Глава 7
Глава 7
Ирландия.
Наигоршая из моих горестей, безбрежное море бедствий, земля гнева Господня.
Родился ли тот, кто исцелит этот недужный край?
Какая женщина по-детски не любит подарков? Особенно на Благовещенье, когда кончается время сбора податей и наступает март, когда подснежники сменяются примулами и в память Пресвятой Богородицы всем женщинам дарят подарки. Было позднее утро, и я нежилась в постели, когда в дверь постучали. Я приподняла голову с локтя.
– Радклифф, что там?
– Подарки, мадам.
Вошел дюжий детина-привратник с книгой и ящиком.
– Открой!
Радклифф тонкими руками с трудом подняла тяжелый том, уложила на стол возле меня, раскрыла кожаный переплет. Нашей Глориане, высочайшей и великолепной Императрице, прославленной своими добродетелями, благочестием и милостивым правлением, Елизавете, – прочла она, – милостью Божией королеве Англии и Франции, Ирландии и Виргинии, защитнице нашей веры. Ее покорнейший слуга Эдмунд Спенсер со всем смирением посвящает и преподносит свой труд. Да живет Королева фей» в вечности Ее славы».
Я рассмеялась от радости:
– Значит, маленький сочинитель завершил эпическую поэму обо мне?
– По крайней мере шесть книг, – сказала Радклифф, заглядывая в конец. (Пусть ее глаза на тридцать лет моложе моих, зрение – не в пример хуже!) – Угодно Вашему Величеству почитать?
– Может быть, позже. Эй, любезный! – окликнула я привратника. – Что это за ящик?
– Из Ирландии. – Он потянул себя за вихор. – С письмом.
– Открой.
Он широко улыбнулся щербатым ртом:
– Нет, мэм, я читать не умею!
– Уорвик!
Уорвик сделала мне реверанс, приняла из рук носильщика письмо и начала читать:
– «Небесную правительницу наших земных небес приветствует ее вассальный воин Томас Ли, рыцарь.
В Лимрике во время казни великого ирландского бунтовщика на моих глазах престарелая дама взяла сей предмет двумя руками и пила из него, словно на празднестве богов. Посему я взял на себя смелость послать cue Вашему Величеству как дань Вашему могуществу. Бессловесный, он тем не менее скажет за себя. Шлю вместе с ним заверения, что буду и впредь так же поступать с Вашими врагами в этой богомерзкой стране.
Ваш во всем,
Томас Ли, капитан».
– Из него пила престарелая дама? – задумалась Радклифф. – Красивый кубок, мадам, или круговая чаша, отбитая у гнусных бунтовщиков. – Она повернулась к привратнику:
– Ну, открывай!
Ящик был заколочен гвоздями, пришлось вскрывать кочергой. Внутри оказался круглый, обернутый тряпьем сверток. Тонкое стекло, может быть, даже венецианское.
Привратник вытащил сверток.
– Осторожно, осторожно! – вскричала Уорвик.
Поздно. Что-то вывалилось из тряпья и шмякнулось об пол. Здесь оно, к моему ужасу, подпрыгнуло и – о. Господи! – покатилось, докатилось до моих ног и остановилось, оскалившись в улыбке.
Голова, человеческая голова, черная, полуразложившаяся, мертвые, кишащие личинками мух губы шевелились, будто пытались что-то произнести, открытые глаза пялились, из черных глазниц выглядывало по червю…
Я не могла даже вскрикнуть – меня безудержно рвало, снова и снова я харкала кровью и желчью, и только проглотив лекарство, погрузилась в обморочное забытье…
Ирландия.
Я велела устроить розыск в отношении дарителя», Томаса Ли. Мне сообщили, что этот жуткий рыцарь служил под началом моего лорда в Нидерландах и Франции. Он действительно видел, как сумасшедшая старуха, у которой казненный злодей убил сына, схватила отрубленную голову и жадно пила хлещущую из нее кровь. Этот же человек убил троих собственных сыновей и брата, прежде чем Ли без суда и следствия повесил его, утопил, четвертовал и обезглавил – а затем сжег старуху, подозревая в ней ведьму.
Жестокий и беспощадный человек, крутой и скорый на расправу, – но, говорят, только такие могут служить в этой дьяволовой заднице, Ирландии.
Забытой Богом стране.
Такова Ирландия.
Однако и Англия была не намного лучше, мой лорд постоянно добивался власти, он вознамерился быть и конем, и возничим английской судьбы. В Кадисе он отрастил бороду, я говорила? Каждый мужчина когда-нибудь это делает, потом одни сбривают, другие оставляют, кто предпочитает усы, а кто, как Робин, – бородку клинышком. Однако всегда это означает возмужание, стремление к силе, к положению, к самостоятельной власти. Или к власти как таковой…
Борода заступом, рыжая, как у лиса. Я ее ненавидела.
А еще больше я ненавидела и еще больше боялась его растущую жажду ссор. У меня были серьезные причины опасаться многого другого: народной любви к нему, его враждебности к лорду-адмиралу Говарду, которого он публично обвинял в провале Кадисской экспедиции, разногласий, которые он вносил в совет, его давней ненависти к Берли и Роберту, которые всегда были для него писаришкоми», мужчинами, лишенными мужских качеств, евнухами, проклятьем всякого мужественного воина. Однако все мои страхи коренились в его любви к войне, которой он жаждал все сильнее, чтобы восстановить ореол героизма и вернуть утраченное в Кадисе доверие. Я видела, что его влечет к предначертанному крушению, видела письмена на стене, хотя и не могла разобрать дату. И когда это случилось, оно, как все худшие крушения в жизни, случилось неожиданно.
Мы собрались отпраздновать добрую весть, я и горстка моих тайных советников, – нам сообщили о смерти моего старого друга и врага Филиппа Испанского. Человек, который когда-то любил и желал меня, предлагал руку, потом ненавидел и преследовал даже в моем собственном королевстве, отошел в мир иной. Я говорю добрую весть» не из злорадства, смерть пришла к нему желанным избавлением от чудовищных телесных мук. Черви, что завелись в голове ирландского бунтовщика после смерти, владели Филиппом при жизни – три месяца он, оставаясь в сознании, гнил заживо, пожираемый червями, которые копошились в его открытых зловонных ранах, жутких гниющих язвах, которые он не позволял врачам промывать, считая их Божьей карой за грехи своей плоти.
Мы глядели друг на друга, Берли и Роберт, мой лорд, кузен Говард и новичок в совете, молодой Ноллис, недавно заступивший на место отца. Он был еще совсем юный и нежный, этот Вильям, едва за двадцать – тот возраст, когда считаешь себя бессмертным, – и явно мой лорд, и даже маленький умница Роберт ощущали себя такими же. Однако кузен Говард давно достиг средних лет, и его суровые, пронзительные глаза, которые сейчас пристально следили за моим лордом, видели смерть и знали – она придет.
А Берли – о, как больно было на него смотреть! Скрюченный подагрой, страдающий одышкой, каждое слово дается ему с трудом – сколько он еще протянет, долго ли будет помогать мне так, как умеет он один? Ведь ум его по-прежнему остер, чутье – верно, хватка – тверда.
Кузен Говард нарушил молчание, и я поняла – он вспоминал Армаду, когда во главе английского флота вел собственную войну против короля Испанского.
– Упокой Господи его душу, – мрачно сказал Говард, – и избави нас от такого конца.
– Аминь! – подхватила я. – Благодарение Богу, теперь он покоится в мире!
– Очень может быть, мадам, мир осенит и нас, – просипел Берли. – Его сын, молодой Филипп, не унаследовал отцовского нрава, он не будет искать войны.
– Ха! – Мой лорд громко рассмеялся прямо в лицо старику. – Значит, сэр, самое время ее ему навязать!
Роберт отцовским жестом задумчиво свел пальцы и прошептал:
– Блаженны миротворцы…
Мой лорд снова вспылил.
– Чтоб вам провалиться, миролюбцы трусливые! – с жаром вскричал он. – Разве вы не видите, что лишь война доставит нам почетный мир и что единственный почет, который может сыскать мужчина, достигается на войне! Сейчас мы можем разнести их в клочья, размолоть их мясо, растереть их кости в муку, чтобы псам войны не осталось на поживу ничего, кроме вражеских ладоней! А для Ее Величества, – поспешно добавил он, почти не удостоив меня взглядом, – будут сожженные галионы, захваченные города и сокровища, честь и слава!
Столько же, сколько после Кадиса и других ваших авантюр!» – желчно подумала я. Он словно прочел мои мысли – вскинул голову и гневно посмотрел на меня.
– И все ради вас. Ваше Величество, все, все ради вас!
Берли устало покачал головой. Он подвинул вперед маленькую книжку, которую держал под рукой, и дрожащим пальцем указал на пятьдесят пятый[11] псалом: Кровожадные и коварные не доживут и до половины дней своих».
Лицо моего лорда почернело от возмущения.
– Клянусь ранами Божьими, сэр, мне не возражают! – Он схватился за шпагу.
Как, угрожать Берли? Больному старику? Я в испуге схватила его за руку – не то бы он вскочил.
О чем он думает? Я с ужасом видела, что не он один держится за эфес – кузен Говард тоже привстал. Я мотнула головой, он плюхнулся в кресло, но глаза его, суровые и пронзительные, следили за моим лордом, как за ядовитой гадиной. У меня голова пошла кругом.
– Ладно, милорды, – пролепетала я, – оставим этот разговор. Как насчет Ирландии? Депеши день ото дня все мрачнее. Бунтовщики копят силы, я боюсь мятежа – как его избежать?
– Его не избежать, – мрачно сказал Говард. – Ирландия – это бродильный чан, нам никогда не удавалось ее усмирить! Единственный выход – послать туда войско, возглавляемое крупным военачальником, чтобы объединить тамошних наших людей, которые действуют каждый на свой страх и риск и не способны сдержать восстание.
Ирландия всегда воюет… никогда не замиряется… послать войско… если не справится, послать другое… вечная история с Ирландией…
Сердце мое упало, желудок свело – обычная свистопляска.
Люди и деньги!
Всегда их мало!
Всегда!
Я ухватилась за мыс корсета, с силой вдавила его в живот, чтоб унять расходившееся нутро.
Потом подождала и заговорила уже спокойно:
– Кто будет этим видным военачальником?
Ноллис, молодой Ноллис, белокурый в мать и ничуть не похожий на моего старого кузена, впервые подал голос:
– Это должен быть знатный вельможа, дражайшая миледи, наделенный Вашим Величеством полной властью, чтобы не только подавить бунтовщиков, но и увлечь за собой честных людей.
– Милорд казначей? – повернулась я к Берли.
– У нас есть лорд Маунтжой, мадам, верный слуга и опытный воитель.
– Или молодой лорд Кобем, – вставил Роберт. Он пристально взглянул на меня. – Если Ваше Величество не намерены назначить его на отцовскую должность хранителя пяти портов.
Я улыбнулась: он угадал верно.
– Хранителя пяти портов? – грубо вмешался мой лорд. Тряхнул головой. – Нет, нет. Ее Величество не отдаст это место Кобему!
Он повернулся ко мне, заговорил без тени учтивости. Как же он изменился! Кадис его преобразил!
– Я должен получить этот пост для Саутгемптона, он на мели и нуждается в доходах, – легко объявил он. – И Маунтжоя в Ирландию я как главнокомандующий вашими сухопутными силами не пущу.
Нуждается в доходах?
Он не пустит?..
Он – главнокомандующий?..
Все навалилось на меня разом – Испания, Ирландия, враги засели в Кале, четыре года подряд недород, люди голодают, в казне ни пенса, ни фартинга, чтобы как-то помочь, а мой, видите ли, лорд не пустит…
Что-то сломалось у меня в голове.
– Он нуждается в доходах? – в ярости завопила я. – А вам нужна война, вам нужно командовать? – Я повернулась к моим лордам:
– Клянусь Богом, он здесь король, не я! – В бешенстве я перегнулась через стол, схватила его за мантию. – Не будет по-твоему! Кобем получит должность хранителя пяти портов, и я – я, Елизавета, королева Елизавета, – решу, кого отправить в Ирландию!
Мои лорды как стояли вокруг стола, так и застыли в ужасе. Берли придвинулся ко мне, словно желая заслонить своим бедным старческим телом, Говард, сидящий рядом с моим лордом, следил за ним, как следят за скорпионом.
Мой лорд грохнул кулаком о зеленую скатерть.
– Господи, вам нравится все делать мне наперекор! – вскричал он страстно. – Однако ваша милость должна понимать…
– Малыш, малыш! – Не помня себя от ярости, я тоже стукнула по столу. – Слова вы должны» не обращают к венценосцам![12] Нет, это вы должны согнуть свою жестокую шею, повиноваться, приходить и уходить по моему зову, как делают те, кто старше и лучше вас!
У юного Ноллиса от ужаса глаза полезли на лоб, кузен Говард с каменным лицом медленно подвигался на край стула.
– И вы уйдете! – визжала я. – Уберетесь прочь от двора, в свои поместья, и будете сидеть там, покуда не научитесь служить мне со всем почтением!
Я, задыхаясь, вскочила на ноги. Казалось, все это происходит во сне – мой лорд тоже встал.
Его лицо только что было красным от гнева – теперь оно побелело и сверкало, словно у смертельно больного. Вся комната замерла.
– Что ж, – сказал он непривычным глухим голосом, – теперь я понял, каково это – служить… – Он замолк и выпустил каждое слово, будто стрелу с отравленным наконечником:
– Служить… незаконнорожденной… бабе!
Из глотки его вырвался звук, похожий на дикий хохот. Он оттолкнул стул и полуобернулся к дверям. В эту секунду я метнулась к нему, схватила за высокое плечо и развернула к себе лицом. Я не слышала слов, брыжжущих из моего открытого рта. Но эти, я знала, вырвались из глубин моей души: Никто не смеет называть меня незаконнорожденной…» Я отвела руку и с размаху дала ему пощечину.
– Ну, берегитесь!
Он молниеносно выхватил шпагу, убийственная ярость исказила его лицо. Говард с грохотом отшвырнул стул и очутился между нами, лицом к моему лорду.
– Ради всего святого! – заорал он. – Придите в себя! Это королева. Ее Величество, ваша государыня! Обнажать в ее присутствии шпагу – измена! Прочь! Прочь!
Он грубо вытолкал его за дверь, крича на ходу:
– Стража! Стража! Отведите милорда в его комнату, ему дурно. И пришлите Ее Величеству фрейлин с нюхательной солью, сию минуту!
Ему дурно.
Мне дурно.
Все дурно.
Однако когда я, задыхаясь и теряя сознание, рухнула на руки юному Ноуллзу, одно я знала наверняка – кто отправится в Ирландию.