Идейный стержень истории

Идейный стержень истории

По общепринятому мнению, история – это комплекс общественных наук, изучающих прошлое человечества во всей его конкретности и многообразии. Однако доныне остается справедливым иное определение истории, – оно дано в Британской Энциклопедии 1771 года, – где этот предмет назван «Историей Деяний» (History of Actions): «История деяний – некоторым образом упорядоченный ряд достопамятных событий». Какие события считать достопамятными, каким образом их упорядочить – все это остается на усмотрение историографа. Поэтому почти все, что понимается под историей сегодня, – это историография, в которой толкования, сделанные отдельными историографами, объединяются по тем или иным правилам в «курсы истории» на основе общественного компромисса в условиях определенной политической конъюнктуры.

Но это только одна сторона вопроса. В нашем прошлом остается много неясного из-за сложности самого процесса эволюции. Эволюция – процесс многофакторный, нелинейный, сопровождающийся производством огромного количества информации, из которого лишь ничтожная часть оказывается отраженной в летописях, к тому же неизвестно, с какой степенью полноты и достоверности.

История, конечно, является наукой, – хотя бы потому, что имеет свою область исследования и свой метод, – но в ней изначально и до сих пор главенствует не объективный подход, а идеологическая парадигма, определяющаяся геополитическими и региональными экономическими и политическими интересами. До XVI века «истории» различных регионов, и всеобщая история тоже, строились целиком на божественной идее, в интересах церкви. В период XVII–XIX столетий в Европе главенствующей стала идея гуманизма. В советский период в нашей стране считалось, что история стала наукой только на основе идей Маркса и Энгельса («исторический материализм»). Между тем правильно сказано: если для идеологии нужно, чтобы дважды два было пять, то так и будет.

Таким образом, идейная направленность традиционной европейской истории совершенно очевидна. Она, как комплекс филологических наук, включавший в числе прочего и представления о прошлом человечества, сложилась в XVI–XVII столетиях, в эпоху Реформации и Контрреформации, в результате идейного компромисса между «клерикальными» историками и историками-«гуманистами» на почве идеи национальной государственности. Причем сами властители дум показали себя людьми беспринципными: яркие примеры – Никколо Макиавелли (1469–1527) и Мартин Лютер (1483–1546). Тех же, кто не хотел участвовать в компромиссах, попросту уничтожали (Т. Мор в Англии, Д. Савонарола в Италии, М. Башкин в России и другие).

Поклонение волхвов (Bibl. Vaticano, Studenbuch Pal. lat. 537, vlg. S. 22–23, fol. 86r.)

Среди пришедших ко Христу-младенцу волхвов – женщина. И это не единственный случай в мировой живописи (есть случай, когда изображенная женщина-волхв – негритянка), что говорит нам об изменчивости воззрений даже на столь священные события, – и ведь это картины позднего Средневековья!

В 1563-м решением Тридентского Собора в Европе ввели современное летоисчисление, – впервые было официально и твердо заявлено, что год, стоящий на дворе, отстоит от Рождества Христова именно на 1563 год, а все источники, противоречившие этому, было велено сжечь. К счастью, сжечь ВСЁ оказалось невозможным. Тогда же объявилась и «Книга Пап», зарегистрировавшая якобы непрерывную смену римских пап с IV по IX век (до Папы Николая I).

Историки того времени, проявляя «принципиальную беспринципность», – то бишь цинизм, взяли на вооружение лозунг Макиавелли «цель оправдывает средства» и клич Лютера «кто не с нами, тот против нас». Так, создатель современной хронологии и придворный летописец Генриха Наваррского Иосиф Скалигер (1540–1609), воспитанный своим отцом-философом в духе «бумага все стерпит, лишь бы было красиво», становился, вслед за Генрихом Наваррским, то католиком, то гугенотом. Он же сочинил непрерывную хронологию французских королевских династий с единственной целью: узаконить и увековечить права Бурбонов, изничтоживших прежнюю династию Валуа. Вся остальная мировая история оказалась просто декорацией для этой королевской «пьесы».

Аналогичную работу проделал австриец Куспиниан (И. Шписхаймер) для Габсбургов, выведя их непрерывную родословную от Юлия Цезаря. Наиболее же наукообразной стала история Великобритании в редакции отца и сына лордов-канцлеров Бэконов, снабженная к тому же гениальным «пиаром» в виде пьес-хроник Шекспира. Мирное объединение Англии и Шотландии под короной новой шотландской династии Стюартов предопределило и «непрерывную законную» историю династической смены шотландских правителей (в течение 1200 лет!) при весьма бурной и неясной английской истории.

Римско-католическая церковь, озабоченная сохранением своего политического влияния, приняла в процессе создания наукообразной «всемирной светской» истории самое активное участие. В этой работе особо отличился монах-иезуит Дионисий Петавиус (1583–1652).

Но комплекс документов и артефактов современной традиционной истории, в том виде, какой она приобрела к XVII веку, создался не только на основе идейного компромисса между императорами и римскими папами. Большую лепту в это внес и бизнес. Еще в XV веке «история» превратилась в занятие, весьма выгодное в коммерческом отношении! Люди обогащались на всем, от пустяков до «святого», начиная от изготовления и продажи «древних рукописей» и кончая торговлей «священными реликвиями», вроде мощей святых. Ярчайший пример – «Грамота Константинова Дара», подложность которой доказали Н. Кузанский и Л. Валла в середине того же XV столетия.

И как раз в это время происходит важнейшее цивилизационное событие: появляется книгопечатание. Его развитие, стимулированное неудовлетворенным рыночным спросом на книги, было очень бурным. Легко понять, что эта новая отрасль производства оставила без работы огромную массу переписчиков прежних, рукописных книг. Чем же занялись эти мастера каллиграфии, знатоки шрифтов? Не будем гадать, а просто скажем, что одновременно с появлением печатных книг на рынок внезапно и в большом изобилии начали поступать «только что обнаруженные» старинные рукописи и хроники.

Описанные во всех них события начинались и заканчивались в глубокой древности. Типичный пример: летопись Саксона Грамматика обрывается 1185 годом. Обнаружили ее в 1514-м, и эта летопись легла в основание истории скандинавских стран. Аналогичную «древнепольскую» хронику, простирающуюся из глубины времен и до 1113 года, написал некий Галл Аноним, а публике она была явлена в том же XVI веке, и т. д. В древней истории каждой европейской монархии в течение XVI–XVII веков нашелся свой «Нестор-летописец».

Н. А. Морозов писал в работе «Азиатские Христы»:

«Есть несколько очень простых признаков для отличия действительно старинного литературного произведения от недавнего. Прежде всего, мы здесь можем опереться на закон размножения рукописей в допечатное время в геометрической прогрессии с каждым новым десятилетием существования языка, на котором они написаны.

Я уже обосновывал этот закон в шестом томе моего исследования… но для связности изложения повторю и здесь, пояснив на наглядном примере из недавней русской жизни».

И далее Н. А. Морозов приводит подлинную историю о том, что когда около 1840 года Лермонтов написал свою поэму «Демон» и ее издание было запрещено церковной цензурой, она все же довольно быстро распространилась среди читающей публики. Как это произошло? Предположим, не более четырех человек списали ее у самого автора в первый же год. У каждого из них списали в следующий год тоже, например, четверо знакомых, и вот, во второй год имелось уже не менее 16 + 4 = 20 экземпляров. С каждого из этих экземпляров в следующем году было списано (положим) тоже по 4 экземпляра, и значит, ходило уже 80 + 20, то есть около сотни экземпляров и т. д., с каждым годом увеличиваясь вчетверо.

Геометрическая прогрессия – такой размножитель, действие которого прекращается только с полным насыщением интереса. «Демон» Лермонтова через несколько лет был уже в каждой помещичьей домашней библиотеке, он имелся во многих сотнях экземпляров. Переписывание его прекратилось лишь с появлением этой поэмы в полном издании сочинений Лермонтова; вот после этого рукописные экземпляры, как более не нужные, стали выбрасывать…

Н. А. Морозов продолжает:

«… Если бы печатный станок, сразу бы размноживший сочинения Лермонтова, не оттиснул с ними и эту поэму сразу в тысячах экземпляров, то процесс ее рукописного воспроизведения продолжался бы и теперь. Она была бы во всяком случае настолько распространена в России, что желающему напечатать ее стоило бы только выпустить объявление в газетах с обещанием приличного гонорара, для того, чтобы получить десятки списков, а не найти единственный на земном шаре экземпляр ее у какого-то гидальго в отдаленной от центров испанской культуры усадьбе в Пиренейских горах…

И если бы какой-нибудь современный русский писатель, съездив в Испанию, вдруг объявил, что он нашел там в развалинах одного дома в Пиренеях еще неизвестный в России рассказ Лермонтова и предлагает его редакторам наших журналов купить его у себя за крупную сумму денег, то кто над этим не рассмеялся бы и не сказал, что написал рассказ он сам – путешественник?

Но вот,… были открыты по такому именно шаблону д-ром Шпренглером в XIX веке, в недоступном для проверки местечке внутренней Индии уники биографий Магомета, которыми и пользуются теперь ученые жизнеописатели пророка. Почему эти биографии, как чрезвычайно интересные всякому образованному магометанину, не распространились за тысячу лет их существования по закону геометрической прогрессии в тысячах экземпляров, как распространились рукописи Библии, бывшие в каждом монастыре перед их напечатанием Гуттенбергом? Почему их единственные на нашем свете экземпляры оказались найденными арабистом Шпенглером за тридевять земель в тридесятом царстве от места, около которого происходило действие, подобно тому, как я предположил относительно Лермонтова».

Так пишет Н. А. Морозов, и делается вполне ясен такой вывод: всякое общеинтересное литературное произведение древности, найденное до сих пор (или еще вернее: до своего напечатания) только в одном экземпляре, априорно должно считаться подложным. И это сторицею относится к тем случаям, когда оно найдено не на территориях того народа, на языке которого писал автор, а в чужих для него странах…

О псевдодревних «униках», лежащих в основе современной нам древней истории, часто говорят: «Очевидно, они хранились членами какой-нибудь одной семьи, бережно передаваясь от отца к сыну, в тайне от посторонних». Но ведь это объяснение, во-первых, сразу уничтожает всю ценность документа: оно рисует его как никогда никому не известное, кроме одного человека, как индивидуальное случайное произведение, чуждое всему остальному миру.

Во-вторых, такое оберегание не свойственно человеческой природе. Пряталось от всех глаз только золото скрягами, которые скрывали его даже и от старшего сына, по совершенно иным причинам… Все такого рода объяснения существования общеинтересных литературных рукописных произведений в продолжение сотен лет в одном экземпляре, без их естественного размножения в геометрической прогрессии, способны удовлетворить только детей.

Причина, позволяющая говорить об относительной достоверности истории, может существовать только для последних веков, начиная от XVII. Обращаясь же ко временам более ранним, придется пользоваться термином «варианты истории». Это легко понять: и в нашем недавнем прошлом имеются события «вариативные», например, противостояние властей в России 1993 года. Тем более сложно разобраться с историей допечатного периода, а бесписьменное прошлое вообще покрыто мраком. И ведь об этом давным-давно известно!

Открываем первый том «Истории Древнего Египта» Д. Брестеда и Б. Тураева (курсив наш):

«Манефон, бывший египетским жрецом в царствование Птолемея, написал на греческом языке историю своей страны. Эта работа погибла, и мы знаем ее лишь в изложении Юлия Африкана и Евсевия и по выдержкам Иосифа. Ценность работы была незначительна, ибо она основывалась на народных сказках и туземных преданиях о древнейших царях. Манефон делил длинный ряд известных ему фараонов на 30 царских родов, или династий; и хотя мы знаем, что многие из его подразделений произвольны, тем не менее его династии подразделяют царей на удобные группы, которыми уже так давно пользуются при изучении египетской истории, что теперь уже невозможно без них обойтись».

Характерно, что событийно все эти «всплывшие» в XVI–XVII веках хроники не имели однозначной привязки к единой шкале времени. К какому времени отнести какую из них, определяла не общепринятая сквозная хронология, которой тогда еще не было, а, скорее, историческая география. Рукопись привязывали сначала к какому-либо региону, а уж только затем, выверив по перекрестным ссылкам в разных текстах разных стран, относили ко времени в прошлом. Понятно, что даже те из них, которые были сочинены от начала до конца, все же сочинялись не в безвоздушном пространстве, ведь их авторы жили во вполне определенном «историческом» контексте, – так что составитель историографии вполне мог найти им место в якобы «действительном» прошлом. Это, кстати, означает, что метод перекрестных ссылок, на который любят опираться историки, надо применять с большой осторожностью.

При выстраивании истории такими «хроно-географическими» методами неизбежным было возникновение хронологических разрывов, когда в той или иной стране развитие будто прекращается. Наука обходит эту проблему за счет географии, «сшивая» временные отрезки перемещением событий в пространстве. Поэтому в традиционной истории любого региона есть провалы, сопровождающиеся бурным расцветом культуры в некотором другом, достаточно отдаленном месте, например: «В Европе настали мрачные века Средневековья, и цивилизация откатилась на много веков назад, а в это же время на Арабском Востоке наступил расцвет новой цивилизации». Затем, лет через семьсот, глядишь, уже Арабский Восток «впадает в варварство», а в Европе наступает Возрождение.

В статистической физике есть теорема, показывающая, что можно проводить усреднение по времени, и среднее будет таким же, как если усреднять по пространству. Или другой пример: по развитию зародыша можно восстановить эволюцию видов. Эти соображения позволяют нам понять, почему попытка создания умозрительного «прошлого», предпринятая первичными средневековыми философами на столь зыбких основаниях, оказалась удачной. Беда лишь в том, что такие усредненные построения так и остаются литературоведением, не становясь историей.

О сложностях же привязки к единой шкале скажем еще вот что. Перед любым историком, если он исследует события до XVII века, стоит сложнейшая задача: не только доказать непрерывность предыдущей хронологии, но и найти непрерывность при переходе ее в хронологию новейшего времени, к достоверной истории. Ведь только в литературном произведении рассказ имеет начало и конец!

К сожалению, уровень даже современных естественно-научных знаний не позволяет создать абсолютную шкалу времени, аналогичную, скажем, абсолютной шкале температур, которая отсчитывает состояние от некоей реперной точки – абсолютного нуля, – и потому в полном объеме эта задача неразрешима. В общем же случае достаточно иметь последовательность событий, знать временные промежутки между ними, а также уметь выбирать общие события разных хроник. Кстати, это нынче основной способ создания истории.

Если историк, например, в своих исследованиях Второй мировой войны базируется на какой-либо непрерывной хронике, охватывающей события от 1939 до 1945 годов, – все равно «абсолютная» датировка этой непрерывной хроники как целого всегда определяется относительно некоторой другой шкалы, включающей исследуемый интервал, и обычно датируемой от «начала новой эры», то есть Рождества Христова. Исследователь может сравнивать эту хронику с другой, относящейся к тому же периоду, и без этого, – но только имея общую шкалу, он может встроить эти события в общую канву истории.

Речь – о единой шкале времени. Вспомним опять шкалу температур: их существует несколько, в частности, Цельсия и Фаренгейта, которые калибруются относительно физических констант: точек замерзания и кипения воды при нормальном давлении. Однако любая относительная шкала температур строго однозначно связана с абсолютной температурой, отсчитываемой от абсолютного нуля.

В хронологии же такой однозначной связи нет, – нет «абсолютного нуля» во времени. Даже устойчиво воспроизводящиеся астрономические циклические события протяженностью от суток до года, лежащие в основе календаря, требуют периодической корректировки, например, введением високосных годов. Еще сложнее с крупными циклами, вроде появления кометы, открытой Галлеем в 1682 году, с периодом обращения около 76 лет. Казалось бы, как это удобно для датировки какой-либо старинной хроники, упоминающей помимо прочего и появление кометы. Но оказывается, что совершенно необходимо, во-первых, независимо доказать, что это та же самая комета, что и открытая Галлеем, и, во-вторых, независимо определить коэффициент кратности ее появления, то есть в который раз, считая от Галлея в прошлое, она пришла.

Коэффициент кратности, равный 10, отнесет событие хроники, упоминающей комету, на 760 лет назад от 1682 года, а равный 20 – на 1520 лет. Причем совершенно очевидно, что дата открытия кометы Галлеем должна заведомо быть привязана к единой шкале времени.

Мы приходим к выводу, что историю надо рассматривать с естественнонаучной точки зрения, изучая, прежде всего, материально-техническую эволюцию: что, когда, как и в какой последовательности могло реально появиться. Но даже это не даст истину! Подход должен быть комплексным, да и техническая эволюция требует дополнительного обоснования.