Глава XXIX ПАТРИАРХАТ И ПАПСТВО. РАЗДЕЛЕНИЕ ЦЕРКВЕЙ

Глава XXIX

ПАТРИАРХАТ И ПАПСТВО. РАЗДЕЛЕНИЕ ЦЕРКВЕЙ

Весьма продолжительный и богатый как внешними фактами, так и разнообразными успехами внутреннего развития Македонский период может иметь в глазах историка и то еще значение, что к концу его частию осуществляются в определенных исторических событиях, частию лишь намечаются в подготовительных стадиях такие явления всемирно-исторической важности, которые по своему реальному и бытовому значению в живой действительности вполне обнаруживаются лишь в следующем за македонским периоде.

Исследователи и писатели по предмету церковной схизмы между Константинополем и Римом в недоумении останавливаются перед тем странным обстоятельством, что в 1054 г. для схизмы, послужившей первой причиной к бесповоротному разделению Церквей и сделавшейся источником столь много оплакиваемых той и другой стороной бедствий для христианской Церкви, собственно, не было в наличности таких фактов, которые бы вызывали неминуемый разрыв или которые бы по своему происхождению относились ко времени папы Льва IX и патриарха Михаила Кирулария. Действительно, недоразумения между Церквами были старые, правда со временем обострявшиеся, но не имевшие в себе задатков к особенно угрожающим осложнениям. Нужно принять в соображение и то, что нежелание открытого разрыва и боязнь вытекающих отсюда последствий служили сдерживающим началом для Восточной и Западной Церкви в смысле тщательного оберегания от новшеств. Но если не было реальных поводов к разрыву, то необходимо допустить искусственное и сознательное обострение отношений, имеющее причину в личных характерах папы и патриарха и в преследуемых ими преступно-эгоистических целях. С этой точки зрения в исторических трудах подвергаются тщательному анализу и осуждению действия или современного схизме папы, или патриарха в соответствии с тем, на какой стороне стоит сам писатель. Трудность изучения этого капитального в истории отношений между Западом и Востоком вопроса, значение которого, мало понятое и оцененное в ближайшее ко времени разрыва время, вырастает и становится более и более рельефным, если на него смотреть в перспективе, зависит, между прочим, и от того, что современные писатели мало его выяснили именно с той стороны, которая для отдаленного от событий историка представляется существенной и единственно важной. Именно, недостаток желательных подробностей в современных известиях оставляет до сих пор под сомнением этот вопрос: сознательно ли шли на церковный разрыв папа и патриарх и кто выигрывал от разрыва?

Хотя для нас было бы весьма трудно дать здесь много места изложению вопроса о разделении Церквей, но ввиду требований последовательности и систематичности считаем полезным выяснить его значение в византийской истории столько же со стороны общих мотивов, восходящих к IX в., как и с точки зрения побуждений и настроений эпохи Михаила Кирулария. Не может быть сомнения, что обе эти стороны одинаково влияли на разрыв отношений между христианскими Церквами Востока и Запада и что в XI в. на настроения непосредственных виновников разрыва должны были влиять факты, впервые открывшиеся в IX в. Кто привык вникать в сложившиеся отношения между Западной и Восточной Церковью, должен признать зависимость их как от разности письменных и культурных особенностей латинских и греко-славянских рас, так равно и от противоположности политических притязаний Западной и Восточной империи, необходимо приведших их к взаимному столкновению. Если бы в разрыве между Церквами приписывать большее значение личным и, следовательно, довольно случайным причинам, коренившимся в характере тогдашних представителей церковности в Константинополе и в Риме, то при добром желании давно бы нашлись средства ослабить острый характер возникших недоразумений, но, как можно в настоящее время видеть, всякие надежды на воссоединение разделившихся Церквей должны считаться несбыточными и, как мы глубоко убеждены, никогда при свободном самоопределении не могут осуществиться. С оговоркой можно допускать воссоединение, как то и случалось не один раз, в том случае, если одна сторона будет доведена целым рядом неблагоприятных обстоятельств до такого беспомощного положения, в котором самая свобода потеряет цену. Не считая абсолютно невозможным в будущем наступление такого порядка вещей, когда в акте воссоединения будут искать средств спасти право на дальнейшее существование, мы питаем уверенность, что такой порядок вещей будет граничить разве с полной ликвидацией нынешнего политического строя и, следовательно, наступит не так скоро. Как говорит новейший католический исследователь, «латиняне и греки могли с течением времени сделать друг другу уступки в вопросе о происхождении Св. Духа и об опресноках, но они не могли перейти через пропасть, образовавшуюся со времени Михаила Кирулария: не могли столковаться по отношению к вопросу о догматическом авторитете Церкви» [200]. Но и это едва ли самое главное. «Преобладающее значение, — по словам русского исследователя того же вопроса, — имел вопрос по преимуществу практический — о власти и правах патриархов Римского и Константинопольского. От постановки этого вопроса зависела постановка разностей не только дисциплинарно-обрядовых, но и догматической. Как скоро доходило до столкновения между папами, увлеченными безмерностью притязаний и патриаршим Константинопольским престолом, охранявшим свою самостоятельность, тогда не только догматическая разность получала истинное свое освещение, но и разности церковно-обрядовые и дисциплинарные чуть не возводились в догматы. Если же папы молчали о своем приматстве, не делали покушений подчинить себе Церковь Восточную, то не только разности церковно-обрядовые и дисциплинарные трактовались в духе снисхождения и взаимного уважения, но и разность в догмате не делалась источником раздора. Так как несообразно было с достоинством догматической истины допускать сознательное и заведомое от нее уклонение, то при этом поступали так, что о догматической разности или совершенно умалчивали, или… давали отступлению такое толкование, при котором оно получало значение истины» [201].

Исследователями вопроса о разделении Церквей основательно обращено внимание на то, что в половине XI в. ничто не могло служить предвестником разрыва. Между Римом и Константинополем происходил живой обмен, патриархи и папы благовременно посылали друг другу известительные послания об избрании, в церквах патриархата возносилось имя пап. Живому обмену и доброжелательным отношениям содействовали непосредственная близость и территориальное соседство владений той и другой Церкви в Южной Италии, а равно массы западных пилигримов, направлявшихся через Константинополь в Иерусалим. И византийское правительство, и церковная власть делали разные уступки западным народностям, и западные обычаи и учреждения стали проникать в византийский строй. Даже на почве церковности встречаем в XI в. прогрессивные веяния. В Константинополе были разрешены и пользовались покровительством разные учреждения для удовлетворения религиозных нужд западных христиан. Итальянские купцы имели здесь колонию и свою церковь и монастыри; король угорский Стефан также построил католическую церковь для своих подданных. И, несмотря на эти признаки благожелательности и взаимной уступчивости, без особенной причины возник спор, приведший к окончательному и бесповоротному разделению. Тем настоятельней потребность бросить свет на первоначальную фазу этого спора [202].

Не подлежит сомнению то обстоятельство, что нападение было открыто со стороны Константинополя. Притом же следует вспомнить события, происходившие летом 1053 г. в Риме, чтобы прийти к заключению, что в тяжелых обстоятельствах, выпавших на долю папы Льва IX, не могло быть места для возбуждения неудовольствий против себя со стороны восточного императора. После несчастной для папского войска битвы с норманнами 18 июня Лев IX под норманнским эскортом был препровожден в Беневент, где оставался до марта 1054 г. Все это время ближайшая забота папы заключалась в том, чтобы устроить благоприятно для Римского престола отношения с Робертом Гваскаром, войну с которым он начал и предполагал вести в союзе с Византией. Между тем со стороны патриарха именно в это время обнаруживается ряд мер, имевших целью вызвать враждебные действия.

Чтобы характеризовать вообще отношения патриарха Михаила Кирулария к папству, можем сослаться на приписку в рукописи Кедрина, выражающую убеждение некоторых кругов в том, что патриарх уже принес на вселенский престол готовую мысль о борьбе с Римом. Приписка читается при изложении событий 1047 г. и заключается в следующем: «Патриарх Михаил, как только принял рукоположение, исключил из диптихов имя Римского папы, приводя как причину исключения учение об опресноках (?? ??? ?????? ??????). Соумышленниками его были Антиохийский патриарх Петр и архиепископ Болгарии Лев и весь просвещенный церковный чин» [203]. В связи с этим следует вспомнить, что в письме к патриарху Антиохийскому, также посланном еще в 1053 г., выражается сожаление, что имя папы продолжает еще вноситься в диптихи Восточных Церквей и упоминаться на богослужении, хотя, прибавляется, в Константинопольской Церкви этого не соблюдается со времени Трулльского Собора в 692 г. Патриарх Петр на это, однако, отвечал, что он сам в 1009 г. видел имя папы в константинопольском диптихе. Из этих данных можно заключить, что Константинопольский патриарх имел заранее составленный взгляд на отношения к Западной Церкви и сознательно подготовлял ей первый удар.

Момент, как выше сказано, был выбран весьма благоприятный. В то время как папа находился в почетном заключении в Беневенте, в Италии, появилось послание архиепископа Охридского Льва к Иоанну, епископу города Трани в Апулии. Это письмо, составленное самим патриархом, имело целью довести до сведения о содержащихся в нем обличениях на латинскую Церковь — всех западных епископов и самого папы: «Великая любовь и искреннее расположение побудили нас писать к твоей святости, а чрез тебя ко всем вождям священства, священникам франков, монахам, народам, к самому достопочтеннейшему папе». В общем письмо составляет обвинительный акт против усвоенных латинской Церковью обычаев, но главнейше упрек посылается за совершение евхаристии на опресноках и за пост в субботу. Епископ Иоанн сообщил это письмо кардиналу Гумберту, который перевел его на латинский язык и обратил на него внимание папы. Весьма любопытно здесь отметить, что папа дал ответ на это письмо и на предъявленные против латинской Церкви обвинения в конце того же 1053 г., находясь в Беневенте. На Западе имели довольно точное представление о лицах и отношениях при константинопольском дворе и нимало не сомневались в том, что за архиепископом Болгарии стоит патриарх Михаил Кируларий, поэтому составленный Львом IX ответ на письмо Льва Охридского имел в виду не только в тесном смысле содержание этого письма, но и отношения между Западной и Восточной Церковью в широком смысле. Так как дальнейшие события более развиваются в непосредственной связи с впечатлением, вызванным этим письмом, то мы находим нужным остановиться на главных его мыслях. Обширное послание папы [204] разделено на 40 отдельных положений и исчерпывает вопрос о притязаниях Римской Церкви в самом широком смысле. Вся аргументация построена на главенстве в Церкви апостола Петра и на мысли о том, что глубоко заблуждаются те, кто пытается колебать церковный и догматический авторитет Римской Церкви. С этой точки зрения Константинопольская Церковь подвергается сильному нападению за то, что она возмущает церковный мир и нарушает свои обязанности по отношению к Римской Церкви, как любвеобильной матери. Папа перечисляет все якобы преимущества Римской Церкви в противоположение с заблуждениями и еретическими мнениями, приписанными им некоторым архиепископам Константинополя; делает указание на иконоборческое движение, на обстоятельства, сопровождавшие падение Игнатия и возведение Фотия. Письмо папы не ограничивается опровержением обвинений против Римской Церкви — и вообще мало занимается реальным содержанием обличений Михаила Кирулария, но с особенной настойчивостью говорит о светской власти Римского папы, причем не пренебрегает делать ссылку на заведомо подложный документ — Donatio Constantini. Здесь в первый раз и с особенной резкостью проведена мысль об абсолютном превосходстве Римской Церкви над другими христианскими Церквами, о соединении в лице главы Римской Церкви первосвященнической и царской власти. Переходя к характеристике Константинопольской Церкви, папа не щадит темных красок, давая ей имя еретической и бичуя позорными именами таких чтимых святителей, как Иоанн Постник. Призывая патриарха к смирению и покорности, папа оскорбляет его напоминанием, что он обязан своим иерархическим возвышением именно епископу Рима. «Константинопольская Церковь, — говорит он, — ни по Божеским, ни по человеческим правам не имела никакого преимущества над Антиохийскою и Александрийской Церковью, и между тем Римская Церковь, как чадолюбивая мать, озаботилась доставить Константинопольской Церкви преимущества чести наравне с главнейшими церковными кафедрами, почему она и заняла второе место после Римской Церкви».

Таково в существенных чертах содержание письма папы Льва IX. Следует обратить внимание, что с догматикой оно не имеет ничего общего, ибо высокомерное указание на то, что Константинопольская Церковь не может давать правила насчет совершения евхаристии, когда в Риме имеются на это прямые предания, идущие от Петра, нельзя считать достаточно основательным. Что догмататический вопрос в первой стадии спора, которой теперь занимаемся, не имеет важного значения, видно уже из того, что совершение евхаристии на опресноках не есть тот существенный пункт догматического разногласия, который служит неизменным яблоком раздора между Церквами, между тем о догматическом учении Filioque не было до сих пор речи.

В дальнейшем развитии сношений существует перерыв; из Константинополя были отправлены в Рим новые письма, и притом от царя Константина Мономаха и от патриарха, которые частию трактовали политические вопросы, в то время занимавшие Восточную империю, но в общем относились к начавшейся борьбе между Церквами. О содержании несохранившихся документов можно, однако, составить понятие по ответному письму папы и частию по переписке патриарха Михаила с Антиохийским патриархом. В письме к царю папа уведомляет о получении патриаршего послания, написанного с целью «привести к согласию и единению». Но главное значение имеет послание к патриарху. Здесь посылаются упреки константинопольскому собрату, что движимый честолюбием стремится к подчинению себе Александрийского и Антиохийского патриархов. Против мнения, выраженного Михаилом Кируларием, что Римская и Восточная Церковь получают свой церковный авторитет только в единомыслии и согласном действовании, папа с резкостью возражает: что за нелепость хочешь ты сказать, брат возлюбленный! Римская Церковь, будучи главой и матерью всех Церквей… имеет над ними такое преимущество, что если какая-либо из Церквей заявила несогласие с ней, то она перестает быть Церковью, это будет сборище еретиков, собрание схизматиков, синагога сатаны! Всякий истинный христианин не должен злословить, заключает папа, святую Римскую и апостольскую Церковь. Мы надеемся, что ты по благости Божией не повинен ни в чем подобном, или уже исправился, или по нашем увещании скоро исправишься.

Можно думать, что папа не терял тогда надежды на благополучное разрешение спора и готов был простить Михаилу Кируларию резкие нападки на Римскую Церковь, заключающиеся в вышеназванном документе, отправленном на имя епископа Трани. И нужно также согласиться, что в них с трудом можно было бы найти повод для новых выступлений против папства, и в особенности для таких действий, которые бы вызвали разрыв.

Во время письменных сношений, относящихся к концу 1053 и началу 1054 г. произошли некоторые события в самом Константинополе, которые могли содействовать к усилению враждебных чувств между сторонами. Прежде всего патриарх допустил резкую меру по отношению к латинским храмам, бывшим в Константинополе, приказав их закрыть, так как в них совершалась литургия на опресноках. В Константинополе это вызвало большое движение, так как оказалось много священников, монахов и настоятелей монастырей, которые отказались подчиниться распоряжению патриарха. Все подобные лица как «азимиты» преданы отлучению и подверглись всяческим оскорблениям. Это не могло остаться без последствий и не вызвать в Италии крайнего раздражения. Независимо от того в это же время распространялось между греками сочинение студийского монаха Никиты Стифата, составленное по поручению патриарха, в котором нападки на латинян были выражены еще более резко, чем это было сделано в сочинении Льва Охридского. Никита Стифат изложил разности в вероучении и в обрядах латинской Церкви с полнотой и систематичностью, не пропустив ни опресноков, ни поста в субботу, ни учения об исхождении Св. Духа, но прибавив еще и о безбрачии латинского духовенства. И все обличения были изложены в довольно резкой и оскорбительной форме. Между прочим, для объяснения допущенных латинянами «несообразностей» он выставил мысль, что в апостольский период какие-то евреи злонамеренно и с целью прибытка отвадили римлян от Евангелия и повредили веру.

Несмотря на столь ясные факты, в которых трудно не видеть созревшего настроения до конца провести начавшийся процесс, все же продолжали существовать противоположные веяния, которыми сдерживался решительный взрыв. Как раз с началом занимающей нас переписки совпадали переговоры о соединенном движении на норманнов: в предполагавшейся лиге должны были принять участие и папа, и даже западный император. Руководясь именно этими политическими соображениями, царь Константин Мономах обратился к папе с дружественным письмом; весьма вероятно, что по желанию царя и патриарх обратился к папе уже лично с обращением, в котором на Западе усмотрели мирный шаг и искание соглашения. Во всяком случае для папы оказалось возможным обратиться к царю Константину с новым изложением дела и с просьбой повлиять на патриарха в примирительном духе. В этих расположениях возник вопрос о посылке легатов в Константинополь. Для этого были избраны: кардинал и канцлер Римской Церкви Фридрих, бывший потом папой под именем Стефана X, кардинал Гумберт и архиепископ Амальфи Петр — все трое из высших сановников Западной Церкви. Принимая во внимание, что письма, которыми были снабжены послы, помечены январем 1054 г., следует думать, что они явились в Константинополь ранней весной 1054 г., о смерти папы Льва IX, случившейся 19 апреля, они во всяком случае узнали в Византии. Царь оказал им исключительное внимание и почет, им даже отведено было помещение в царском дворце, в Пигах. Если вспомнить, сколько горечи доставило другому западному епископу пребывание в предоставленном ему частном доме, то, конечно, разница в приеме, оказанном послам папы, не может не бросаться в глаза. Но следует сейчас же отметить, что такова была лишь показная сторона, за ней скрывались менее благоприятные симптомы, о которых дает понять письмо патриарха к Петру Антиохийскому. // Сказав, что он присутствовал на приеме папских апокрисиариев, Михаил Кируларий не скрывает, что он был поражен их вызывающим и надменным видом, что при посещении его в патриарших палатах они вели себя так же гордо, не удостоили его поклоном и должным приветствием. Он сообщает далее, что они простерли свою надменность до того, что отказались сесть ниже греческих митрополитов, усматривая в этом личное для себя оскорбление. Константинопольский патриарх не может простить им, что они позволили себе явиться во дворец в преднесении креста и хоругви [205].//

Уже эти указания могут свидетельствовать, что отношения между папскими легатами и патриархом складывались весьма неблагоприятно. До известной степени общий тон этим отношениям дан, вероятно, полученными послами инструкциями и частью находит себе выражение в письмах, которые они должны были передать патриарху и царю. Папские грамоты действительно весьма различны по тону: столько же почтительности в письме к царю, как высокомерия и даже угроз к патриарху. Начав письмо словами приветствия и похвалы за выражение братских чувств, папа, однако, переходит затем к резкому осуждению поведения Михаила Кирулария, отрицая даже за ним священный характер, так как он неправильно получил епископство, минуя низшие иерархические степени. Дальнейшим поводом к осуждению служит то, что он якобы посягает на привилегии Александрийской и Антиохийской Церкви и хочет присвоить себе власть над ними. Но более реальный мотив нерасположения заключался в том, что Константинопольский патриарх, позволив себе закрыть латинские церкви и подвергнуть отлучению от Церкви тех, кто совершает евхаристию на опресноках, усвоил себе неизвинительную дерзость относиться к представителю Римской Церкви как равный к равному.

Между тем второе письмо составлено было в почтительном тоне. Хотя и здесь сделан мимоходом намек, что Римская Церковь украсила короной восточного императора, но Константину Мономаху приписаны в нем большие заслуги, приравнивающие его к Константину Великому. Сказав затем о союзе против норманнов, папа непосредственно переходит к жалобам на патриарха и заключает угрозой, что если Михаил Кируларий останется в своем упорстве, то Рим прервет с ним сношения. В заключение папа рекомендовал своих послов благорасположению царя и просил его оказать им все содействие, чтобы они могли исполнить возложенную на них задачу.

Послам папы была предоставлена в Константинополе полная свобода; ясно, что они пользовались расположением светской власти. Но в течение продолжительного времени они остались вне сношений с патриархом, который, по-видимому, не без намерения прекратил с ними сношения. В дальнейшем инициатива принадлежала легатам папы, и особенно кардиналу Гумберту, который был горячим поборником притязаний Римской Церкви. Чтобы приготовиться к выступлению против Восточной Церкви, кардиналы Гумберт и Фридрих решились заняться опровержением тех нападок на Римскую Церковь, которые нашли себе место в письмах патриарха, Льва Охридского и Никиты Стифата. // Опровержение было составлено с таким же литературным талантом, как и нападение.// Из этих опровержений сохранился диалог между латинянином и греком, принадлежащий перу Гумберта, в котором грек выражает свои возражения, а латинянин защищается. Хотя и здесь оба противника не щадят красок и резких выражений, бросая один другому упреки в ереси, святотатстве, тем не менее этот диалог должен считаться еще весьма приличным по сравнению с другим памфлетом, направленным против Стифата. Гумберт прежде всего отрицает за студийским монахом право вмешиваться в богословские споры и советует ему упражняться в стенах монастыря в посте и умерщвлении плоти, а не лаять, подобно псу, на святую Римскую Церковь и Соборы. По словам автора, Никита не монах, а настоящий Епикур, ему жить не в монастыре, а в непотребном доме. Его ярость может напоминать богохульственный лай Юлиана и Порфирия; эпитеты «развратный, собака, отвратительный циник» встречаются на каждом шагу. В споре об опресноках Никита оказывается мошенником, подделывателем текстов. Трудно в настоящее время объяснить, подействовали ли на Никиту подобные опровержения, или влияли на него другие соображения, но он торжественно отказался от своего сочинения. 24 июня император вместе с римскими легатами был в Студийском монастыре, где прочитано было во всеуслышание сочинение Никиты и где на него сделаны были возражения, по выслушании которых Никита сказал, что сознается в ошибке, и будто бы предал анафеме и свою книгу, и всех, кто не признает Римскую Церковь первою между всеми [206]. Тут же по приказанию императора предано было сожжению сочинение Никиты.

Нет сомнения, что рассказанные происшествия совершенно в неожиданном свете рисуют и отношение Константина Мономаха к легатам, и занятое ими в Константинополе положение, совершенно ненормальное с точки зрения церковной практики и явно враждебное к патриарху.

Михаил Кируларий ввиду вызывающих поступков со стороны римских апокрисиариев занял весьма уклончивое положение и далеко не проявил той инициативы, какая была ему свойственна и с которой он начал борьбу. Не можем даже признать, что занятое им положение соответствовало обстоятельствам. Он делал вид, как будто не признавал за легатами полномочий вести переговоры по церковным делам. Внешним формальным оправданием могло служить то, что полномочия послов нарушались со смертью Льва IX, и как новый папа Виктор II был избран спустя целый год, в апреле 1055 г., то можно было рассматривать их полномочия прекратившимися, хотя патриарху нельзя было не считаться с взглядами на это дело царя, который продолжал поддерживать с римскими легатами добрые отношения. Может быть, Михаил Кируларий имел намерение созвать Собор для обсуждения дела, и если бы последующие обстоятельства не произошли так быстро и неожиданно, то он имел бы за себя большинство сочувствовавших ему епископов.

Для характеристики взглядов и отношений патриарха в высшей степени интересны некоторые места в его письме к Антиохийскому патриарху Петру [207], написанном весной 1054 г., уже по смерти папы Льва IX: «Узнав недавно от прибывших сюда из Рима лиц о добродетели, и благородстве, и просвещении ныне умершего папы, разумею же его согласие с нами и лигу против норманнов [208], я изложил ему со всею достаточной почтительностью, как можешь это видеть в настоящем моем письме, свой взгляд на некоторые соблазнительные мнения о христианской вере, между ними распространившиеся. Мы желали частию привлечь его на свою сторону, частию расположить его к оказанию нам помощи против норманнов. Мы вручили свое письмо вестиариту, который отправился к папе с царским письмом, в полной уверенности, что он доставит письма по назначению и принесет на них ответ. Когда же он с этими письмами добрался до магистра и дуки Италии Аргира, то этот искусно обошел его и убедил передать ему письма для скорейшего якобы вручения папе. Как мы имели возможность убедиться, означенный магистр всегда остался верным и своей вере и двоедушию, и во всем настроенный против царствующего города и Ромэйской империи, и в этом случае поступил согласно своим нравам… Он устроил, между прочим, следующую коварную махинацию. Призвав некоторых лиц, на которых мог вполне положиться, — из коих один был бывший епископ Амальфи, лишенный места за неблаговидные дела и уже пять лет находящийся в изгнании, другой только носил имя архиепископа, на самом же деле никогда не занимал кафедры, третий же принял на себя по его убеждению звание канцлера, дабы, опираясь на это римское достоинство как на каменную стену, с полным успехом провести задуманный обман, — магистр снял печати с моей грамоты и, прочитав содержание ее, составил подложную грамоту от папы на мое имя и убедил этих несчастных идти с этими грамотами в Константинополь и предъявить их мне. Они же, вступив в царственный город, прежде всего представились державному и святому нашему царю в величавом и гордом виде, в высокомерном шествии. Затем, пожаловав к нашему смирению, я не могу и выразить, сколько обнаружили они высокомерия, чванства и дерзости. Не сделав ко мне никакого обращения, не удостоив хоть мало склонить свои головы, чтобы принести мне общепринятое приветствие, они не согласились, как это было всегда принято, занять место в присутствии ниже наших митрополитов, считая это оскорбительным для себя. Они не считали возможным подвергнуться какому-либо унижению даже перед лицом царского величества; напротив, величаясь своим званием и превозносясь, они позволили себе явиться во дворец в преднесении креста и хоругвей.

И, как бы ни в чем не повинные, подали мне запечатанное письмо и тотчас ушли. Наше смирение, получив грамоту и распечатав и тщательно рассмотрев, признало ее подложной и наполненной коварными мыслями. В этом мы вполне распознали то, что часто сообщал нам, находясь в столице, Аргир, в особенности его мысли об опресноках, за которые его четыре раза отлучал от общения с Церковью и от причастия». Затем патриарх указывает на полученный им слух, что в Александрии и Иерусалиме продолжают возносить на литургии имя пап, что там совершается литургия на опресноках, и, перечислив главные различия в церковной обрядности, заключает письмо следующим образом.

«Мы сообщили об этом вкратце, дабы ваше совершенство, получив сведение о том, что у них происходит, не думал, как это было и с нами до настоящего времени, что отступление их заключается только в опресноках, но, рассмотрев и другие, еще более важные прегрешения их, будет в состоянии сопричислить их к тем, с кем они быть достойны. Но самое важное и невыносимое, и сразу обличающее их безумие, заключается в том, что они утверждают, что прибыли сюда не с тем, чтобы поучаться или состязаться, но чтобы поучить нас и убедить принять их догматы, и это они высказывают властно и с чрезмерным бесстыдством».

Содержание этого письма прекрасно знакомит с психологическими мотивами, объясняющими занятое патриархом положение в эту критическую эпоху. Мы не будем вступать на путь догадок, чтобы поселить в читателе убеждение в том, что Михаил Кируларий верил сам в подложность грамот и признавал послов самозванцами. Но что он принял такое положение, которое было наименее желательно и полезно для латинских легатов, это видно из их горячности и неосторожности, с какой они вели себя в Константинополе. Прошло с небольшим три недели после торжественной демонстрации в Студийском монастыре, как римские послы позволили себе решительный, но весьма необдуманный шаг, которым они нанесли большой вред делу церковного единения. В субботу 15 июля 1054 г. римские легаты явились в храм св. Софии в часы богослужения, при большом собрании молящихся. Прошедши вперед и приблизившись к алтарю, они начали говорить против патриарха Михаила и затем положили на св. престол составленную заранее грамоту отлучения на патриарха и на его приверженцев, разделяющих его церковные мнения. При выходе из храма они отрясли прах от ног и произнесли слова: пусть видит Бог и судит. Эта грамота, свидетельствующая о крайней страстности римских легатов, носящая на себе явные признаки непоследовательности и внутренних противоречий, тем не менее представляет собой официальный акт первостепенной важности, на котором основывается окончательное и, по-видимому, бесповоротное разделение между Восточной и Западной Церковью. Содержание ее следующее. «Гумберт, Божиею милостью кардинал, епископ св. Римской Церкви, Петр, архиепископ Амальфи, Фридрих, диакон и канцлер всем чадам католической Церкви. Св. Римская первая апостольская кафедра, которой как главе принадлежит попечение о всех Церквах, ради церковного мира и пользы благоволила послать как своими апокрисиариями в сей царствующий град, дабы убедиться в том, соответствуют ли действительности те слухи, которые распространяются в Риме о происшествиях в этом городе. Посему да будет известно славнейшему императору, клиру, сенату и народу Константинополя и всей католической Церкви, что мы испытали здесь и величайшее удовольствие, и вместе с тем сильное огорчение. Ибо что касается столпов империи и почтенных граждан столицы, то это есть христианнейший и православный город. Что же касается Михаила, злоупотребляющего именем патриарха и сообщников его заблуждения, то ежедневно рассеиваются здесь бесчисленные семена ересей». Бросая против патриарха обвинения в ереси, легаты насчитывают за ним десять главных еретических отступлений. «За эти заблуждения и многие другие проступки означенный Михаил был увещаем письмами папы Льва, но не захотел образумиться. Независимо от того, когда мы, легаты, с целью пресечь поводы к таким бедствиям пытались подействовать на него разумным убеждением, он упорно уклонялся от беседы и от встреч, запретил в церквах совершать мессы (богослужение), как и ранее запер латинские церкви и называл латинян азимитами, преследовал их словом и делом, и таким образом в своих чадах подверг отлучению апостольский престол, в уничижение которому подписывается вселенским патриархом. Посему мы, не перенося неслыханного оскорбления и обиды, нанесенной святому первому апостольскому престолу, и усматривая, как многообразно подвергается опасности кафолическая вера, властью Святой и Нераздельной Троицы и апостольского престола, которого легатами состоим, и всех православных отцов, бывших на семи Соборах, и авторитетом всей Церкви произносим отлучение на Михаила, каковое господин наш папа присудил ему и его сообщникам, если не вразумятся. Михаилу, злоупотребившему именем патриарха, неофиту и ради страха человеческого принявшему чин, ныне же в постыдных преступлениях обвиняемому, и Льву, именуемому епископом Охриды, и сакелларию Константину, который попирал нечестивыми ногами латинскую жертву, и всем приверженцам их в указанных заблуждениях и дерзостях — анафема Маринафа — со всеми еретиками и купно с диаволом и ангелами его. Аминь, аминь, аминь».

Нет сомнения — и в этом сходятся латинские и православные писатели, — что кардиналы поступили весьма опрометчиво. Их раздражительность может быть сопоставлена с запальчивостью другого римского легата, епископа Кремонского Лиудпранда, который также слишком высокомерно отнесся к грекам и тем испортил цель своей миссии. И прежде всего произведенная легатами демонстрация в церкви св. Софии оказалась неудобной по своей форме и потому не достигавшей предположенной цели. Громы были выброшены совершенно даром, акт отречения не произвел надлежащего действия, и самая отлучительная грамота, хотя и положенная на престол, была возмущенными свидетелями этого театрального акта сброшена с престола и топталась ногами. Но кроме того, резкий поступок легатов развязал руки патриарху и позволил ему выступить во всеоружии своего церковного авторитета, опиравшегося на царский авторитет.

Между тем легаты поспешили оставить Константинополь немедленно после акта отлучения, будучи напутствуемы благожеланиями Константина Мономаха и дарами. Была попытка вернуть их с дороги, чтобы вновь вступить с ними в сношение, но ввиду возбуждения константинопольского населения можно было опасаться беспорядков и насилий, и потому эта мысль оставлена. Но через пять дней после происшествия в храме св. Софии патриарх собрал Собор, на котором были подвергнуты обсуждению происшедшие события и определено отношение к ним Восточной Церкви. Деяния этого Собора столько же важны, как и приведенное выше послание к Антиохийскому патриарху: в них ярко выражено политическое направление, усвоенное Восточной Церковью со времени патриарха Фотия, и смело поставлены основания для независимого развития Восточной Церкви против притязаний Рима. Акты Собора подписаны двенадцатью митрополитами и двумя архиепископами. Но содержание актов независимо от всего прочего заслуживает внимания с стороны литературной традиции, редактор весьма много заимствовал из знаменитой энциклики патриарха Фотия. «В то время как мы питались благочестивой и глубокой надеждой, что на будущее время не появится более изобретателей нового нечестия… ныне некоторые нечестивые и злонамеренные мужи, люди, порожденные тьмою, прибыв в благочестивый сей и богохранимый город, из которого, как из возвышенной наблюдательной башни, разливаются во все стороны чистые струи благочестия, подобно молнии, или землетрясению или граду, или, чтобы употребить более подходящее выражение, подобно дикому вепрю, накинулись на него с целью испортить правильное учение превратными догматами, так что возложили на святую трапезу грамоту, которою предали отлучению нас или, лучше, православную Церковь и всех православных, которые не разделяют их нечестивых мнений за то, что мы держимся православия, а также за то, что не стрижем бороду по их обычаю». Опуская затем всю ту часть, которая касается богословских и обрядовых разностей, приведем те места, где речь идет о пребывании легатов в столице. «Позволив себе такие бесстыдные действия против нас и православной Божией Церкви, они явились к нашему благочестивейшему императору не из Рима, а из другого города и как разные другие ухищрения позволили себе против христианского народа, так окружили обманом и самое прибытие в наш город, выдав себя за пришедших из Рима папских послов, в действительности же будучи орудиями лукавых наветов и внушений Аргира и настоящими самозванцами, а не послами папы. И самые грамоты, выдаваемые ими за полученные от папы, они подделали, что доказывается и другими подробностями, а главное, подложными печатями.

Самый же акт отлучения на латинском языке, составленный этими нечестивыми и в присутствии иподиаконов возложенный ими на трапезу великой Божией церкви, упомянутые иподиаконы сняли его с св. престола и предлагали взять его обратно, а когда легаты отказались, то брошен был на пол и стал ходить по рукам. Тогда наше смирение из опасения, чтобы заключающиеся в нем богохульства не сделались достоянием больших кругов, удержало его у себя. Затем, пригласив умеющих переводить с латинского на греческий, именно протоспафария Косьму, Романа, Кира и монаха Иоанна, поручили им сделать перевод. Наше смирение, не будучи в состоянии оставить без исследования и наказания таковую против благочестия дерзость и бесстыдство, довело обо всем до сведения державного и святого нашего царя, который, так как они отбыли только за один день перед тем, сделал распоряжение о возвращении их в столицу, но они не захотели свидеться с нашим смирением или явиться и дать ответ священному и великому Синоду в своих нечестивых деяниях. Державный и святой царь наш, не считая согласным с присвоенным ими себе, хотя и мнимым, званием послов насилие над ними, с другой же стороны, находя неприличным и недостойным оставлять безнаказанным такое против Церкви бесстыдство, употребил в дело прекрасное и сообразное с обстоятельствами врачевство, содержащееся в честном и поклоняемом послании к нашему смирению, следующего содержания. «Святейший владыко! Царство наше после исследования происшедших событий пришло к заключению, что корень зла заключается в переводчиках и в партии Аргира. Что касается иноземцев, то над ними не имеем власти; виновных же после наказания отправляем к вашему святейшеству, дабы чрез них и другие научились, как опасна подобная болтовня. Грамоту же после анафематствования тем, кто принимал участие в совете, кто писал и возлагал на престол и кто имел хотя бы маленькое сведение об этом, сжечь публично. Царство мое отдало приказ заключить под стражу вестарха, зятя Аргира, и веста, его сына, дабы они, содержась в темнице, испытали мучения за это дело. Вследствие императорского указа упомянутая нечестивая грамота и те, кто написал ее, или подал свою мысль при составлении, или содействовал писавшим, в присутствии царских уполномоченных в заседании Великого секрета были преданы проклятию. 20 июля. Оригинал же нечестивой и скверной грамоты не сожжен, но отдан на хранение в архив священного хартофилакия на всегдашнее обличение и постоянное порицание наших хулителей».

Таковы формальные обстоятельства, какими выразилось разделение Церквей. Что касается последствий, какими сопровождались рассказанные события, то об них едва ли догадывались и современники, и даже сами участники. Легче наложить схизму, чем употребить в дело карательные средства против схизматиков. Примеры средних веков и нового времени показывают, что тогда схизма обращалась во вред той стороны, которая неосторожно воспользовалась ею против несогласной партии. Схизма между Восточной и Западной Церковью, конечно, принесла много вреда, отдалив между собой страны латинского и греческого обряда и постепенно углубляя образовавшуюся между ними пропасть. Но неизбежность разделения обусловливалась политическими тенденциями и особенностями в складе жизни западных и восточных народов. Были серьезные попытки исправить то, что сделано было по горячности и неосторожности в 1054 г., но, кроме вреда и жалких разочарований от этих попыток, ничего не осталось. Схизма 1054 г. поддержана была в Константинополе и светской властью, и народом и никоим образом не может быть объясняема непомерными честолюбивыми притязаниями Михаила Кирулария, как это старается отстаивать и новейший сравнительно беспристрастный католический исследователь занимающего нас вопроса [209].