого они пожелали из того рода, к которому они были привержены, так что доныне князья у них происходят из тех же самых родов, а не из других» (7). Мы, конечно, должны взвесить в этом сообщении те мотивы, которые приписываются славянам и которыми объясняется их переход в христианство и подчинение Византии. Само собой разумеется, едва ли здесь не больше имело значения пребывание у берегов Далмации флота под предводительством Никиты Орифы, чем добровольное приглашение. Но общий результат византийской политики не подлежит сомнению: на побережье Адриатики часть славян присоединилась к Восточной Церкви и вошла таким образом в сферу политической и церковной борьбы, которая стоит в тесной связи с кирилло-мефодиевским вопросом.

Весьма вероятно, что влияние византийской политики сказалось и в том, что участвовавшие на Константинопольском Соборе 869–870 гг. римские легаты были захвачены в плен корсарами у берегов Далмации (8), и в дальнейших событиях после взятия Бари императором Людовиком II в феврале 871 г. После этого счастливого дела немецкий император начал делать приготовления к осаде другого города, занятого арабами, именно Тарента. Можно думать, что это уже не вполне отвечало желаниям и намерениям царя Василия, так как слишком близко затрагивало интересы его в Южной Италии. Для него, конечно, было желательно ослабить мусульман и очистить от них Италию, но, чтобы освободившееся от арабов место досталось Людовику или кому другому, действующему в пользу западного императора, на это царь Василий не мог дать своего согласия. В высшей степени трудно разобраться в заправляющих событиями интригах, но нельзя оспаривать, что у восточного императора были свои приверженцы по всей Южной Италии до самого Рима и что лангобардские герцоги могли скорей тянуть сторону Византии, чем западного императора.

Против Людовика II составился в Южной Италии заговор, во главе которого стоял беневентский герцог Адальгиз. В августе 871 г. Людовик был захвачен в плен и целый месяц содержался в заключении. Его выпустили на свободу после того, как он дал присягу, что не будет мстить виновникам бесславного пленения и не вступит более на землю беневентского герцогства. Таков роковой исход походов западного императора для освобождения Италии от сарацин. После взятия Бари Людовик оставался еще некоторое время на театре военных действий, ведя борьбу с новыми арабскими отрядами, прибывшими из Сицилии и Африки и опустошавшими Салерно и Беневент, но уже дальнейших предприятий не было, и он скоро оставил навсегда Южную Италию [35]. Между тем для византийского императора с удалением Людовика развязывались руки, ему возможно было теперь восстановить пошатнувшийся авторитет и поддержать своих друзей и приверженцев, не стесняясь присутствием западного императора, которого политические планы, хотя и направленные к ослаблению мусульман в Южной Италии и Сицилии, не могли войти в согласование с намерениями и интересами византийского царя.

Прежде чем будем продолжать изложение планов и предприятий Василия Македонянина по отношению к Южной Италии и Сицилии, находим уместным подробно ознакомиться с знаменитым письмом Людовика к Василию, написанным как раз после взятия Бари в ответ на не дошедшее до нас послание царя. Это письмо сохранилось только в одном сборнике, именно в так называемой Салернской хронике, и многими исследователями, начиная с Амари, его подлинность подвергалась сомнению. Не вступая здесь в обсуждение оснований, которые приводятся против достоверности этого замечательного документа, мы с полным убеждением становимся на сторону защитников письма Людовика II и утверждаем, что подобных памятников, так хорошо рисующих события и настроение сторон, редко можно встретить в истории Византии. Главное достоинство письма заключается в его реальности и в наглядном изображении положения, в каком оказались две тогдашние величайшие политические силы, столкнувшиеся на южноитальянской территории. Никогда еще так резко не выступали одна против другой две империи, нигде не подвергался такой беспощадной критике больной вопрос того времени о праве западного императора на императорский титул и о притязании восточного царя на исключительную в этом смысле привилегию. Больше половины письма посвящено объяснению спора о титуле. Но вопрос о титуле — это археологический и частию дипломатический вопрос того времени, им было затронуто самолюбие сторон; гораздо важней и жизненней был вопрос о владениях в Южной Италии и Сицилии. Здесь были затронуты народные интересы, здесь шла речь об угрожающем могуществе мусульман, которые становились опасны для той и другой империи и попустительство которым являлось непростительным преступлением по отношению к страдавшему населению побережья Средиземного моря. В этом отношении никакая передача содержания письма не может ознакомить с его духом и настроением и не в состоянии будет ввести в положение дел в 870–871 гг. Так как отношения между империями составляют существенное содержание изучаемого периода, то, конечно, в этом отношении нельзя пренебрегать никакими намеками на утраченные документы.

«…Божественная империя наша с того дня, как начала в своем сердце питать чувство любви к вам, как к брату, многократно доказывала это тем, что одинаково относилась к делам, безразлично, шла ли речь о нашей или вашей пользе. Хотя вы хвастливо выставляете вашу благосклонность относительно моих миссов, но разве мы иначе поступали с вашим послом патрикием Иоанном, которого мы приняли и обласкали не только как друга, но как родственника и как бы отпрыска вашей благородной крови; ни позднее время, ни посетители не делали его лишним у нас. Удивительно, что вы пользуетесь множеством темных слов и оборотов в той части письма, где говорите об императорском имени: находимся вынужденными и мы нечто ответить на ваши слова, дабы мало разумные не подумали, что мы умалчиваем не из-за того, что хотели бы избежать спора, а потому, что якобы убеждены вашими словами. Ваша любовь позволяет себе такое заявление, что мы преступили установленные от века пределы и смешали формы прежних императоров и что вы не можете вступать в объяснения, не придерживаясь канонических и отеческих постановлений; к сожалению, вы не говорите ясно, какие это пределы и в каком направлении поставлены эти вечные пределы или что такое те вечные формы и отеческие постановления. Как будто нужно положиться во всем этом на авторитет императорского имени. Много мы читали и продолжаем читать, но до сих пор не нашли определенных терминов или форм или установленных правил относительно того, что никто не должен называться царем кроме того, кто держит бразды правления в городе Константинополе, между тем как многие источники показывают, что было множество царей и к ним причислялись не только избранные, как Мельхиседек и Давид, но и ложные, каковы владетели ассириян, египтян, моавитян и др. Если это так, то напрасно мудрость твоя настаивает на капризном мнении, что другие, кроме тебя, не имеют права называться императорами (василевс), разве только предать уничтожению кодексы всего мира, в которых значится, что начальствующие у всех народов с самых древних и до новейших времен назывались василевсами. Рассуди же, брат, и размысли, сколько было василевсов в различных местах, в различные времена и у разных народов и сколько еще и теперь носят такое наименование, и не питай зависти к нам за наш титул, как будто особенным исключительным образом у тебя заимствованный, так как ты разделяешь его не с нами только, но и со многими князьями других народов.

Ты утверждаешь, что четыре патриаршеские престола на святой литургии упоминают одну империю и что таково предание, идущее от святых апостолов, и советуешь нам убедить в этом тех, которые величают нас императорами. Это и не разумно, и в этом нет нужды. Прежде всего мы находим ниже своего достоинства учить других тому, как они должны величать нас, а кроме того, и без всяких наших советов патриархам и прочим жителям поднебесного пространства, за исключением вашей братской любви, одинаково как высоких степеней, так и простого звания, на основании получаемых от них грамот и писем мы знаем, что они обращаются к нам с этим титулом. Укажем в особенности, что далее и дяди наши, славные короли, без всякой зависти обращаются к нам с титулом императора и, как смею думать, признают это достоинство не ради возраста, ибо они старше меня, но во внимание к священному помазанию и возложению руки первосвященника и молитве, каковыми мы по божественной воле возведены были на сию высочайшую степень и в обладание Римской империей, которою владеем по божественной воле. Если патриархи возглашают на литургии одну империю, похвально поступают, ибо едина империя Отца и Сына и Св. Духа и часть этой империи есть Христова Церковь, которою Господь правит не чрез одного тебя и не чрез меня, хотя бы мы были так тесно соединены взаимной любовью, что казались бы единым существом. И не могу я верить, чтобы святейшие патриархи упоминали на литургии только твое имя, забывая других князей, не говорю уже о себе, так как Апостол повелел молиться за всех. Не может не приводить нас в крайнее изумление и то, что ваше высочество приписывает нам стремление к новому и необычному титулу, когда на самом деле таковым не может рассматриваться титул, полученный дедом нашим и от него перешедший к нам не по злоупотреблению, как ты претендуешь, но по воле Божией, по решению Церкви и возложением рук и помазанием от руки первосвященника, как легко ты можешь в этом убедиться по твоим архивным документам. Удивительно также, как можешь ты утверждать, что властитель арабов называется протосимвол, этого в наших кодексах не обретается, дай в ваших книгах арабские властители именуются то архонт, то король, то как, иначе, номы всем книгам предпочитаем Священное Писание, которое у пророка Давида говорит не о протосимволах, но о царях арабских. И каган не называется прелатом аварским или казарским, и болгарский властитель не называется князем (ргтсерз), но царем или государем (сготтиз). Все они иначе титулуются, чем ты говоришь: у всех у них ты отнимаешь наименование «василевс», чтобы насильственно привязать этот титул одному себе. И то вызывает смех, что ты говоришь по поводу императорского титула, что он не свойствен ни моим предкам, ни народу. Как же он не мой отечественный титул, когда он принадлежал уже моему деду, и как же он не свойствен нашему народу, когда известно, что римские императоры происходили и из испанцев и исаврийцев и казар: разве ты, будешь утверждать, что эти народы превосходят франков религией или доблестями? Далее, возлюбленное братство твое удивляется, почему мы называемся римским, а не франкским императором, но следует прежде всего знать, что, не будучи римским императором, я не мог бы быть и франкским. Это имя и достоинство мы приняли от римлян, у которых впервые появилось это высочайшее достоинство, когда получили по божественному изволению в управление римский народ, и город Рим, и матерь всех Церквей для защищения ее и возвеличения, отсюда перешла на наш род и королевская и императорская власть. Ибо франкские вожди назывались сначала королями, а потом императорами, именно те, которые помазаны были от руки Римского епископа. Так, Карл Великий, наш прадед, удостоившись помазания от первосвященника, первый из народа и колена нашего получил титул императора. Есть и другой способ достижения императорской власти помимо божественного изволения и безучастия первосвященника: одни получают это достоинство по простому предложению сената и народа, без собственного на то желания; другие ставятся в императоры воинами, а некоторые так просто, по капризу женщин, иные же другими способами приобретают власть в империи.

Но ты порицаешь и Римского епископа за его деяния, тогда порицай и Самуила, что он, презрев Саула, своего помазанника, помазал на царство Давида. Итак, любезнейший брат, перестань упорствовать, перестань склонять слух внушениям ласкателей. Франки принесли Господу разнообразный и обильный плод не только своим скорым обращением в христианство, но и тем, что обратили некоторых других. Конечно, к вам относится предсказание: отнимется от вас царство и дастся народу, приносящему плод (Мф., XXI, 43). Как Бог мог из камней восставить сыновей Аврааму, так был в состоянии из грубых франков приготовить преемников римскому императору. И как мы чрез веру стали семенем Авраамовым, а иудеи вследствие неверия перестали быть сыновьями Авраама, подобно тому мы через добронравие и православие приняли бразды Римской империи, а греки через злонравие и ложное исповедание перестали быть римскими императорами, изменив не только городу и столице, но даже и римскому народу и совсем забыв даже самый язык и переселившись совсем в другой город, столицу и народ и усвоив другой язык [36]. Но ты даешь обещание, что впоследствии, когда Богу угодно будет привести к совершению то, что мы поставили в совете нашем, мы можем получить и этот титул. Что касается нашего совета, я и теперь то же скажу, что прежде: не в моей власти изменять раз данное слово, я стою на нем без перемены. Но относительно титула, как доселе мы и отцы наши по плоти и крови носили его без умаления, так и на будущее время не преминем им пользоваться. Ибо у нас честь получается через отцов, а не чрез сыновей, и слава у нас переходит не от сыновей к отцу, но от отца к детям. Напоследок да будет известно, что тот сам не знает, что говорит, кто придает другому название «Рига»; хотя бы, как апостолы, ты говорил на всех языках, не исключая и ангельского, но не мог бы объяснить, от какого языка происходит это слово или какое достоинство обозначает этот варварский звук. Оно не имеет никакого смысла, и ты можешь толковать слово «Рига» как Rех разве как идиотизм собственного языка. Но если это не варварский, а латинский термин, то следовало бы, раз вы начали производить над ним свои операции, сделать с него правильный перевод на свой язык. И если бы сделан был подобный перевод, то что бы получилось, как не ?????????. Это подтвердят все переводчики Ветхого и Нового Завета. Если тебе претит этот термин, когда он употреблен другими, я предлагаю тебе тщательно читать греческие и латинские источники или выскоблить слово ????????, ибо на латинском rех значит то же самое, что ???????? на греческом.

Мы не можем прийти в себя от дальнейшего, что читается в письме вашего величества. Вы говорите, что в то время, как ваши, т. е. греки, вели осаду и храбро сражались под Бари, что будто бы в это время наши или только смотрели издалека, или проводили время в пиршествах и не оказали никакой помощи, и что поэтому нельзя было взять города. Тем не менее наши, «только смотря издалека или пируя», хотя были в весьма малом количестве, однако сделали на Бари нападение и с помощью Божией взяли город; ваши же, показываясь во множестве, как саранча, и после первого натиска, как кузнечики, растратив всю энергию в приготовлениях к делу, оказались негодны к настоящему бою. Ваше войско подобно саранче: быстро нападает, но немедленно ослабевает и, подобно кузнечику перед ястребом, лишено способности сопротивления, почему оно, не оказав никакого подвига, неожиданно и тайно отступило, обнаружив храбрость по отношению к некоторым христианам. Итак, брат, перестань смеяться над франками: они и у порога смерти не пренебрегают едой и удовольствиями и при этом не забывают дела. А что касается того, что их было мало, что, собственно, удивляет вас: то ли что их было мало, или что при всем том они сделали много. Почему их было мало, я у же прежде объяснял вам, но так как ты снова поднимаешь этот вопрос, то вот мой ответ. Мы долго ждали прибытия флота вашего и уже отчаялись видеть его и не думали, что в том году можем приступить к осаде Бари, поэтому мы позволили возвратиться на родину нашим воинам, оставив лишь небольшое число, какое казалось нам достаточным для того, чтобы препятствовать доставке съестных припасов. Вот почему появившийся неожиданно флот нашел на месте мало нашего войска. Однако же эта горсть, и еще значительно уменьшившаяся в числе до взятия Бари вследствие различных болезней, нанесла поражение трем эмирам, опустошавшим Калабрию, и погубила многих сарацин, чем оказала большую помощь вашим приверженцам. Следствием этого было не только ослабление калабрийских арабов, но окончательное разрушение могущества султаната Бари и облегчение средств к его завоеванию. Надеюсь, что ты имеешь известие об этих трофеях от своих. Прошу, однако, вашу братскую любовь не подвергать никакому наказанию патрикия Никиту за нанесенное им мне огорчение. Хотя он был дерзок и груб по отношению к царству моему до такой степени, что возбудил сильное недовольство среди многих преданных мне людей, которое нам удалось потушить лишь из любви и уважения к вам, тем не менее мы не находим достойным воздавать злом за зло. Почему просим, если ему угрожала какая кара, покрыть ее благосклонностью из любви к нам. По отношению к апокрисиариям апостольского престола не может быть, чтобы они были такими, каковыми рисует их ваше письмо. Эти лица избраны и одобрены папой из членов Церкви, известных продолжительной службой и ревностным исполнением своих обязанностей, и отправлены по желанию вашего величества. Посему было бы справедливо, чтобы вы снарядили их назад под такой надежной охраной, чтобы они не могли сделаться жертвой нападения пиратов или других злодеев. Этим ты, навлек на себя большое неудовольствие как со стороны духовного отца нашего апостолического папы, так и всей Римской Церкви: так неосторожно и без охраны ты проводил от себя тех, кого так сильно ожидал от апостольского престола.

Патрикий же Никита, когда флот был поручен местоблюстителю Адриану, как будто воспользовавшись этим, взял большую добычу с тех славян и, разрушив несколько городов, отвел в плен взятое в них население, и, однако, не было возвращено то, что потеряли вышеназванные достопочтенные апокрисиарии [37]. Не можем не поставить вас в известность, говоря о разрушенных наших городах, сколько народу из нашей славянской земли без всякой пощады забрано в плен, о чем и говорить нельзя без волнения. Это неблаговидный проступок — напасть на беззащитные дома и грабить имущество тех самых наших славян, которые стояли со своими кораблями под городом Бари в готовности сражаться на общую пользу и не предвидели угрожавшего им с другой стороны бедствия. Относительно этого увещеваем и просим желанную любовь твою: прикажи немедленно загладить эту ошибку и самих пленников возвратить назад, если только не пожелаешь окончательно разорвать соединяющий нас союз любви. Если же ты не поспешишь исправить этого, то не замедлит последовать нагие суровое мщение, ибо нельзя оставить безнаказанным то, что так безрассудно сделано было в презрение к нам. Точно так же мы были изумлены, когда прочитали в вашем письме отзыв о наших послах: будто они не умеют порядочно вести себя, ходят с обнаженным мечом, наносят удары не только животным, но и людям. Если это так, весьма мне досадно, и было бы желательно увериться в этом. Однако на обращенные к ним тщательные вопросы они всемерно отрицали те действия, какие им приписываются. И как нет такого свидетеля, который бы подтвердил доподлинно, в чем они обвиняются, то и не остается никаких оснований для того, чтобы подвергнуть их наказанию. И, кроме того, мы не так воспитали их и не к тому приучали, чтобы они поступали так, как вы утверждаете, так что не знаем, чему верить из всего этого. И совсем уже невозможными кажутся слова, что-де не мечами, а зубами разорвали бы они наших, если бы не удерживал их страх перед тобой, так как ничего подобного они не сделали бы, если бы и не находились в твоей власти, и совсем бы не побоялись ничего, если бы и находились в твоем царстве, и уже, конечно, не испугались бы не только такого числа, но и еще стольких же. Напоследок братство твое во Христе пишет нам по поводу Неаполя, что наш отряд вырубил там деревья и предал огню жатву, хотя Неаполь принадлежит твоей власти. Хотя этот город с древних времен был нашим, платя дань предкам наших благочестивых императоров, но мы от граждан Неаполя не требовали ничего, кроме обычных обязанностей и кроме того, что относилось к их собственному благу: именно, чтобы уклонялись от сношений с неверными и перестали преследовать христиан, ибо неаполитанцы снабжают неверных оружием и продовольствием и другими необходимыми предметами, сопровождают их по всей прибрежной полосе нашей империи и вместе с ними столько раз пытались воровски нападать на область блаженного Петра, князя апостолов, так что на самом деле Неаполь кажется Панормом или Африкой. Когда наше войско преследует сарацин, этим последним для спасения следует только перейти в неаполитанскую область; нет нужды бежать до Панорма, стоит лишь попасть в Неаполь, побыть там в безопасности, сколько понадобится, а потом опять неожиданно пуститься на грабеж [38]. Часто мы старались подействовать на них убеждением, но напоминания их только раздражали, так что они и своего епископа, который обращался к ним с увещеваниями избегать сношений с злодеями, изгнали из города и лучших граждан заключили в оковы.

Итак, любезнейший брат, да будет тебе известно, что наше войско, вспомоществуемое доблестию нашего верховного строителя, овладело городом Бари и вместе с тем удивительно ослабило и смутило сарацин Тарента и Калабрии и скоро бы их при помощи Божией уничтожило, если бы только со стороны моря была затруднена для них доставка съестных припасов или прибытие свежих сил из Панорма и Африки. Почему, принимая в соображение то обстоятельство, что на твердой земле почти или никогда не бывает недостатка в нашем войске, любезному братству твоему следовало бы озаботиться тем, чтобы назначить достаточный флот, который бы имел задачей не допускать с моря подвоза съестных припасов и в случае, если бы показались значительные отряды этого гнусного племени, мог бы с удобством противостоять им. Ибо хотя стратиг Георгий искусно ведет дело и ревностно борется по мере возможности, но все же он не в состоянии выступить против неприятеля, если бы где показались многие неприятельские корабли, так как в команде у него немного хеландий. И как некоторые сарацины, выходя из панормского разбойничьего гнезда и в надежде на защиту и помощь упомянутых неаполитанцев, разгуливают по Тирренскому морю, то необходимо немедленно послать флот и перехватать их, ибо они постоянно делятся добычей с калабрийскими сарацинами и ежедневно оказывают помощь Панорму. Поэтому, если будут перехватаны эти разбойнические суда, это сильно повредит арабам Панорма и Калабрии. При помощи Божией подчинив Калабрию, надеемся, к общему удовольствию, возвратить прежнюю свободу и Сицилии, что тем легче будет осуществлено, чем скорей они будут ослаблены, уничтожением разбойнических судов. Итак, нельзя медлить и не следует откладывать с посылкой флота, иначе, получив с моря продовольствие или приняв подкрепление с прибывших агарянских судов, они запасутся средствами и усилятся до такой степени, что после трудно будет ослабить их. И напрасно наши отряды стали бы сражаться с ними на суше, если они с моря будут получать продовольствие или подкрепления».

Изложенные в приведенном документе данные, весьма рельефно изображая положение борющихся сторон, прекрасно знакомят, с другой стороны, с местными элементами, принимавшими в этой борьбе участие. Как был слабо выражен в Южной Италии авторитет западного императора, это хорошо доказывает антихристианская и ненациональная политика Неаполя и других городов и составившийся против Людовика II заговор, вследствие которого он захвачен был в плен беневентским герцогом в тот же самый год, как Бари возвращен был под власть христиан. В изучаемый нами период, несмотря на все ошибки византийского правительства и на усиление мусульманского флота на Средиземном море и как бы вопреки позорному по своей реальной правде признанию западного императора, что друзья и приверженцы арабских корсаров обратили римскую Кампанию и Неаполь в пристанище для мусульман, сделав из этой страны второй Панорм и Африку, несмотря на все это: авторитет восточного императора стоял в Южной Италии довольно высоко, и, что всего любопытней, он опирался на действительную силу, которую признает за ним император Людовик, именно на морской флот.