Глава 10
Глава 10
Победа или смерть…
Смерть или победа…
– Ваше Величество, вы еще не спите?
– Да, да, Роберт, входите, какие вести?
– Велеть вашим женщинам, чтобы принесли сластей и вина, подкрепить ваши силы?
– Велите что хотите, только выкладывайте новости!
– Из Плимута пока ничего о судьбе лорда-адмирала и его флагмана, однако прилив начался, и мы узнаем все от утреннего гонца.
О, Господи.
О, бедный мой кузен Говард, бедные его люди.
И бедная моя Англия, подмятая львиной лапой.
Господи, помилуй его, помилуй нас всех!
Даруй нам победу – и сохрани моего кузена от смерти!
Испанцы потешались над нашими суденышками – вам это известно? – все потому, что их громадины не могли, в отличие от наших малюток, поворачивать, лавировать, маневрировать при малейшем дуновении ветра. С высоты могучих галионов наши скорлупки казались маркитантскими лодчонками, шлюпочками, рыбачьими шаландами. «Отрава в мелких склянках!» – кричали испанцы моим морякам с палубы своих плавучих крепостей.
Они полагали, что мой Чарльз, мой лорд-адмирал, наш главнокомандующий, у них в руках, а значит – победа обеспечена. Даже благодарственную мессу отслужили! Однако Господь справедлив. И англичанин без боя не сдастся!
Покуда испанские увальни продирали сонные глаза, с первыми признаками прилива три наших суденышка проскользнули у мощных галионов между ног и бросили флагману буксирный конец. В два счета его вытянули кормой вперед, проявив чудеса мореходного искусства, о которых испанцы вспоминают и по сей день.
Пока на больших галионах выбирали якоря, наши уже увели флагман в открытое море и были вне досягаемости!
– Благодарение Богу! – вскричала я и тут же засыпала кузена Чарльза депешами, где были и смех, и слезы, и брань, и ликование, и упреки, и приказы: «Атакуйте без страха и рассуждений!», «Будьте осторожны, действуйте осмотрительно!», «Вперед!», «Назад!», «В наступление!», «Возвращайтесь!» – покуда на моих писцов не напал столбняк.
Но, как в море, в нашем счастье были приливы и отливы. Мы преследовали врага в Ла-Манше, мои матросы и командиры проявляли чудеса мужества. Сколько сердец билось за Англию, сколько имен предстояло мне вспоминать в молитвах, а грядущим историкам – заносить в книги. И не только моего кузена и его вице-адмиралов – Говарда Эффингема, Дрейка и Хоукинса, но и заместителя Дрейка, Фробишера, который ни в чем не отставал от других.
И еще тех, кто прежде не были моряками, но в трудный для Англии час отдали ей все, – среди прочих я молилась и за некоего Хениджа – помните, был такой юный танцор Том? – кто в числе многих за свой счет построил и вооружил собственные корабли. Мы не брезговали ничьей помощью; другой мой кузен Говард, тоже юный Том, сын предателя Норфолка, снарядил для меня корабль – я молилась и за него.
– Какие новости, Роберт?
– Пока ничего, Ваше Величество.
А непогода по-прежнему бушевала, шторма и грозы не считались с июлем, природа словно обратила счет времен года вспять, карая нас за преступления против мира и Бога.
– Какие новости, Роберт?
– Первая кровь, Ваше Величество, – один из вражеских кораблей, «Розарио», получил пробоину выше ватерлинии и вышел из строя, у галиона «Сан-Сальвадор» сбиты мачты – оба сдались.
– Два корабля! Хорошо, клянусь Богом; наш Бог милостив! – кричала я от радости, а Роберт тихо радовался рядом.
Однако наши тревожные взгляды говорили:
«Два? Всего-то? Что значит два из трехсот?»
Кажется, я не ела и не спала – а кто в Англии ел или спал? Дни и ночи превратились в бесконечную ходьбу взад-вперед, перемежаемую редкими периодами лихорадочного забытья, вызванного телесным изнеможением.
А там, в разыгравшемся сером море, меж бурных валов, не зная ни дней, ни ночей, под проливным дождем, под обезумевшими ветрами в Ла-Манше двигалось адское воинство испанцев, а вокруг, словно терьеры, мельтешили английские суденышки, наскакивали, кусали, выводили из себя слепых испанских медведей.
– Какие новости, Роберт?
– Как только что-нибудь сообщат. Ваше Величество, вы узнаете первой.
– Который день? Я, кажется, сбилась со счета.
– Шестые сутки битвы, госпожа.
– И завтра…
Роберт кивнул. Господи, он с каждым днем делается все бледнее!
– Говорите, не молчите! – чуть не заплакала я. Однако я знала и без слов. Что толку говорить?
Завтра они должны были войти в Кале.
Конечно, мы помнили о брандерах[17], мы думали о них с самого начала. Не кто-нибудь, а сам Уолсингем был в это время в Дувре, распоряжался тоннами дегтя, просмоленными шлюпками, истинным огневым воинством, которое удовлетворило бы и саламандру. Но то ли Филипповы молитвы, то ли круглосуточное завывание трех тысяч ручных монахов во дворце-соборе притупили Божий слух, сделали его нечутким к добрым протестантским молитвам. Так или иначе. Он направил ветер нам в лоб, и Уолсингемовы плавучие трутницы оказались запертыми в Дувре.
И вот великий испанский флот мирно покачивался на якорях вблизи Кале, а наши дозорные тщетно высматривали огнедышащую подмогу. Однако они были не из тех, кто кусает локти и опускает руки. Говард кликнул на флагман всех командиров и капитанов. И на военном совете они приняли судьбоносное решение, и скрепили его рукопожатием, и поклялись великой клятвой рискнуть судьбой Англии в одном решительном броске.
Слава Богу, меня с ними не было! Всемогущий в Своей великой мудрости закрыл мне глаза, заткнул уши – в этом я уверена! Я никогда не согласилась бы с этим решением, не приняла бы эту жертву – я, которая стольким пожертвовала, столько отдала самого дорогого, ради того же самого дела, ради Англии, всегда ради этой нашей Англии…
Говорят, Дрейк вздохнул, прикрыл свои голубые-преголубые глаза, потом открыл их и объявил: «Я отдаю „Томаса“. Хоукинс рыдал в голос, когда сквозь слезы проговорил: „От меня пусть будет «Ястреб“. Тогда слово взял Фробишер, за ним остальные, и вскоре все десять были обречены. Десять лучших, быстрейших английских кораблей, добровольно отданные теми, кто любил их и кто ими владел, стали брандерами, чтобы выкурить беса испанской Армады.
Итак, вместо старых развалюх, корабельных остовов, которым уже не ходить под парусами, не держать строй, а только дрейфовать по воле ветра и волн, – эскадра адских брандеров, направленная в сердце испанцам. Они шли во всей красе, с них не сняли мачт и парусов, как с обычных брандеров, – не жалкие просмоленные лодчонки, но четырехмачтовые красавицы шхуны; под всеми парусами, выдраенными втугую, неслись они к стоящей на якорях Армаде, как мечта моряка о собственной смерти.
И мнилось, то погребальный флот великого норвежского воителя из дней героев и саг в клубах дыма мчит на Валгаллу могучего конунга и его дружину, ибо они шли безупречным строем и так ровно держали курс, что испанцы не верили – они без команды. И они врезались в самую сердцевину испанского флота, неся с собой пламень и серу, ужас и смерть.
– Ну, сударь, какие новости?
Дозорный стоял передо мной – лицо в крови, разбито при падении во время бешеной скачки.
– Ваше Величество, Господь взял-таки нашу сторону. Он топчет наших врагов, попирает их Своею пятой! – Гонец рыдал от обуревающих его противоречивых чувств, смеси горя и яростного ликования. – Сам Господь умеряет их гордость Своими бурями, поражает ядрами, они обрубают якоря и в панике топят друг друга… О, Господи, слышали бы вы их крики, когда мы осыпаем их зажигательными снарядами, льем на них расплавленный свинец, рубим их на куски, – мы видели, как у одного галиона из подветренных шпигатов сочилась кровь, столько убитых истекали на палубе кровью, море почернело, словно вино, на милю вокруг…
Победа или смерть…
Смерть или победа…
Даже Роберт немного порозовел:
– От лорда-адмирала. Ваше Величество, – что до битвы, все пока хорошо.
Я вырвала пергамент, сощурилась, как Горгона, на разбегающиеся слова:
«Ваше Величество, Королева! Ваш слуга приветствует Вас! Этой ночью Ваши командующие, возглавляемые вице-адмиралом Дрейком, который теперь воистину огнедышащий дракон, изрыгающий пламя и ярость, распаляемые праведным гневом, послали брандеры на врага, стоящего на якоре возле Кале, испанцы разбиты и бегут. И хотя Ваши командиры до сих пор оплакивают свои корабли, они смеются от радости и торжества, и таков наш день.
Теперь, благодарение Богу, мы рассеяли врагов, и они бегут с попутным ветром. Иные повреждены, команда затыкает пробоины телами убитых – мы не спеша захватываем одно судно за другим. Вблизи Кале, где была назначена встреча с герцогом Пармским, нам пришли на помощь голландские боевые корабли, дабы этой встречи не допустить.
По три, по пять, а то и по шесть-семь вражеские корабли покидают Ла-Манш. Наши преследователи видят повсюду бочки и тюки, дохлых лошадей и мулов, даже корабельных кошек, которых команда покидала за борт, стремясь облегчить корабли для бегства. Посреди этой неразберихи мы заметили флагманский галеас и загнали на мели вблизи Дувра – теперь зловещему полумесяцу уже не выстроиться.
Последних беглецов видели вблизи Ярмутского рейда под всеми парусами, они направляются в Северное море. Мы будем преследовать безжалостно, пусть даже придется гнать их вокруг Шотландии и снова в море…
Вашего Величества преданнейший ликующий родич и слуга, лорд-адмирал лорд Чарльз Говард Эффингем».
Они рассеялись.
Высокие корабли побеждены. Армада развеяна и бежит от Божьего гнева.
В трепещущем предутреннем свете мы смотрели друг на друга, мои лорды и я, не смея даже ликовать в эту бесценную минуту победы. Из Дувра прискакал Рели – синие глаза потускнели от усталости, рот мрачно сжат.
– Битва не выиграна! Она просто переместилась в Ярмут, где испанцы могут перестроиться и вернуться, чтобы высадиться на южном берегу…
Берли кивнул:
– Они и сейчас могут попытаться войти из моря в Темзу и напасть на Лондон, выполняя приказ короля, который велел им победить или умереть. А герцог Пармский со своим воинством по-прежнему в Кале…
– Лорд Лестер!
Мы и не слышали, как церемониймейстер торопливо постучал, прежде чем открыть дверь, увидели только самого Робина, когда он вошел, срывая с головы шляпу. При виде него сердце у меня мучительно встрепенулось, потом упало. Он был весь зеленый от усталости, его перекошенная улыбка без слов говорила: случилось что-то ужасное.
– Да, наземная оборона. – Он набрал в грудь воздуха, его печальные глаза отыскали мои. – Дурные вести. Ваше Величество, я решил сообщить их сам. Герцог Пармский несмотря ни на что намерен доставить из Кале войска. Наши корабли преследуют Армаду, Ла-Манш открыт. Враг не встретит сопротивления – мы беззащитны.