Глава XIV ВИЗАНТИЯ И РУСЬ. ДОГОВОРЫ ПУТЕШЕСТВИЕ СВ. ОЛЬГИ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XIV

ВИЗАНТИЯ И РУСЬ. ДОГОВОРЫ

ПУТЕШЕСТВИЕ СВ. ОЛЬГИ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ

/ Исходный пункт в вопросе о происхождении руси есть начальная русская летопись и византийские известия, из которых школы заимствуют средства к нападению и защите. А так как византийские известия старше русской летописи, то они имеют и большее значение в нашем вопросе.

Древнейшие упоминания о руси относятся к первой половине IX в (1).

Любопытная особенность древнейших известий та, что в них русь представляется под властью кагана. Если сопоставить с этим то обстоятельство, что митрополит Иларион в похвальном слове Владимиру называет его каганом нашем земли, то отсюда получается следующий вывод: Русское государство существовало и прежде 862 г. под управлением кагана. Эта Русь, которую одни называют черноморской, другие поморской, иные киевской, совершала морские походы и опустошала берега Черного моря еще до основания норманнского господства в Новгороде.

Далее целый ряд известий о Руси относится к походу Аскольда и Дира на Константинополь. Важность этих известий усматривается из того, что они идут от такого авторитетного лица, как патриарх Фотий (2), и освещают события 865 и 866 гг. Но патриарх Фотий не думал, что через 1000 лет поднимется горячий спор о происхождении руси, и не сделал никакого намека на то, какая русь нападала на Константинополь: славянская или скандинавская. Известия Фотия заключаются в следующем. В одной беседе он говорит о руси:

«Откуда разразился над нами этот гиперборейский и страшный удар громовый! Вышло с севера войско, поднялись племена с крайних пределов земли. Слух не предупредил об их походе, неожиданно было появление их и причиненные нам страдания. Между тем сколькими странами и племенами и реками судоходными и морями, не имеющими гаваней, мы отделены от них?»

В другой беседе характеризуется русь более типическими чертами.

«Это народ неизвестный, не важный, народ, причисленный крабам, не имевший значения, но получивший известность и прославившийся от похода на нас, ничтожный и бедный, но достигший высоты и обогатившийся, народ, где-то вдали от нас живущий, варварский, находящийся в кочевом быту, надменный своим оружием, беззаботный, упорный, не признающий военной дисциплины; этот-то народ быстро, во мгновение ока, как морская волна, нахлынул на наши пределы».

В 867 г. Фотию еще раз пришлось говорить о руси в окружном послании к епископам:

«Не только болгаре обратились к христианству, но так же и тот пресловутый народ, который всех превосходит грубостию и зверством, т. е. так называемая русь. Этот народ, поработив соседние племена и чрез то чрезмерно возгордившись, поднял руку и на Ромэйскую империю. Но теперь он переменил эллинскую и безбожную веру на чистое христианское учение, вступив в число преданных нам и друзей».

В приведенных местах нет такого признака, который бы давал нам повод. извлекать из них доказательства в пользу скандинавской или противоположной ей школы. Оттого приверженцы той и другой объясняют эти места каждый в пользу своей теории.

Но можно по крайней мере видеть, что недостает в известии Фотия этнографического и географического признака: славян подразумевают византийцы, говоря об руси, или русь, призванную из-за моря, скандинавскую?

Ряд писателей, свидетельствующих о нападении руси на Константинополь при Игоре, дает этой руси название Русь Дромиты из рода Франков (3).

Этими местами в сущности нельзя пользоваться для разрешения нашего вопроса, потому что самое слово «Дромиты» возбуждает много споров и едва ли не представляет ошибочного чтения (вместо «дронгиты» от ???????).

В сочинениях Константина Порфирородного, который знал об руси не понаслышке, ибо он принимал у себя княгиню Ольгу и интересовался особенностями русского быта, встречаются разнообразные сведения о руси X в. Так, из его сочинений узнаем, что русь играла довольно важную роль в византийской морской службе: в критском походе 902 г. участвовала русская эскадра с 700 человек экипажа; в итальянском походе 936 г. упоминается 415 русских; в другом критском походе, 949 г., участвовало 9 русских судов и на них было экипажа 629 человек. Независимо от того русь служила в царской гвардии. Но если мы отнесемся и к Константину с запросом — славянская это русь или скандинавская, то прямого ответа у него не найдем. Есть, правда, одно место, по моему мнению, недостаточно оцененное, в котором можно видеть намек на географическое положение Руси (4):

«Русские соседят с печенегами и последние часто грабят Россию и вредят ей. Русские стараются жить в мире с печенегами, ибо покупают у них волов, коней и овец, которых в России нет».

В этом замечании как будто видится указание на противоположность между Великороссией и Малороссией; первая и ныне нуждается в хорошем скоте, который доставляется из Малороссии.

Наконец, приведу еще несколько мест, которые тем больше должны иметь интереса, что в первый раз пускаются в научный оборот. Таковы, между прочим, загадки на слово Р?? (из бумаг Газе, в Парижской национальной библиотеке):

1) Имя мое мученик и в то же время птица. По отнятии трех первых букв ты увидишь гордое надменное языческое племя (?????). Загадка дана на слово Ф????? и относится к языческой эпохе Руси.

2) Меня производит сладко рождающее животное, одаренное способностью летать. Я часто нахожусь в храмах и пользуюсь вниманием молящихся. Если отнимешь две первые буквы, то три остальные будут обозначать надменной гордости варвара скифа. Эта загадка дана на слово ????? — воск, она снабжена притом разгадкой, в которой прямо обозначено, что по отнятии первых двух букв данное слово значит русский народ. Итак, варвар скиф и русский народ в представлении византийцев X в. суть равнозначащие термины.

Не менее любопытна надпись на пьедестале одной колонны, стоявшей на Тавре, которая толковалась в том смысле, что Русь завоюет Константинополь (5). Это толкование надписи относится к X в. и притом не может иметь в виду той руси, которая служила во флоте и гвардии византийского императора, ни единоплеменной с ней скандинавской руси в Киеве.

Итак, византийские известия о руси вообще не дают ответа на географические и этнографические запросы, не позволяют с точностью определить — норманнов или славян подразумевали византийцы, говоря о руси. Но мы видели также слабый географический намек у Константина, заметили затем параллелизм представлений о скифе и русском и, наконец, отметили, что предсказание о завоевании Константинополя Русью несовместимо с допущением в военную службу той же руси и в ту же эпоху.

Но в русской и византийской летописи есть другие термины, или заменяющие слово «русь», или параллельно употребляемые. В русской летописи двойник руси — варяги, в византийской — скифы. В нашей летописи «русь» является заменителем термина «варяги». Варяги в летописи даже предшествуют Руси: «имаху дань варязи (859), изгнаша варязи за море (862), от тех варяг прозвася Русская земля». Слово «варяг» есть двойник «руси», эти слова находятся в таком тесном родстве, что у нас обычны выражения: варяжские князья, варяги-русь, варяжский вопрос и т. п. Византийцам хорошо известен этот этнографический термин, который у них также употребляется (в XI в.) рядом с русью. В истории борьбы русских школ варяги составляли своего рода приз, за которым долго гонялись норманисты и их противники. Но так как и варягов не удавалось приурочить ни к какой местности в Европе, то понятно, что погоня за этим призом была безуспешна. Ныне вопрос о варягах утратил свой острый характер, после того как стало известно, что норвежский герой Гаральд (XI в.) был сыном короля Варангии (6), т. е. что Норвегия называлась землей варягов. Так как в XI в. византийцы, ставя рядом варягов и русь, не смешивают одно имя с другим, то очевидно, что они различали этнографически эти термины и, следовательно, вопрос о руси остается еще открытым, хотя и доказано скандинавское происхождение варягов.

Остается, таким образом, другой двойник руси — скифы. Уже у писателя Льва Диакона, принимавшего личное участие в войне с Святославом, русские называются скифами и тавроскифами. Впоследствии это смешение этнографических терминов становится у византийских писателей обычным. Позднейшие писатели, упоминая даже о походах руси X в. и о чудесной помощи, оказанной Влахернской Богоматерью, называют нападавших скифами. В одном рукописном слове в честь Богородицы перечисляются враги, против которых она мужественно обороняла Византию, — это персы, скифы, агаряне, болгаре и латиняне. В XVII в. икона Влахернской Богоматери привезена была в Москву, причем сообщена и история этой святыни, в которой описано место, где потонули кагана скифского корабли (7).

Вопрос о происхождении руси, поставленный в близкую связь с скифским, далеко не исчерпывается. Но я не могу долее останавливать на нем ваше внимание. Если бы вы спросили меня теперь, к которой школе сам я присоединился бы охотней, я бы ответил: к норманнской, хотя не без сожаления. На сторону норманнской школы обязывает стать рассудок и логика сохранившихся текстов, но к противоположной школе влечет чувство и опасение пожертвовать живой действительностью, наблюдаемой в жизни и деятельности Руси X в.

Умом России не понять,

Аршином общим не измерить.

У ней особенная стать:

В Россию можно только верить! [114]

С началом X в. русские князья начинают принимать участие в европейских событиях и Русь как этнографический термин, чем дальше, тем с большим напряжением и постепенно выясняющимся характером культурного европейского народа входит деятельным элементом в кругозор византийских и восточных летописцев. Следует думать, что начавшиеся со времени похода Аскольда и Дира и введения христианства после 860 г. сношения не прекращались до начала X в., когда Русь поддерживала уже с Византией соседские торговые и дружественные отношения и когда некоторые из русских состояли на военной службе империи, о чем в первый раз имеется указание в истории критского похода патрикия Имерия при Льве Мудром (8). С тех пор Русь, даже с точным обозначением ее приобщения к христианской вере [115], в течение X в. многократно встречается в военной, торговой и дипломатической истории Византии. Уже и сами по себе эти упоминания об отрядах русских, число которых до Владимира Святого колеблется в разное время от 415 — до 700 и которые участвовали в походах императорского флота на отдельных военных судах, снаряженных правительством, и получали за это определенное жалованье, могли бы подать повод к заключениям относительно способов и средств, какими были достигнуты эти благоприятные результаты по отношению к воинственному народу, только что начавшему свой героический период.

Весьма вероятно, что ко времени организации похода Имерия против Крита в Константинополе была уже постоянная русская колония и что приглашаемы были к участию в военных походах охотники из этой колонии. С другой стороны, в письмах патриарха Николая Мистика, которыми мы занимались выше, указывается, что в ожесточенной борьбе, завязавшейся между Болгарией и Византией в первой четверти X в., русские приглашаемы были в союз с империей уже не в смысле небольшого отряда добровольцев, а как народ, живший на северной границе и могущий сделать движение на Болгарию или на ее союзников в Юго-Восточной Европе. Так как в этих фактах заключаются древнейшие известия о международном значении Руси, то ясно, что их недостаточно только принять к сведению и, так сказать, внести на приход, но следует объяснить и дать надлежащее место в ряду других однородных фактов.

Исследователи древней истории России вполне основательно выдвигают крупное в культурном отношении значение сношений Византии с Русью и приписывают им громадное воспитательное по отношению к Руси влияние. Не становясь здесь в положение ни защитника, ни порицателя перешедших на Русь из Византии понятий и обычаев, отразившихся в разных русских учреждениях, по преимуществу же в устройстве Церкви и в развитии великокняжеской и царской власти, мы находим справедливым поставить в должные границы идею о заимствованиях и влияниях одной нации на другую, полагая эти границы в тех национальных устоях, которыми держится всякий народ, имеющий историческое призвание. Таким образом, заимствовала Русь из Византии по преимуществу то, что соответствовало ее собственным понятиям и вкусам. Как известно, в русской летописи после довольно загадочных известий о том, как началась Русская земля и что такое «варяги-русь», вставлены в летописный рассказ замечательные акты, именно договоры русских с греками. Если в составе летописного свода, в особенности на первых его страницах, встречается много сомнительных известий, заимствованных летописцем из народных преданий, то упомянутые договорные акты по самому формальному складу и по техническому содержанию в значительной части свободны от этого недостатка. Но и будучи освобождены от подозрения в подложности и вымысле, договоры не перестают оставаться до известной степени загадочными. Можно ли согласовать с культурным состоянием Руси в начале X в. то явление, какое представляют собой договоры с греками? Подобные акты, не имеющие современных примеров у других славян, заставляли бы приписывать Руси X в. немалое развитие как в государственном, так и в социальном и экономическом отношении. Поэтому литература этого вопроса весьма обширна, в ней затронуты русско-византийские отношения с разных точек зрения. Но есть одно обстоятельство, которое отнимает у договоров часть их характера авторитетности и документальности. При чтении договоров нельзя не испытывать больших трудностей и недоразумений, происходящих от особенностей языка, иногда путаницы в расположении мыслей и часто странных выражений, нуждающихся в комментарии. Кроме того, настоятельно требует разрешения вопрос: как могли сохраниться до времени составителя так называемого Несторовского свода документы, которых нет следа в византийской летописи? По отношению к языку многое объясняется тем, что пред нами находится перевод с греческого оригинала, не совсем точно сделанный и в самом начале, но затем еще попорченный переписчиками и толкователями, читавшими древнюю летопись и пытавшимися объяснить ее для себя. По отношению к той странной случайности, что сохранился только русский перевод договоров, а не греческий оригинал, указывают именно на такие характерные недостатки этого русского текста, которые не могут быть объяснены иначе как способом передачи на русский греческого выражения. Самая система составления договорных грамот, практиковавшаяся в Византии, хорошо объясняет, почему мог сохраниться перевод (9).

Лучшим и бьющим в глаза примером того, как странности русского текста находят себе единственное объяснение в соответствующем греческом выражении, служат известные слова: «равно другого свещания», повторяющиеся в начале почти всех договоров. Как то обстоятельство, что это выражение, неизменно и на одном и том же месте употребленное во всех договорах, выдает свой официальный и технический характер, так и его построение, необычное для русского языка, дает понять об его иноземном и переводном происхождении. В настоящее время выяснилось (10), что это выражение есть буквальный перевод весьма обычных в греческих актах слов: ???? ??? ?????? ??????????, что значит «копия» с другого договора или «список» с другой договорной грамоты. Этот технический термин ?о ???? находит объяснение своего происхождения в обычаях византийского делопроизводства, по которым официальный акт составлялся в двух экземплярах. Каждая сторона получала два экземпляра договора: один на языке той стороны, с которой заключается договор, другой в виде копии с того же экземпляра на языке своей страны! [116]

Находя здесь излишним входить в оценку мнений по специальным вопросам относительно договоров, обращаемся прямо к их содержанию и начнем с общего заключения, что литературное значение и материальная документальность первых трех договоров — 907, 911 и 945 гг. — должны быть рассматриваемы под одним углом зрения. Во всех договорах выражается действительная жизнь и обрисовывается взаимное отношение между русскими и греками и все памятники дают одинаково ценный материал для характеристики быта и государственного положения Киевской Руси. Как официальные памятники, исходящие от народа, имеющего сложившиеся уже формы государственности и международных сношений, вызванных торговыми и другими культурными интересами, договоры представляют замечательный источник, которым, как и своим летописным сводом, она выгодно рисуется в истории славян той же эпохи. Для историка, если он встречается с новым и не находящим параллелей фактом, является обязательным подыскать для него возможную обстановку в предыдущих и последующих отношениях. Договоры, конечно, должны быть поставлены в связь как с приобщением Руси к христианству после нашествия на Константинополь в 860 г., так и с участием русских в военных походах, проходящих через все X столетие, которое необходимо предполагает постоянное пребывание в Константинополе русской колонии. В смысле исторической и материальной обстановки для договоров мы должны также указать на замечательный и мало еще раскрытый по его культурному значению факт — это путешествие великой княгини Ольги в Константинополь и церемониал ее приемов при дворе, подробно описанный в придворном дневнике и сохранившийся до настоящего времени.

Сущность летописного рассказа о договоре 907 г., если освободить его от наслоений, привнесенных разными сферами, в которых обращалась рукопись, состоит в следующем. Кроме дани на войско, принимавшее участие в походе, «по двенадцать гривень на ключ» греки обязались вносить «укшиды» на русские города: Киев, Чернигов, Переяславль, Полоцк, Ростов, Любеч и на прочие города. Эта статья договора, свидетельствующая о праве городов участвовать в заключении договоров, составляет весьма характерную особенность тогдашнего политического строя России и должна быть признана важным фактом. Далее в высшей степени ценны указания на торговые связи: русские, приходящие в Константинополь, получают от правительства продовольствие, купцы же имеют право на месячину в течение 6 месяцев и по миновании этого срока и по окончании торговых сделок возвращаются домой, будучи снабжены всем необходимым для пути. Русская колония, как и прибывавшие по делам в Константинополь временные посетители, помещались в определенном месте, именно, в квартале св. Маманта. Там они обыкновенно приставали, высаживаясь с судов, и там подвергались переписи, после чего им было выдаваемо содержание. Дабы предупредить всякие неожиданности, поставлено требование, чтобы русские входили в город для своих дел одними воротами в сопровождении царского пристава, не больше 50 человек зараз и без оружия. Договор обе стороны скрепили клятвою: византийские цари целовали крест, а Русь клялась «по русскому закону» оружием своим и призывала в свидетельство Перуна и Белеса. Таковы главнейшие черты, характеризующие договор 907 г., который на страницах летописного свода испытал некоторые дополнения и легендарную окраску.

Культурное значение завязавшихся между Византией и Русью отношений по преимуществу отмечается договорами 911 и 945 гг., которые и по своей форме вполне выдержали характер подобного рода документов, заключенных империей с торговыми итальянскими республиками. В занимающих нас договорах после перечисления имен русских послов, которые вообще отличаются неславянским происхождением, следует положение моральных и материальных мотивов к заключению договора и затем содержание договора распределяется по отдельным статьям. Таким образом, статьи 3–7 Олегова договора определяют наказания за убийство, раны, татьбу и грабеж — это статьи уголовного права, регулирующие жизнь русской колонии в Константинополе и ее отношения к местному населению. Здесь, между прочим, одной статьей решался вопрос о наследстве посла русского, умершего в Константинополе. Если отыщется завещание, то наследство переходит согласно воле завещателя; если же нет, то его берут соотечественники умершего и передают законным наследникам в России. Статьей 8 договора предусматривается случай кораблекрушения.

Известно, что в то отдаленное время признаваемо было так называемое береговое право, по которому всякое судно, выброшенное волнами на берег, считалось собственностью тех, кому принадлежал берег; в средневековую эпоху это право имело большое значение, но обращалось часто в разбой: береговые жители грабили нередко и те суда, которые просто приставали к берегу, и захватывали корабли. Даже в открытом море, считая его такой же собственностью, как и берег. Русские обязываются не брать себе греческих кораблей, пострадавших у их берегов, а должны со всею предосторожностью довести судно в Грецию; если же судно пострадало слишком сильно, то его отводят в Русь, груз продают и при первом удобном случае возвращают стоимость его грекам. Следующие главы договора объясняют, как действовать при выкупе пленных, какую сумму можно требовать за каждого; далее, в каком положении должны находиться русские, служащие в византийской службе, наконец, обе стороны обязываются выдавать друг другу преступников, и притом на равных условиях.

Договор Игоря от 945 г., кроме некоторых статей, касающихся бытовой и общественной жизни и сходных отчасти со статьями Олегова договора, освещает новые важные стороны отношений русских к Византии. Статья 2-я договора совершенно неожиданно для нас обставляет сношения киевских купцов и вообще руси с греками такими формальностями, которых трудно было бы искать в русском обществе в начале X в. Для предупреждения различных недоразумений и неприятностей византийское правительство требует, чтобы все русские, отправляющиеся в июне месяце в Константинополь, имели при себе грамоту от великого князя, где было бы обозначено, сколько идет людей и на скольких кораблях; только под таким условием русские могли быть рассматриваемы в Царьграде как люди, приходящие с «миром», а не как шайка разбойников. Если же придет какая-нибудь толпа русских без княжеской грамоты, то они будут удержаны греками, пока не будет дано знать русскому князю.

В этом договоре повторяются статьи о том, что русские должны жить около церкви св. Маманта и могут входить в город через одни ворота в числе не больше 50 человек без оружия в сопровождении «царева мужа».

Если, как выясняется из договоров, отношения Руси к Византии устраиваются правильно и обусловливаются договорами, то естественно искать других данных, которые бы подтверждали эти правовые государственные отношения. В таком смысле обращают на себя внимание те части договоров, которые касаются взаимных обязательств относительно спорных областей, равно как военного соглашения на счет посылки вспомогательных отрядов. Между прочим, в 8-й статье встречаем следующее постановление: «относительно херсонской земли и всех городов, которые в ней находятся, князь русский не имеет власти воевать эту страну, и она не покоряется русским». Если в 945 г. устанавливается пункт, исключающий херсонскую страну из-под зависимости Руси, то ясно, что бывали уже попытки Руси завладеть этой страною. Таким образом, те намеки на походы русских в Крым, которые находим в летописи, очевидно, имеют известное историческое основание. Как бы в вознаграждение Игоря за отказ его от обладания херсонской страной в той же статье договора определено: «если русский князь пожелает получить от нас вспомогательный отряд для своих войн, мы пошлем его в таком числе, как ему будет нужно». Эта статья подтверждается многократными упоминаниями в истории о русском военном отряде в войнах Византии. Рядом с 8-й статьей договора необходимо поставить 10-ю и 11-ю, где также устраняется по возможности участие русских в делах черноморских.

«Когда русские, — говорится в 10-й статье, — найдут херсонцев, ловящих рыбу в устьях Днепра, то да не причиняют им никакого зла, и да не имеют власти зимовать в устьях Днепра…»

Сказанного достаточно, чтобы дать понять о значении договоров Руси с греками для истории внутренней жизни русского народа и его политических отношений в X столетии. Договоры показывают, что Византия находила возможным вступать с Русью в международные сношения как с государством, правильно организованным. В государственном архиве империи хранилась формула письменных сношений с русским великим князем. Наиболее живо представлены культурные интересы в обстоятельствах, сопровождавших посещение Константинополя св. Ольгой в 957 г.

Про Ольгу в русской летописи рассказывается, что она в Константинополе крестилась, что при этом благодаря своему уму приобрела уважение византийского императора, которого «переклюкала» [117]. Русские памятники говорят довольно много об этом путешествии Ольги, но особенно подробно и живо описано оно у Константина Багрянородного (11). Прежде всего есть одно странное обстоятельство в византийском рассказе о приеме Ольги в Константинополе. Статья обозначена совершенно так же, как озаглавлена беседа патриарха Фотия: на нашествие Руси (12), — т. е. посещение Ольги обозначено на греческом языке выражением, имеющим смысл нашествия с враждебной целью или военного похода. Так как известие русской летописи в этом случае расходится с византийским, ибо первое все внимание сосредоточивает на крещении Ольги, а второе ничего не говорит о крещении, то давно уже высказано было мнение, что, может быть, Ольга два раза была в Константинополе. Следует еще присовокупить, что византийское известие не может возбуждать против себя никаких сомнений, ибо это есть дворцовый журнал, описывающий парадные приемы послов и посетителей из иностранных государств. Русские, посещавшие Константинополь в конце XII в., находили еще там некоторые воспоминания об Ольге. Так, Новгородский архиепископ Антоний говорит, что ему показывали в храме св. Софии между прочими святынями и драгоценностями «блюдо велико злато служебное Ольги Русской, когда взяла дань [118], ходивши ко Царьграду».

Какою целью руководилась Ольга, предприняв путешествие в Царьград, об этом ничего нельзя сказать точного, догадки же сосредоточиваются главнейше на том, что она желала в Константинополе креститься. Независимо от того в церемониале приема Ольги есть несколько любопытных для нас черт, Торжественный прием ей сделан был в среду 9 сентября 955 г. По обычаю византийского этикета, Ольга должна была пройти по многочисленным залам и галереям императорского дворца, прежде чем попасть и тронную залу, великий триклиний Магнавры, где стоял Соломонов трон. Этот трон был чудом искусства, которое не могло не поразить воображения. Иностранца, подходящего к трону для поклонения императору, окруженному блестящей свитой военных и придворных людей в парадных мундирах, поражал сюрприз за сюрпризом. Прежде всего раздавались звуки золотых и серебряных органов, скрытых от глаз занавесями и коврами. Затем на золотом троне поднимались золотые львы и страшно рыкали, по золотым деревьям вокруг трона золотые птицы начинали гармонические песни.

Нет сомнения, что византийский двор по блеску и роскоши превосходил все, что знала тогдашняя Европа, и что этикет придворных церемоний, на исполнении которого византийцы очень сильно настаивали, должен был производить чарующее впечатление.

Ольгу приняли с соблюдением всех церемоний, может быть утомительных, причем ей оказана особенная честь в том отношении, что за приемом у царя последовал прием у царицы, менее парадный, в ее собственных покоях; на втором приеме был и царь и вся царская семья, и здесь Ольга могла запросто разговаривать с царем и царицей. В этот же день был парадный обед в Юстиниановской зале. Ольга была посажена не за царским столом, а за ближайшим к царскому, за которым сидели первые придворные дамы. Во время обеда пели придворные певчие и давались сценические представления. Отличие от обыкновенных обедов и здесь было в том, что сладкое было подано за отдельным столом, где заняли места члены императорской фамилии и куда приглашена была Ольга. В тот же день в другой зале дворца давался обед для свиты Ольги.

18 октября дан был во дворце другой обед в честь Ольги и ее свиты. В одной зале, где обедала свита Ольги, присутствовал царь, в другой же, где обедала Ольга, — царица с семьей.

Есть возможность вычислить, как велика была свита Ольги, потому что в придворном журнале указано, кому какие дары сделаны были после обеда. Оказывается, что мужской персонал свиты, приглашенный к обеду, простирался до 88 человек, женский — до 35. Княгиня Ольга получила в подарок от двух до трехсот рублей и золотое блюдо, может быть, то самое, которое видел в храме св. Софии архиепископ Антоний.

В свите Ольги находилось, между прочим, духовное лицо, священник Григорий. Все заставляет думать, что этот священник привезен был Ольгой из России и что, следовательно, она была уже христианкой, когда прибыла в Константинополь. Если же это так, то общепринятое мнение о крещении Ольги в Константинополе имеет за собой мало достоверности или, чтобы отстоять его, следует предполагать еще другое путешествие ее в Константинополь.

По моему мнению, Ольга посетила Константинополь не ради принятия христианства и не с военною целью. Цель ее посещения может быть понята, если обратить внимание на состав ее свиты, принимаемой во дворце и награждаемой подарками. Без сомнения, во дворце принимали не всех прибывших с княгиней: о матросах, напр., нет и помину, военные люди представлены в небольшом количестве. Из 88 человек, приглашенных к столу, было 44 торговых, или, по тогдашнему выражению, гостей, и 22 поверенных, или послов, от русских бояр. Очевидно, главнейший элемент в свите был не военный, а торговый; 22 представителя от бояр могут указывать на такое же число городов или волостей, по которым сидели подчиненные русскому князю правители. Мы усматриваем, таким образом, здесь выраженными торговые и земские интересы, которые уже в X в. находились в значительной зависимости от правильных сношений с Византией. Путешествие Ольги иллюстрирует договоры с греками, в которых также сильно выступает стремление установить мирные сношения с империей.

Ольга, принимая под свое покровительство эти интересы, могла иметь, конечно, и свои цели при посещении Царьграда. Русское предание приписывает Ольге высокую мудрость, необыкновенный ум и административные способности. Следует думать, что высочайшая политическая мудрость князей X в. заключалась в том, чтобы сблизить Русь с Византией более тесными узами и перенести в Россию культурные начала из византийской империи. Согласно со всеми преданиями об Ольге, можно утверждать, что она своей поездкой в Константинополь должна была произвести в умах своих современников такой же переворот взглядов, как Петр своим путешествием в Западную Европу. Византия могла поразить воображение не только своим придворным церемониалом, но и формами общежития и складом всей жизни. Если лучшие люди X в. могли составлять себе идеалы, то эти идеалы они могли находить в лучших формах общежития и в культуре образованнейших народов, а для той поры Византия была образцом недосягаемым.

Что особенно привлекало в этом отношении русских людей, это, бесспорно, святыни цареградские, религиозные обряды и торжественное богослужение. Мы имеем несколько описаний путешествия в Царьград из позднейшего времени и по ним можем судить, как св. София со всем ее великолепием и торжественной обстановкой могла действовать на чувство. Кто раз видел в ней торжественное богослужение и слышал художественно исполняемые церковные песни, тот не мог не испытать сильного потрясения. Не одни русские послы Владимира вынесли из св. Софии то впечатление, что там Бог пребывает с людьми и что, присутствуя в византийском храме, забываешь, на небе или на земле находишься; с теми же впечатлениями уходили и армяне, и грузины, и болгаре. Ольга испытала эти сильные впечатления, и ее приближенные дамы и свита запаслись в Константинополе новыми воззрениями, которые скоро должны были произвести переворот в жизни русского государства.