Глава 6

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 6

– Ее милость принцесса Мария! – гаркнул вошедший следом церемониймейстер.

В мгновение ока приемный покой заполонили яркие плащи и шуршащие платья приближенных Марии. Еще недавно король держал ее в черном теле, чтоб наказать за приверженность папизму. Откуда же такая роскошь?

А свита! Меня окружали меньше пятнадцати человек, ее – на глазок – по меньшей мере сорок. Можно представить, что чувствовали братья Верноны, Эшли, Чертей, Кэт. В мире, где числа означают ранг, враг превосходил нас численно.

Враг – Мария.

Мария, единокровная сестра и кровный враг.

Родная сестра, однако, судя по выражению лица, отнюдь не родная душа.

Но почему враг? Почему не родная душа? Надо перебороть страх, внушенный Гриндаловыми притчами и моими дурными снами. Мария всегда была ко мне добра. Всегда присылала подарки: на шесть лет – желтое атласное платье, над которым я от радости залилась слезами, а однажды, когда я болела, – прелестный набор серебряных ложечек с головками апостолов. Мы не виделись три с лишним года – со свадьбы отца и мадам Парр, когда отец в последний раз собирал своих детей вместе. Тогда между нами царили мир и любовь. При встрече мы горячо расцеловались, расстались тоже довольно тепло.

Да, она нагрянула неожиданно и застигла меня врасплох – я даже не знала, что она при дворе. Однако я была еще ребенком: вспомнила умильные лики святых мужей на блестящих ложечках и настроилась встретить ее по-хорошему.

Да иначе и нельзя. Как-никак она – дочь моего отца, пусть даже упорно ему противится; она – старше меня на семнадцать зим, я обязана ее чтить. И, как все, приезжающие сюда, я нуждаюсь в друзьях при дворе. Станет ли Мария моим другом?

– Сестра!

Она схватила меня за руки, подняла, лицо ее просветлело, глаза сверкнули радостью. Ясное дело, она приняла на свой счет глубокий реверанс, предназначавшийся королеве. Пусть так и будет. Приветствие «ваша милость» может относиться и к ней, Мария не узнает про мою оплошность, друзья не выдадут. Я поцеловала ей руку.

– Госпожа принцесса!

Как изменилась Мария! За три года, что мы не виделись, она постарела на все десять. Треугольное личико осунулось – кожа да кости, подбородок заострился, под глазами – черные мешки. Тонкие губы стали совсем серыми, тусклые карие глазки, и раньше-то никогда ее не красившие, смотрели еще более подслеповато.

И все же она преобразилась с нашей последней встречи. Такого великолепного платья я не видела ни на ней, ни на ком другом – в разрезах буферированных рукавов выглядывает шелковая подкладка цвета слоновой кости, в тон молочно-белому платью, червленая верхняя роба, отделанная по запястьям и воротнику крупными, с горошину, жемчужинами, играет в свете свечей, словно расшитая самоцветами. Мария улыбалась, приглашая обняться, как в доброе старое время, однако что-то заставило меня подождать, пока она заговорит.

– Значит, вот и вы, мадам Елизавета? Она держала меня на расстоянии вытянутых рук и удивленно разглядывала мое скромное дорожное платье.

– В одежде, как я погляжу, вы маленькая пуританочка. Впрочем, вовсе не такая маленькая! – Она издала резкий, отрывистый смешок. – Клянусь небом, сестрица, вы меня обогнали!

– Позволю предположить, мадам, что ни в чем не могу вас обогнать.

Да, конечно, я лицемерила – скрепя сердце и мысленно стиснув зубы.

А как было не притворяться? С какой стороны ни посмотри, я на голову переросла низкорослую Марию, которая пошла в мать – та не доходила нашему отцу и до подмышек, Ее изможденное лицо снова просияло.

– Да! Истинная правда! Вам нечего со мной равняться, и я рада, что Господь в Своей великой мудрости внушил вам подобное разумение! Ибо Господь послал меня впереди вас, дабы я направляла ваши шаги! Дабы спасти вас, сестрица, от ошибок прошлого, от тех, кто словами и делами увлекает вас на тернистый путь, который ведет к погибели!

Она сложила руки, словно на молитве, и возбужденно заходила по зале, отмахиваясь от окружавших ее дам.

– Прочь, не суетитесь под ногами! Сестрица, видит Бог, вы невиновны в великом грехе короля, разорвавшего брак с моей матерью, чтобы усладить похоть вашей… – ладно, ладно. Господь покарал за это и его, и ее! Но теперь вы взрослая и сами распоряжаетесь своей душой. Помните, сестрица, слова нашего Спасителя: «Что посеешь, то и пожнешь!» Подумайте об этом, молю вас, ради спасения вашей собственной души!

За спиной у меня послышалось яростное шипение, кто-то шумно выдохнул. Потом наступила тишина. Я застыла от гнева и стыда – сказать такое о моей матери! Однако сильнее гнева был страх – смертельный страх, который разделяли со мной все окружающие.

Это ересь – и к тому же измена! Король под угрозой смерти запретил обсуждать его религиозные нововведения и развод с Екатериной Арагонской. Людей сжигали заживо просто за то, что они слушали подобные разговоры, не то что дерзали их заводить. Марию как королевскую дочь миновало самое страшное из того, что грозило ее единоверцам. Однако сейчас я испугалась: она на свою голову превозносит старую религию – и где! В моих покоях, в моем обществе!

– Ваше высочество… – начала я.

– Не бойтесь! – Ее глаза цвета болотной жижи горели странным торжеством; никогда прежде я не видела в них такого огня. Она рассмеялась. – Вы испугались, что подобные речи приведут меня на костер? И вас заодно?

Мое молчание было знаком согласия.

– Ах, Елизавета, вы не знаете, какое случилось чудо! – Ее экзальтация была неестественной, она походила на горячечный жар. – Всемогущий Господь в своей великой мудрости смягчил королевское сердце и склонил его на нашу сторону! Наш отец отринул реформированную религию, отвернулся от лживой гордыни протестантизма и на последней стадии своего земного странствия обратился к Старой Вере, истинной вере Господней!

Король отвернулся от церкви, которую создал своими руками? И от ее чад?..

Снова, как в Хэтфилде, на меня дохнуло смертью.

– Король, мой отец? Он болен?

На лице сестры слабая, но ликующая улыбка.

– Здоров, как никогда, сестрица! Ибо теперь его душа спокойна, впервые с тех пор, как он расторг благословенный союз с моей матерью!

Я набрала в грудь воздуха и пересилила гнев.

– Простите, мадам, но всем известно, что брак короля и был причиной его душевных страданий. Библия говорит: «Если кто возьмет жену брата своего, это гнусно», и мой отец снизошел к вашей матери только из жалости к ее вдовству.

Странная радость Марии померкла, словно зимнее солнце. Теперь был ее черед гневаться.

– Поостерегитесь, леди, подобных разговоров – времена меняются!

Угроза была недвусмысленной. Но тут ее настроение вновь изменилось.

– Довольно хмуриться! Не бойтесь, дорогая сестрица! Вы еще дитя, никто не станет карать вас за гнусные ереси и ошибки прошлого!

Ветер изменил направление; снова проглянуло зимнее солнце.

– Впрочем, вы уже не дитя! Взрослая женщина! – Постное личико изобразило улыбку, которая у любой другой женщины означала бы подвох. Словно маленькое суденышко при смене галса, Мария вдруг сделалась резва, даже развязна. – А что вы думаете о замужестве, сударыня? Девица ваших лет должна каждый вечер досаждать святой Винифриде, покровительнице дев, просьбами послать ей красавчика муженька!

Муженька? Мужа?

Господи Боже мой!

Куда ее теперь занесло?

Легкий топот бегущих ног, девичий вскрик в пустом, коридоре эхом, прозвучали в моем мозгу.

Замужество?

«Берегись!» – шепнула я себе, напрягаясь для ответного удара. Укол за укол.

– Девица вольна мечтать, миледи Мария, если она свободна в своем выборе. Однако моей рукой, как и вашей, распоряжается отец, наше же дело – покоряться. А поскольку вы, сестрица, старше, то, конечно, и ваша свадьба будет раньше.

Touche![10] – укол был настолько болезненным, что я сама устыдилась своей жестокости. Плотно сжатые губы скривились и задрожали, непрошеные слезы выступили в уголках болотно-бурых глаз.

– Да, сестренка, легко вам меня дразнить – ведь я уже отчаялась! Я давно поняла, что король в своей мудрости решил оставить меня незамужней – несчастнейшей леди во всем христианском мире!

В толпе придворных никто не осмелился открыть рот, все затаили дыхание. Мне стало безумно жалко Марию, я виновато принялась подыскивать слова утешения.

– Даже самый долгий день когда-нибудь кончается, сестрица. Быть может, вы очень скоро выйдете замуж, и, уж конечно, гораздо раньше меня!

Однако Мария была горда, как все Тюдоры. Она не хотела ничьей жалости, а уж моей – тем более.

– Вы забыли, сестрица, что меня уже много раз «выдавали замуж» – и вас, кстати, тоже – всякий раз, как отец принимался заигрывать с чужеземными государями. Вот только до брачного ложа дело ни разу не доходило!

А за гордостью Тюдоров идет опасность и желание ранить. Глаза Марии сверкнули, в воздухе запахло кровью.

– Впрочем, вам ли об этом помнить? Вам, чья мать всю жизнь только и делала, что прыгала из постели в постель, дочери потаскухи, которая запамятовала, с кем делит ложе, непотребной девки, которая стелилась направо и налево и до замужества с моим отцом, и после – не удивительно, что вы забыли своих бывших нареченных, а заодно и забылись в моем присутствии!

Краем глаза я видела, как оба Вернона схватились за шпаги. Будь Мария мужчиной, ей бы живой не выйти. Однако что я могла поделать, я – девочка, даже не женщина? Мне осталось одно – опустить голову, чтобы спрятать невольные слезы стыда и ярости.

Никто не проронил ни слова, все стояли как вкопанные. Тишину нарушил далекий шум людских шагов. Мария деланно рассмеялась.

– А теперь, в свои тридцать, я скоро смогу сама выбрать себе мужа, с согласия короля или без оного!

С согласия… или без оного?.. Что за мрачный намек на состояние моего отца?

За окнами слышался смех, кто-то с кем-то перекликался, на траве вспыхивали зеленые отблески фонарей.

Я спросила с вызовом:

– Скоро, мадам? Почему вы сказали «скоро»? Она продолжала, не обращая внимания на вопрос:

– Но я забочусь о вас, сестрица, гораздо больше, чем вы полагаете. Будь моя воля, вы бы не томились без мужа, сколько томлюсь я, вынужденная сохнуть в лучшие годы девичества. Опять о муже? Я выпрямилась.

– Мадам, в мои годы я еще не помышляю о замужестве.

Шум во дворе становился все громче – он явно приближался. Мария словно ничего не замечала.

– «В ваши годы»! – передразнила она. – Да в ваши годы многие давным-давно стали женами и матерями! Нашего дедушки Генриха не было бы на свете, когда бы его матушка не пошла под венец и в постель двенадцати весен от роду. Ведь через шесть месяцев ее мужа не стало, с ним бы оборвался и наш род, если бы юная леди Маргарита не разрешилась по Божьей милости сыном! Первый долг Тюдоров – вступить в брак. И в первую очередь это касается нас, женщин! Разве не в этом наше предназначение?

Я собралась с духом и выпалила:

– Я не хочу выходить замуж. Шаги слышались уже за дверью.

– Е-ли-за-ве-та. – Мария наступала на меня, раздельно произнося мое имя. Я чувствовала въевшийся в ее платье запах ладана, видела совсем близко ее грудь, в крапинках, как старое сало. Изо рта у нее дурно пахло. – Помните: человек предполагает, а Бог располагает. Все мы исполняем Его волю. И, быть может, муж, которого Он вам избрал, приближается с каждой минутой, с каждым днем, с каждым шагом, и даже сейчас, когда мы разговариваем!

Словно в грубой рождественской пантомиме, в ответ на эти слова кто-то заколотил в дверь.

– Эй! – послышался голос. – Открывайте! Мария улыбнулась, глаза ее зажглись – явно неспроста. Она махнула рукой. Один из ее кавалеров оттеснил моего церемониймейстера и распахнул дверь.

Приторно-сладким голосом Мария позвала:

– Это вы, милорд? Если да, то назовитесь и входите без промедления!