V

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

V

Внешняя политика Святослава.

Значение движения руси в Болгарию.

Угнетенное состояние Византии

Политические идеалы X в. всего наглядней выражены в деятельности Святослава. Типические черты этого князя так хорошо известны, что мне нет нужды напоминать их, а достаточно будет подобрать из них то, что относится к освещению международной политики Руси.

Святослав первый открывает для России окно в Европу и заявляет притязание поставить Россию в число европейских государств. Для языческого народа, каким была русь, это была неосуществимая задача. Чтобы быть европейским народом в X в., для этого нужно было принять христианство. Все государства, образовавшиеся на развалинах Римской империи, полагали основания своей государственности актом принятия христианства. Миновать этого было так же трудно тогда, как теперь нельзя претендовать на государственность без одобрения таковой великими европейскими державами. Религия в X в. имела ту же силу, что политика в XIX в., иначе говоря, религия с политикой шла об руку.

Первый шаг Святослава в указанном направлении сказывается в его болгарских походах. Походы Святослава в Болгарию и переход русских за Балканы в 968–973 гг. уже потому имеют глубокую важность в истории международной русской политики, что эти походы связывают в нашем представлении X и XIX столетия.

Движение русских к Дунаю в X в. не сопряжено было, впрочем, с такими политическими затруднениями, как в XIX в. Между Русью и Болгарией не было чуждых этнографических элементов, тогда еще не существовало Молдавии и Валахии, или Румынии: для русской колонизации была открыта в этом направлении свобода. В одной летописи позднейшего, впрочем, происхождения между русскими городами показаны Видин, Силистрия и молдавский город Сочава.

Давно уже выступил поэтому в русской науке вопрос об определении границ древнейших русских поселений на юго-западе: в самом ли деле русский элемент простирался до Дуная? Вот что оказывается по расследованиям разных ученых. В прошлом столетии в Трансильвании было четыре селения, в которых говорили по-русски. Что это не были новые поселенцы, видно из того, что в XIII и даже XII в. упоминаются в придунайских областях русские. Часть их, под именем бродников, принимала участие в борьбе болгар с Византией. Таким образом, можно приходить к выводу, что в X в. между Днепром и Дунаем было славянское население, которое не затрудняло, а облегчало движение руси на юго-запад.

Царь Никифор Фока послал к Святославу правителя Корсунской области Калокира с предложением начать войну с болгарами. Для Византии важно было только отвлечь силы болгарские к Дунаю, и едва ли Никифор Фока ожидал сериозных последствий от русского вторжения. Но посол его, Калокир, несколько выступил из своих полномочий и указал Святославу на политические и тор- говые выгоды движения руси к Дунаю. Говорят, что и сам Калокир задумывал отложиться от царя Никифора и основать независимое владение. В первый поход Святослав является другом империи. По русской летописи, он имел с собой не больше 10 000 человек, по иностранным известиям, видно, что он вторгся в Болгарию не один, а с союзниками: венграми, печенегами и славянами. В Болгарии началось сильное движение, против ожидания Фоки успех Святослава был громадный: он захватывал болгарские города, оставлял в них гарнизоны и, по-видимому, начинал домогаться полного завладения Болгарией. Тогда Никифор Фока подкупил печенегов, и они напали на Киев.

В 971 г., похоронив свою мать, Святослав пошел снова в Болгарию, и на этот раз уже по собственному почину. Но теперь положение дел в Болгарии совершенно изменилось. Прежде всего на византийском престоле вместо Никифора Фоки был Иоанн Цимисхий, который совсем не разделял взглядов своего предшественника на болгарские дела и успел не только примириться с болгарским царем, но и убедить его, что Святослав — опасный соперник для самостоятельности Болгарии, между тем как Византия не посягает на эту самостоятельность. Таким образом, если в первый поход Святослав имел на своей стороне даже болгар, во второй он нашел в них союзников греческого императора и должен был каждый шаг брать с бою. Занятые им в первый поход города теперь не хотели впускать его, и он должен был прибегнуть к суровым мерам, желая страхом удержать Болгарию в повиновении. В Болгарии началось сильное движение против русских, которого Святослав не понял и которое его выводило из себя: за измену он преследовал болгар суровыми карами. Понимая, однако, что изменившееся расположение болгар имеет свое объяснение в византийской политике, Святослав слишком самонадеянно двинулся за Балканские горы. В дальнейшем русские и византийские известия расходятся: первые сильно восхваляют доблести русских, вторые выставляют на первый план победы греков. Но что Святослав за Балканами имел большой успех, на это мы имеем разнообразные и не подлежащие сомнению указания, почерпаемые притом из византийских источников.

Царь Иоанн Цимисхий понял, что Святослав — опасный соперник, и уведомлял его о своей готовности вступить с ним в мирное соглашение, но Святослав потребовал слишком много отступного и с похвальбой сказал, что иначе он дойдет до Константинополя и поставит шатры свои перед воротами столицы. Этого мог Святослав достигнуть, если бы была обеспечена верность Болгарии; у него, правда, и была своя партия, но она оставалась ему верна только до тех пор, пока перевес был на стороне русских. Русский гарнизон остался в больших городах, как Великая Преслава, Силистрия, но Святослав не принял мер к защите балканских проходов — это и погубило русских.

За Балканами были большие сражения около Филиппополя и Адрианополя. По русским известиям, адрианопольская битва имела решительное значение, она очищала русским дорогу к Константинополю и произвела в столице переполох: «И одоле Святослав, и бежаша греци, и пойде Святослав ко Граду, воюя и грады разоряя, яже стоять и до днешнего дне пусты».

По византийским известиям, победа осталась за греками и десять тысяч русских убито было под Адрианополем.

Здесь было бы неуместно входить в критическую оценку известий. Я думаю, что ни русские, ни греки не были сознательными и заведомыми искажателями фактов. Дело в том, что сначала было в Южной Болгарии успешное движение русских вперед — оно и отмечено русской летописью, а потом последовало отступление, когда в тылу показалась византийская армия, отступление с потерями и уроном — оно отмечено в византийских известиях.

Но независимо от того мы имеем любопытные отрывки греческой лирики, в которых весьма наглядно изображено состояние умов того времени и которые не оставляют сомнения, что Святослав доходил до Константинополя.

Вот, например, отрывок из стихотворения Иоанна Геометра, писателя X в.

«То что делается на Западе, какое слово это выскажет? Толпа скифов как будто на своей родине рыщет и кружит здесь по всем направлениям. Они с корнем вырывают крепкую породу благородных мужей, и меч делит пополам младенцев. Прежде крепкие города — обратились в груду развалин; табуны лошадей — там, где жили люди. Так истребляются страны и села. А ты, царственный очаг, Византия, скажи мне, до какой участи дошел ты, город, столько же теперь превосходящий других бедствиями, сколько прежде счастием. Ты ежедневно потрясаешься, и рушатся самые твои основания. И твои обитатели вместо светлых и красивых дворцов осуждены жить на пустынных островах, притаив дыхание».

Угнетенное состояние Византии по случаю военных успехов Святослава выражено еще в надписи на гробнице царя Никифора Фоки. Неудачи первых лет Цимисхия, в особенности страшные бедствия, причиненные русскими, естественно вызывали в современниках чувство сожаления к Фоке, убитому Цимисхием. Это в самом деле был необыкновенный человек, как это выражено в одном произведении: «Не наводи красками изображение владыки, а смешай алмаз, золото, серебро, камень, медь и железо и вылепи из этой массы статую. Сердце его сделай из золота, бюст из блестящего серебра, руки из меди, мышцы из адаманта, ноги из камня, голени же и спину и голову из железа». К этому-то герою сделано следующее обращение, вызванное страхом Святославова погрома: «Тот, кто прежде был крепче мужей и не боялся меча, сделался легкой добычей женщины и меча. Тот, кто держал в руках власть над всей землей, покоится теперь на маленьком кусочке земли. Но встань, царь! Устрой твое пешее и конное войско, фаланги и полки. На нас устремляется русское всеоружие; скифский народ в бешеном порыве наносит убийство, разоряет твой город! Не покидай нас, сбрось камень, который держит тебя. Если же нет, то хоть вскрикни раз своим голосом, может быть, одно это рассеет их. Если же тебе и того неугодно, то прими нас всех в свою гробницу!»

Автор этого произведения, намекающий, между прочим, на коварную измену царицы, которая затем вышла замуж за Иоанна Цимисхия, конечно, не поставил своего имени под сочинением и не мог его сделать известным (Сramer. Аnecd. IV), но вопрос об имени для нас мало имеет значения; в произведении во всяком случае выражено сильными чертами состояние византийского общества в период войн Святослава. В этом в конце концов я не могу не видеть важного доказательства в подтверждение известий русской летописи.

Иоанн Цимисхий воспользовался тем, что у Святослава не было достаточного прикрытия. Морем он подвез войска в Силистрию, а сам выступил против передовых русских отрядов во Фракии. Отступление было отрезано и тем, что Балканские проходы оказались в руках болгар, которые теперь открыто стали за греков. К этому периоду войны относятся блистательные страницы истории Льва Диакона, читая которого нельзя не переноситься к героям Троянской войны.

Тому же греческому писателю мы обязаны живым описанием наружности Святослава в момент свидания его с Цимисхием: «Святослав переезжал Дунай в скифской лодке и, сидя за веслом, греб наравне с прочими. Он был среднего роста, не слишком высок и не слишком мал, с густыми бровями, с голубыми глазами, с плоским носом, брил бороду и носил большие усы. Голова была совсем голая, и только на одной стороне висел локон волос, означающий знатность рода. Шея толстая, плечи широкие, и весь стан довольно стройный. Он казался мрачным и диким. В одном ухе висела золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами. Одежда на нем была белая, ничем, кроме чистоты, от других не отличающаяся».