Онисим Гольдовский ЕВРЕИ В МОСКВЕ (по неопубликованным документам)[561]
Онисим Гольдовский
ЕВРЕИ В МОСКВЕ (по неопубликованным документам)[561]
Массовые выселения евреев из Москвы, начавшиеся с первых дней 1891 г., с момента получения первоначальных известий о назначении в Москву нового генерал-губернатора — покойного великого князя Сергея Александровича, продолжали возрастать с небывалой энергией во все последующее время и займут, бесспорно, одну из самых печальных страниц в истории русских евреев конца прошлого века.
Высочайшее повеление 29 марта 1891 г. предписывало выселение из Москвы евреев-ремесленников, но местная администрация сразу раздвинула рамки, начав поголовное выселение и той категории лиц, которые жили под охраной дважды подтвержденного циркулярного распоряжения министра внутренних дел, последовавшего в марте 1880 г.[562]. Люди, прожившие в Москве 20–30–40 лет, должны были в короткие сроки распродать свое имущество и уехать. Кто не успел по бедности исполнить требования полиции, кто не успевал за бесценок продать свою жалкую рухлядь — а были случаи продажи всей обстановки за 1–2 рубля бедняками, жившими в Марьиной Роще, — тот подвергался аресту, заключался в пересыльную тюрьму наравне с преступниками и всяким сбродом, ожидавшим очереди для отправки по этапу. Здесь эти люди, всю жизнь кровавым потом добывавшие хлеб насущный, очутились под властью тюремных надзирателей, которые сразу уравняли их в правах с приговоренными к каторге преступниками. В такой обстановке они проводили иногда по нескольку недель и затем толпами отправлялись на «родину», которой многие никогда не видали. Перед зданием тюрьмы лицам непривилегированных сословий (ремесленники почти без исключения мещане, т. е. непривилегированные) надевали деревянные наручники, о чем и делалась отметка в препроводительном листе, составлявшемся в губернском правлении: под рубрикой «в каком виде» отправляется по этапу, стояли слова: «в деревянных наручниках». Трудно сказать в точности, сколько народу прошло чрез эти пытки без суда — некоторые так и умерли в тюрьме, не дождавшись этапа (например, мещанин Швадер, Аврум Букштейн и др.).
У кого были хотя бы самые жалкие средства, отправлялись в черту оседлости на свои средства; помощи, на скорую руку организованной единоверцами, — при снисходительнейшем, замечу кстати, попустительстве администрации, основательно рассчитывавшей еврейскими же руками несколько затушевать ужасающую картину разгрома и разорения, — помощи этой, невзирая на всю значительность собранных средств, доставало только на избавление многих от тюрьмы, этапа и наручников. Но что можно сделать, когда внезапно срываются с насиженных гнезд тысячи семейств, когда беда несется такой лавиной, что даже раскрытое беде еврейское сердце не вмещает горя? Люди прятались в морозы на кладбищах, чтобы избегнуть тюрьмы и этапа; женщины рожали в вагонах; было много случаев выселения больных, которых на вокзал привозили в каретах, а в вагон переносили на носилках, например Яков Натан Фриденсон, который затем и умер в г. Лодзи. В тех редких случаях, когда полицейский врач признавал передвижение опасным, администрация ссылалась на хроническую болезнь, и больного перевозили в мучениях на вокзал, так как нельзя же было ожидать выздоровления от хронической болезни.
Особенно памятна очевидцам прекрасная морозная январская ночь 1892 г. Остатки домашнего скарба, толпы евреев, нищенски одетых, с женами, детьми и стариками заполнили Брестский вокзал.
Перед угрозой этапа и пересыльной тюрьмы они решились уехать, несмотря на 30-градусный холод, не добившись отсрочки. Судьбе угодно было над ними пошутить: по представлению обер-полицмейстера генерал-губернатор распорядился о приостановке выселения до прекращения сильных морозов, но… распоряжение это было объявлено после выселения.
Таким образом, около 20 000 евреев, проживших в Москве кто 15, кто 25, а кто и 40 лет, были насильственно водворены в черту еврейской оседлости, где они наравне с остальным еврейским населением не имели права селиться «вне городов и местечек» т. е. в селах и деревнях, и увеличили голодную массу городского пролетариата.
А московские власти с каким-то ненасытным упоением ускоряли выселение, отказывали всем, без разбора и исключения, в каких бы то ни было отсрочках или иных послаблениях.
Великий князь Сергей Александрович ставил выше всего исполнение Высочайшего повеления, а управляющий генерал-губернаторской канцелярией поражал даже евреев, приученных к жестокости и бессердечию власти, какой-то поистине садистской ненавистью и той почти восторженною радостью, с которой он совершал эти ежедневные безостановочные и бескровные казни.
Каковы же были результаты этого спасения столицы от евреев?
В 1893 г. представители крупных, исключительно русских купеческих и фабричных фирм подали московскому генерал-губернатору просьбу, в которой указывали на вред и убытки, причиненные удалением евреев и стеснением приезда их в столицу, указывали, что для московской торговли существенно важно, чтобы евреи-купцы имели приезд несколько раз в году; указывали, что значительная часть населения Богородского уезда Московской губернии занята кустарным промыслом шелкового производства; преимущественными покупателями их были купцы-евреи, приезжавшие из черты оседлости, и московские евреи, проживавшие в Москве до 1891 г. и выселенные, как выше описано. После того наступил кризис кустарных промыслов Богородского уезда, многие крестьяне разорились, и производство шелка значительно сократилось, торговые обороты уменьшились на сто миллионов, и центр торговли угрожает перейти из Москвы в Лодзь. Московский генерал-губернатор положил на эту просьбу такую резолюцию:
«1 августа 1892 г. № 16 041 господину приставу городского участка. Московские и иваново-вознесенские фабриканты и торговцы обратились к Его Императорскому Высочеству московскому генерал-губернатору с прошением об издании облегчительных правил относительно пребывания и временных приездов в Москву иногородних купцов и приказчиков из евреев. Вследствие предложения за № 2480 предписываю вашему высокоблагородию объявить просителям, проживающим в Москве, что по сношении с министром внутренних дел ходатайство о разрешении поселившимся в столице евреям-купцам 1-й гильдии иметь одного или двух приказчиков из единоверцев не признано подлежащим удовлетворению, ибо упомянутые купцы на основании 12 ст. уст. о пасп. могут держать только приказчиков, взятых с собой при переселении их из черты оседлости в Москву.
Что же касается ходатайства просителей об изменении правил, изложенных в 161 ст. уст. о пасп., то таковое изменение может последовать лишь в законодательном порядке, почему означенное ходатайство по этому предмету будет иметься в виду при пересмотре прав евреев по торговле». (Подпись московского обер-полицмейстера.)
Число ремесленников в Москве, само собой разумеется, сократилось, так как евреев-ремесленников не осталось; но дела христиан от этого не поправились, а население терпело большие неудобства. По словам профессора Московского университета И. И. Янжула, средние хозяйства в Москве стали испытывать затруднения благодаря отсутствию евреев-ремесленников. Мелкие починки, поправки и дешевые поделки негде заказывать, русские ремесленники не принимают таких заказов и ссылаются на то, что это было дело евреев, которых теперь нет. Известное беспристрастие проф. Янжула и умение его оценивать экономические явления придают его сообщению особенную цену. В заключение нельзя не отметить почти непонятного по своей психологии факта. Многие евреи, выселенные из Москвы, переехали на жительство в Варшаву и другие города Царства Польского. Здесь они встретились с коренными польскими евреями, положение которых и до наплыва новых конкурентов было достаточно плачевно; конечно, польские евреи встретили пришельцев недружелюбно, но при этом их менее беспокоила конкуренция переселенцев, чем их пристрастное отношение местных евреев ко всему польскому[563]. Называя себя русскими, изгнанники на первый план выставляли свои чисто русские симпатии.
Дальнейшая забота администрации свелась к тому, чтобы по возможности еще сократить число живущих в Москве евреев и всячески затруднить приезд евреев из черты оседлости. Кроме условий, предусмотренных законом (ст. 12, 161 уст. о пасп. и бегл. т. XIV св. зак. изд. 1890 г.), изобретательность полиции создала целый ряд новых формальностей для временного пребывания евреев в Москве. Приказчики должны представлять свидетельства о болезни своих хозяев и невозможности им самим приехать для покупки товара в Москву; требуются свидетельства о «добром поведении», и производится постоянная проверка цели приезда; лишь при наличности счетов, удостоверяющих покупку товара, разрешается пребывание в Москве[564]. Купцы 1-й гильдии, пробывшие в черте оседлости 5 лет и перешедшие затем в 1-ю гильдию г. Москвы, могут привозить с собою для торговли приказчиков из единоверцев — с разрешения генерал-губернатора; разрешения такого добиться невозможно. Евреи, окончившие университет и приписавшиеся к гильдии, по закону имеют право держать при себе приказчика из единоверцев без особого на то разрешения; но в Москве необходимо просить о разрешении, затем производится расследование, продолжающееся долгие месяцы, пока проситель, истомившись в бесконечном ожидании, не бросит своего дела или полиция не найдет более или менее остроумного повода для отказа. Во всем, что касается евреев, полиция проявляет неслыханное усердие, и если бы и в других сферах государственной и полицейской службы мы встретились с такой рьяной настойчивостью, с такой энергией, находчивостью, неустанным прилежанием и изобретательностью в толковании закона сообразно с духом времени, Россия не знала бы многих бед и забот. Для поимки евреев организованы были ночные обходы полиции, окружавшей намеченные заранее дома, подворья и улицы; полицейские агенты врывались в квартиры и в меблированные комнаты, и тут же, не стесняясь ничем, не останавливаясь перед раздетыми женщинами, проверяли права испуганных, внезапно разбуженных обитателей квартир, и немедленно арестовывали тех, кто осмелился спать в столице, не позаботившись о предварительном на то разрешении полиции.
В «Ведомостях Московской городской полиции» сплошь и рядом можно было читать о назначении повышенных денежных наград за поимку еврея, не имеющего права проживать в столице; в № 276, 22 октября 1897 г., московский обер-полицмейстер назначает одинаковое вознаграждение за поимку одного еврея и за поимку двух лиц, обвиняющихся в грабеже. С другой стороны, когда полиция совершает акты явного беззакония и в усердии своем доходит до того, что выселяет из Москвы лицо с высшим образованием, права которого уж вне сомнения даже для самых рьяных комментаторов закона, взыскание, если оно иногда назначается расходившемуся ревнителю, отличается необыкновенною скромностью. К тому же времени относится выговор, сделанный обер-полицмейстером приставу 2-го участка Мясницкой части Шидловскому, за произвольное и противозаконное выселение из Москвы еврея с университетским образованием, имеющего и помимо того все права на повсеместное жительство, но это ничтожное взыскание напечатано было не в «Полицейских ведомостях», для всеобщего сведения, подобно громким извещениям о наградах за поимку евреев, а в приказе по полиции (17 окт. 1897 г. № 230), рассылаемом лишь должностным лицам. Большей же частью остаются безнаказанными самые явные жестокости.
В 1895 или 1896 г. околоточный надзиратель 1-го уч. Мясницкой ч., явившись в 11 часов ночи в квартиру купца Шлосберга, настойчиво требовал немедленного (т. е. сейчас же ночью) выселения 10-летнего племянника его, сына царскосельского 1-й гильдии купца Виленкина; мальчик приехал к дяде погостить, но полиция не усмотрела ни свидетельства о добром поведении, ни других кабалистических формальностей, без которых не допускают в Москву купцов или их детей, вопреки ст. 12 Устава о паспортах.
Как бы для издевательства полицией установлено было правило — специально для евреев, чтобы на вывесках обозначались в точности кроме фамилии также имя и отчество, причем отчество пишется всегда с кратким окончанием, никогда не встречающимся ни в разговорном языке, ни в торговой переписке (например, Берка Шлиомов Гольдберг). И вот все еврейские магазины украсились уничижительными, непривычными для русского слуха именами Шлемки, Таубки, Ривки и т. п., вывезенными из черты оседлости, представляющими большею частью искаженный всякими писцами перевод с жаргона, на котором имена эти далеко не имеют уничижительного характера. Закон требует, чтобы евреи именовались теми именами, которые значатся в их метрических свидетельствах и которые часто искажаются безграмотными писарями учреждений, выдающих документы, иногда переделываются самими евреями на соответствующие русские (Шлейма-Шлиома-Соломон), сообразуясь с новыми условиями жизни среди чисто русского населения, и т. п. В последнее время все чаще встречаются в метриках евреев чисто русские имена, так как неоднократно было разъяснено, что у евреев нет святцев и они вольны в выборе имен, тем не менее власти не могли ни понять этого, ни привыкнуть к тому, что еврей носит настоящее русское имя, не смешное и не унизительное, — полицейские власти считали это просто неслыханною наглостью, и сплошь и рядом приходилось несчастным носителям этих имен выслушивать со стороны полиции возражения, пошлые шутки и глумления по этому поводу. Поэтому полиция с радостью отмечала искаженные жаргоном библейские имена, и в то время как всякий купец мог писать на своей вывеске одну фамилию даже без начальных букв имени и отчества, еврею не разрешалось повесить вывеску, пока он не начертает полного имени и отчества, и чем эти имена искаженнее и смешнее, тем с большею точностью и рельефностью они должны быть выписаны; имя и отчество должны быть совершенно ясно изображены и так же отчетливо выступать, как и фамилия. В разрешительных бумагах московского обер-полицмейстера оговаривалось всегда, что разрешение дается с тем, чтобы имя и отчество «оного еврея» было изображено «крупным и жирным шрифтом». Увлечение доходило до того, что на вывеске товарищества на вере, коего вкладчиками состоят евреи, выписывались поименно все участвующее. Так на вывеске торгового дома «Высоцкий и К?» (Лубянско-Ильинские Торговые помещения) красовалась следующая надпись: «Оптовая торговля развешенным чаем Торгового Дома В. Высоцкий и К?. Учредитель 1-й гильдии купец Иосиф Яковлевич Высоцкий. Вкладчики на вере пот. поч. гражданин Есель Шмерков Цетлин и 1-й гильдии купеч. жена Либа Вульфовна Гавронская».
Здесь уместно будет привести ст. 81 уст. торг., согласно которой во всяком товариществе на вере имена вкладчиков не вносятся в название фирмы, а заменяются словом «Компания»; но, как правильно неоднократно заявлял на своих приемах бывший московский обер-полицмейстер Власовский, «для евреев нет закона».
Во всех официальных отношениях, запросах, ответах, резолюциях и других бумагах принято писать «еврей такой-то», давая этим знаком пароль всем, кто по ошибке взглянул бы на просителя как на человека. Нельзя не привести здесь интересного запроса, сделанного обер-полицмейстером одному из приставов: «сообщить сведения о вероисп. пом. евр. раввина еврея имярек».
Такое систематическое издевательство над целым классом тружеников не вызывало с их стороны ни одного протеста только вследствие панического страха и полной уверенности, что борьба бесполезна и что если жалоба, может быть, и будет через несколько лет уважена в какой-нибудь последней инстанции, то тем временем местные власти найдут средства умерить энергию жалобщика. Но всего этого оказалось мало.
Наблюдение за правами евреев организовано было при охранном отделении московского обер-полицмейстера следующим образом. Назначены были особые полицейские надзиратели для поимки и ареста; не зная в точности, кто из евреев имеет право жительства и у кого этого права нет, надзиратели ловили на улицах всех евреев или, лучше сказать, всякого человека, которому Бог дал семитический облик. Сосредоточив свою деятельность главным образом в торговой части города и около биржи, они ежедневно арестовывали десять-двадцать человек, а тот день, когда арестованных бывало менее 10 человек, полицейский надзиратель называл «неурожайным» днем и прибавлял: «лов нынче маловат», так что слово «лов» стало именем нарицательным для ловли евреев. Каждый еврей, схвачен ли он был по дороге на биржу или во время делового разговора с русским купцом, обязан был на месте доказать свое право пребывания в столице; тяжесть доказательства возложена была на него, а презумпция установлена против него. Если паспорт не в кармане, если у полицейского надзирателя появляется какое-либо сомнение, еврей немедленно отправляется в участок. Были случаи, что такому аресту подвергались 1-й гильдии купцы и евреи с университетским образованием; если кто отказывался следовать в участок, то свистками сзывались городовые и дворники, сбегались зеваки, и во главе толпы, глумившейся над евреем, последний препровождался в участок. Таким образом были арестованы, между прочим, московский купец Беленький, кандидат прав Зак (выпуска Московского университета 1887 г.), Дусман и др. Один из них (Зак) подал жалобу московскому обер-полицмейстеру, но был через несколько дней вызван в управление сыскной полиции, и здесь ему объяснили, что в жалобе его усматривается не личный протест, а «кагальный»; ему настоятельно рекомендуется передать своим единоверцам, что действия полиции правильны, а всякие возражения незаконны, неосновательны и бесполезны, а сам жалобщик поступит благоразумнее, если возьмет обратно свое прошение, хотя бы для того, чтоб не подвергнуться выселению из Москвы.
Перечисление всех случаев немыслимо, а изобретательность и цинизм в толковании законов со стороны полиции были беспредельны. Один надзиратель увидел в пролетке старика еврея, на ходу вспрыгнул к нему в экипаж и потребовал паспорт (московский купец Якуб). Минский 1-й гильдии купец Цукерман, имея право приезда в Москву для покупки товаров, прибыл сюда во время еврейских праздников и не счел нужным запастись доказательными документами и счетами; на вопрос полиции о цели приезда он заявил, что намерен купить мануфактурный товар, но так как было известно, что обыкновенно он приезжает по банковским делам, состоя доверенным лицом банкирской конторы, то ответ его признали за явную ложь и ему предписано было к вечеру уехать. Телеграмма, посланная обер-полицмейстеру, с усердной просьбой дозволить ему остаться на одни сутки ввиду того, что в день высылки, 1 октября (Покров день), все банки и лавки закрыты и лишь 2 октября он может купить товар и предоставить счета, — осталась без последствий. Так как пайщиками банкирской конторы состоят малолетние его родственники, а он состоит поверенным их матери-опекунши, то председатель минского сиротского суда гр. Чапский удостоверил московского обер-полицмейстера телеграммой, что Цукерману действительно по делам опеки необходимо приехать в Москву, и просил дозволить ему приезд; телеграмма была препровождена к генерал-губернатору, но последний нашел невозможным удовлетворить просьбу графа Чапского. Здесь, может быть, уместно будет вспомнить, что во время коронационных торжеств из Москвы выселен был минский 1 гильдии купец Вениамин Поляк; он заявил, что приехал для покупки товара и для присутствия при коронационных торжествах. Это последнее обстоятельство и погубило его; обер-полицмейстер признал такую цель приезда настолько незаконной, что ее не могла покрыть и покупка товара, вполне законная. Той же участи чуть не подвергся известный миллионер Л. Бродский; он приехал на коронацию в качестве представителя от киевского биржевого комитета и поселился на одной квартире с ген. Драгомировым, с которым был очень дружен. Через день полиция потребовала немедленного выезда Бродского, никакие официальные просьбы не помогали, и только вмешательство Драгомирова избавило его друга от внезапного путешествия в Киев.
Возвратимся теперь к арестованным евреям и их судьбе.
Одним из поводов ареста и высылки служит невнимание самой полиции, выдающей евреям паспорта. По ст. 37 положения о видах на жительство, полиция делает в паспортных книжках отметки о принадлежности владельца ее к купеческому сословию, для чего последний предъявляет свое купеческое свидетельство; а по ст. 5 п. 5 Выс. утв. мнен. гос. сов. от 3 июня 1894 г., евреи, пользующиеся правами временного пребывания вне черты их оседлости, обязаны предъявлять полиции, независимо от вида на жительство, также и надлежащие документы, удостоверяющие их право на жительство в данной местности; по ст. 7 п. 5 того же закона, евреи, как в случае неимения вида на жительство, так и в том случае, когда они будут обнаружены, хотя бы с видом на жительство, но в местностях, в которых не имеют права пребывать, высылаются в места постоянного их жительства и т. д.
И вот к приезжему купцу-еврею, не исполнившему на родине предписания ст. 37 (не говоря уже о тех, кто действительно не имеет права жительства в Москве), применяется ст. 7.
Собрав в участке десяток-другой арестованных евреев, полицейский надзиратель проверяет их права; кто обладает всеми правами, но арестован за отсутствием в кармане паспорта, того освобождают, снесясь предварительно по телефону с участковым управлением по месту его жительства в Москве, — прочие же остаются под арестом до следующего отходящего по М. Брестской ж. д. поезда. На вокзал они препровождаются под конвоем городовых, которые покупают в кассе на деньги этих невольных пассажиров билеты, записывают их номера и присутствуют при отходе поезда. Снабженные так называемыми проходными свидетельствами, несчастные купцы без товара едут на родину, куда пересылаются их паспорта, — едут без остановки, потому что с проходными свидетельствами им нигде нельзя остановиться.
Несчастье никогда не обходится без осложнений — так и здесь. Разные мошенники и проходимцы, узнав, при каких обстоятельствах арестовывают евреев, часто останавливают их внезапным вопросом о паспорте и пр. Бывали случаи, когда испуганный купец откупался от мнимого сыщика и лишь через несколько времени узнавал о своей ошибке, когда его останавливал настоящий уполномоченный полицейский агент.
Но оставим купцов, приказчиков, торговлю и материальные интересы и перейдем к религии и просвещению и посмотрим, что испытали евреи в этой сфере в то время, когда обер-прокурор святейшего синода К. П. Победоносцев во всеподданнейшем докладе уверял Государя Императора, что Россия — единственная страна, осчастливленная истинной веротерпимостью.
23 сентября 1892 г. Государь Император, по докладу министра внутренних дел о самовольном открытии раввином Минором и старостой Шнейдером синагоги в Москве, Высочайше повелеть соизволил: 1) московского раввина Минора уволить от сей должности с водворением его на жительство в черте еврейской оседлости и с воспрещением ему навсегда въезда в места, лежащие вне этой черты, 2) старосту Шнейдера удалить из пределов Москвы и Московской губернии на два года и 3) объявить Московскому еврейскому молитвенному обществу, что если к 1 января 1893 г. выстроенное на Солянке здание синагоги не будет продано или обращено под благотворительное заведение, то оно будет продано с публичных торгов Московским губернским правлением.
Итак, синагога, разрешенная к постройке надлежащей властью, строившаяся много лет и стоившая до 200 000 р., не была открыта. Оставалась в Москве довольно поместительная молельня банкира Л. С. Полякова при его доме, но там разрешено было молиться только его семье, и неоднократные просьбы о разрешении открыть ее для общей молитвы оставлены были без последствий.
Кроме того, было в Москве 14 молелен, устроенных в разных частях города, большей частью на задворках, в небольших квартирах, при самых убийственных в санитарном отношении условиях.
В марте 1894 г., накануне праздника Пасхи, последовало соглашение между московским генерал-губернатором и министром внутренних дел о закрытии девяти молелен, причем оставлены были самые ничтожные по размерам и самые антисанитарные. В уцелевших пяти молельнях имеется 816 мест, а между тем в Москве насчитывается более 1500 одних евреев-солдат расквартированных здесь войск.
Теснота заставила в июне того же года ходатайствовать о разрешении расширить эти молельни, и в том же месяце (за № 8081) московский обер-полицмейстер уведомил молитвенное правление, что по вопросу о молельнях им было сделано представление Его Императорскому Высочеству, в силу которого оставленные пять молелен признаны достаточными.
В 1895 г., накануне, осенних праздников, исполнявший должность председателя правления г. Шик вошел с ходатайством о разрешении молиться в молельне Полякова, и тогда просьба эта была уважена на 9 дней, по истечении которых запрещение вошло в прежнюю силу и молельня вновь закрылась для посторонних лиц.
Давка в молельнях приняла столь угрожающее размеры, что правление вынуждено было повторить свои ходатайства и в следующие праздники, но каждый раз получался отказ.
Последняя попытка была сделана 13 ноября 1895 г. Была подана просьба о том, чтобы московский генерал-губернатор поверг к стопам Его Императорского Величества ходатайство о разрешении открыть синагогу к предстоявшим коронационным торжествам в виде особой милости, дабы московские евреи имели возможность с достойною торжественностью праздновать радостное событие. Просьбу эту московский генерал-губернатор назвал дерзким нарушением Высочайшего повеления, и в этих выражениях резолюция была объявлена всему составу правления, вызванному для этой цели к обер-полицмейстеру.
Благодаря этим мерам давка в оставшихся молельнях приняла опасные размеры, и пришлось запретить женщинам доступ в молельни, так как не хватало места и для мужчин и при малейшем испуге присутствие женщин могло оказаться роковым.
Известно, что для всех молитв во время праздников и вообще для торжественных молитв должно быть налицо не менее 10 евреев, так что приходилось собираться в частных квартирах по 10–20 человек для молитвы. Но полиция предупредила, что такие собрания будут считаться незаконными сборищами, а хозяин квартиры будет подвергаться преследованию за открытие молельни без разрешения властей. И вот, во время осенних праздников 1897 года производились строжайшие обходы квартир: там обыскивали все комнаты и даже шкафы, и если находили молящихся, то разгоняли их как заговорщиков и пользовались, кстати, случаем, чтобы проверить их права на жительство. Во 2-м участке Мясницкой части, таким образом, был совершен обход почти всех квартир, занятых евреями. Полиция пыталась проникнуть в Александровскую казарму, где солдатам-евреям разрешено было молиться; ввиду отсутствия мест в молельнях туда же приходили для молитвы и некоторые невоенные евреи, которым положительно некуда было деться; им угрожала тяжкая для религиозного человека перспектива не молиться в синагоге в самый важный и единственный в году праздник — Йом-Кипур (пост и отпущение грехов). Сыщики узнали об этом, и полиция нагрянула в казармы. Но военное начальство воспротивилось такому вторжению полиции, и ей пришлось ожидать окончания молитвы; тогда переписали всех молившихся вместе с солдатами.
Во исполнение Высочайшего Указа от 23 сентября 1892 г. в здание синагоги к 1 января 1893 г. переведены были два училища, на которых мы остановим теперь наше внимание: Александровское ремесленное училище и училище-приют под названием «Талмуд-Тора». Достаточно будет привести только рядом документы, касающиеся открытия и закрытия этих учреждений, чтобы без всяких комментариев понять истинные цели преследователей.
Начнем с Александровского ремесленного училища.
«Управление московского генерал-губернатора 1 отд. (4 сентября 1880 г. № 484).
Государь Император, по всеподданнейшему докладу о предложении Московского Еврейского Общества ознаменовать день 25-летия царствования Его Императорского Величества учреждением в Москве ремесленного училища и о ходатайстве наименовать это училище „Александровским“, Высочайше изволил изъявить на сие свое согласие, повелел при этом благодарить Московское Еврейское Общество за его верноподданнические чувства».
Второй документ.
«Московский обер-полицмейстер. Отделение хозяйственное, 27 мая 1895 г. № 5532.
Министр внутренних дел по соглашению с московским генерал-губернатором и согласно отзыва министра народного просвещения признал соответственным существующее в Москве по временным правилам Еврейское Ремесленное Училище упразднить и обязать хозяйственное правление: 1)со дня объявления настоящего распоряжения прекратить прием воспитанников в названное училище и 2) отнюдь не оставлять обучающихся в училище на второй год в одном и том же классе. Означенное распоряжение относится только до еврейского ремесленного училища, именуемого „Александровским“, и не касается до училища-приюта, носящего название „Талмуд-Тора“».
В другом роде, но столь же интересны документы, касающиеся другого училища.
«Суточный приказ московского обер-полицмейстера 16 сентября 1881 г. № 259. Московский общественный раввин Минор, ввиду того что в здешней столице среди еврейского общества очень много еврейских сирот обоего пола и особенно детей, нуждающихся в приюте и первоначальном религиозно-нравственном воспитании, — в марте месяце сего года ходатайствовал о разрешении учредить на основании 1074 ст. XI т. ч. 1 Св. Зак. при молитвенном Правлении, находящемся в Солянке, в д. Рыженкова, приют для означенных детей под именем „Талмуд-Тора“ и вместе с тем разрешить ему для этой цели открыть добровольную подписку.
Ныне московский генерал-губернатор уведомил меня, что управление министерства внутренних дел по сношении с министром народного просвещения и согласно ходатайства раввина Минора разрешает устроить и содержать в Москве на счет добровольных пожертвований приют для еврейских детей обоего пола под именем „Талмуд-Тора“[565], но с тем, чтобы приют этот подчинялся в учебном отношении училищному начальству и чтобы в оном преподавался русский язык».
Прежде чем представить документ об уничтожении этого училища, надо сделать небольшое отступление.
В средние и высшие учебные заведения принимается евреев лишь 3 процента от общего числа поступающих, и, кроме того, заведения эти доступны лишь для более или менее зажиточного класса. Что касается городских школ, то, по статистическим исследованиям, результат приема в городские начальные училища в 1891/92 г., произведенного московской городской управой, представлялся в следующем виде.
Из 100 православных принято в 1890/91 г. 70,7 проц., не принято 26,6 проц., а из ста евреев принято 57,7 проц., не принято 42,3 проц.; при этом надо заметить, что Москва делится в учебном отношении на 3 пояса, и первый и второй пояс обнимают те местности, где живет самая значительная доля московских евреев (внутри кольца, образуемого Садовой улицей). И вот, в частности, в этих-то двух поясах не принятых в городские школы еврейских детей оказалось 64,2 проц. Следует заметить, что в том же году не было принято 73 ученика (16 мальчиков и 57 девочек) только потому, что они евреи (как сказано в отчете). В 1891/92 г. цифры приблизительно те же; не принято 10 человек с указанием о действительной причине отказа (иудейское вероисповедание). Мальчиков принимают меньше, чем девочек; но тогда как православных мальчиков принято меньше девочек на 7,6 проц., у старообрядцев — на 6 проц., у евреев эта цифра вырастает до 14,9 проц. Подводя итог, надо сказать, что в то время, как из православных, единоверцев и старообрядцев непринятых оказывается немного более ? (26–27 проц.), из евреев более 2/5 (42 проц.); а между тем по данным 1890/91 г. детей православных и пр., заявивших желание поступить в школу, было 90,5 проц. общего числа просителей, а евреев — 5,5 проц.; если же принять во внимание, что в то время православные, единоверцы и старообрядцы составляли примерно 91,9 проц. всего населения, а евреи — 2,0 проц., то станет ясно, насколько усиленнее в еврейском населении спрос на первоначальное обучение (население евреев меньше общего числа населения в 45 раз, а желающих поступить в школу лишь в 15 раз, что дает отношение 45:15, т. е. 3:1). Прибавьте, что отказ вообще вдвое чаще встречают евреи (если брать абсолютные цифры), и тогда будет ясно, что, относительно говоря, отказ постигает еврейских мальчика и девочку в 5–6 раз чаще.
С 1891/92 г. обстоятельства стали, конечно, тяжелее, потому что дух времени обуял не одних чиновников в тесном смысле, но и уловил в свои сети массу добровольцев.
По закрытии Александровского ремесленного училища училище-приют подлежало перенесению в здание синагоги, для чего, по предписанию власти, пришлось перестроить здание внутри для приспособления под училище. Был представлен план, который был утвержден губернским правлением, управой и генерал-губернатором, затрачено было на перестройку тысяч восемь. Комиссия, командированная для осмотра, возражений на месте не представила, но донесла московскому генерал-губернатору, что хотя и не замечается в работах никаких отступлений от утвержденного плана, но из всего характера переделки явно намерение привести здание в такой вид, чтобы, в случае, если во взглядах правительства произойдет поворот, оно могло быть превращено вновь в синагогу без капитальной перестройки здания. Такой «обход» представлялся преступным для чистых сердец чиновников, знающих лишь прямые пути, и этим объясняется упрек, сделанный в предложении генерал-губернатора, которое было сообщено обер-полицмейстером в отношении от 24 октября 1897 г. о закрытии училища… Но об этом после.
Возвращаясь к училищу, замечу, что в нем находило приют, одежду, пищу и обучалось Закону Божию, русскому языку, чистописанию, географии, арифметике, еврейскому языку и истории еврейского народа довольно значительное количество бедных детей, преимущественно сирот, — в 1892/93 г. 65 мальчиков, в 1893/94 г. — 70, в 1894/95 г. — 62, в 1895/96 г. — 60, в 1896/97 г. — 44.
Преподавание велось в училище так успешно, что инспектор народных училищ не только лично, но и в официальных бумагах выражал удовольствие по поводу порядка и успехов детей, особенно в выговоре русского языка, и даже рекомендовал расширить курс учения для представления оканчивающим льготы 3-го разряда по воинской повинности.
Но и это училище ненадолго пережило ремесленное. Из отчета хозяйственного правления Московского еврейского общества за 1896 г. видно, между прочим, что уцелевшие еще остатки благотворительных и образовательных учреждений московских евреев не давали покоя администрации и после перестройки синагоги и затрат, на нее сделанных. Смотритель училища Фидлер, проживавший в Москве 10 лет, вдруг оказался не имеющим права жительства и был выселен из столицы: с его выселением дети остались без преподавателя Закона. Раввин предложил заменить учителя без особого на то вознаграждения, но разрешения не получил. Попечитель московского округа потребовал представления «вполне убедительного» доказательства, что в училище разрешено преподавание вышеупомянутых предметов, и «документа», на основании которого учреждено училище, и в случае неимения такого «документа» обязывал принять меры к немедленному закрытию училища (отношения попечителя округа от 16 октября 1896 г. № 20 433, 2 ноября 1896 г. № 21 864 и 2 декабря 1896 г. № 23 604). Грозила беда, и притом, казалось, неустранимая, потому что «документа» не было, училище было открыто на основании суточного приказа обер-полицмейстера. Но после многократных объяснений и просьб была представлена к утверждению программа, хотя она отлично была известна начальству, которое, посещая училище, постоянно выражало по поводу преподавания и успехов учеников свое одобрение.
К великой радости учителей (из них трое были православные) и родителей попечитель (1 мая 1897 г. № 10 039) объявил, что к оставлению приюта Талмуд-Тора препятствий со стороны управления округа не будет. Но вслед за тем, 28 июля 1897 г. за № 9206, московский обер-полицмейстер, вдруг заинтересовавшись училищем, предложил хозяйственному правлению представить сведения о количестве детей в еврейском училище и о числе обучавшихся в последние 5 лет.
Ровно через три месяца, 28 октября, объявлено хозяйственному правлению следующее распоряжение московского генерал-губернатора:
«М. В. Д. московского обер-полицмейстера канцелярия. Отделение хозяйственное, октября, 21 дня 1897 г. № 13 624. Г. приставу 2 участка Мясницкой части.
Ввиду незначительности числа учеников, обучающихся в московском еврейском училище-приюте, известном под названием „Талмуд-Тора“, так как дети евреев, проживавших в Москве, не лишены по закону права поступать в общеобразовательные учебные заведения, названный приют, по соглашению Его Императорского Высочества московского генерал-губернатора с управляющим министерства внутренних дел, подлежит закрытию.
Вследствие сего и согласно предложению Его Императорского Высочества за № 2491, предписываю вашему высокоблагородию о вышеизложенном объявить хозяйственному правлению для еврейских молитвенных учреждений г. Москвы под расписку, с тем чтобы правление это в течение двух месяцев со дня отобрания помянутой подписки озаботилось обращением здания, в котором ныне помещается сказанный приют, под благотворительное заведение или больницу.
При этом предлагаю вам предупредить правление, что неисполнение им распоряжения в назначенный срок, а равно допущение каких-либо отступлений при переделке здания для нового его назначения, подобно самовольно допущенным правлением при приспособлении такового для размещения в нем приюта „Талмуд-Тора“, вызовет немедленное распоряжение о приведении в исполнение Высочайшего повеления 23 сентября 1892 года, в силу которого здание, предназначавшееся под синагогу, подлежит продаже с торгов.
Подписку названного правления в объявлении и в обязательстве точного исполнения всего вышеизложенного представить ко мне, учредив, с своей стороны, строгое наблюдение за своевременным исполнением сказанного, и о следующем донести. Исправляющий должность обер-полицмейстера полковник Трепов. Управляющий канцелярией Бельгардт…»
Таким образом, училище, в котором получали общее религиозно-нравственное образование, пищу, одежду и обувь неимущие сироты, пало жертвой замаскированного стремления московской администрации во что бы то ни стало свести Высочайшее повеление 23 сентября 1892 г. к последнему его пункту, т. е. к продаже Храма Божия с торгов.[566]
Так длилась эта глухая борьба, не ослабевая ни на миг, в течение последних 15 лет. Благодаря тому что преследования производились не только систематически, но и «со вкусом», с каким-то противоестественным увлечением, образовались традиции, ничем не искоренимые, пока будет оставаться в силе прежнее бесправие 6-миллионной массы еврейского населения России.
Можно с уверенностью сказать, что если евреи гибнут физически от постоянной травли, то в представителях власти укрепляются привычки и приемы, которые, дискредитируя власть окончательно, приводят к убеждению, что новая Россия должна прежде всего искоренить традиции старой администрации, выращенной на алчности, невежественности и человеконенавистничестве. Само собой разумеется, что и среди администрации встречаются не только порядочные, но истинно гуманные и просвещенные люди, но эти редкие исключения лишь подчеркивают низкий общий уровень наших архаических блюстителей «порядка».