1.3. Организация и методы работы немецкой контрразведки в 1941-1942 гг.

1.3. Организация и методы работы немецкой контрразведки в 1941-1942 гг.

Как уже отмечалось, важнейшими особенностями первого года войны было отсутствие крупных партизанских отрядов на оккупированной территории СССР, особенно в Ленинградской области, а также пронемецкие настроения большинства населения, особенно сельского. Население встречало немцев если и не с таким энтузиазмом, как на юге, то во всяком случае довольно дружелюбно. Немецкие солдаты и военное командование сразу же почувствовали себя в безопасности и это влияло, конечно, и на их отношение к населению в первые месяцы войны⁴⁸.

Однако отдельные террористические акты в отношении активных коллаборантов (бургомистров, полицейских из числа местного населения и т. п.) «показывали, что советская власть в оккупированных немцами районах имеет своих сторонников, что немцы, несмотря на свои победы, не смогли сломить их и они только затаившись ждут своего часа, наблюдая за действиями населения»⁴⁹. Кроме того, до населения доходила информация о действиях Красной Армии в освобожденных от немцев районах. В отчете шарфюрера СС Меллера от 12 февраля 1942 г. указывалось, что в восточных районах, особенно в районе Вырицы, настроение население было сильно омрачено из-за приказа Сталина наступающей Красной Армии уничтожать всех гражданских лиц, которые оказывали какое-либо содействие немецким оккупационным войскам. Сообщалось, что «в различных местах, которые вновь были заняты большевиками, находившееся там гражданское население было зверски убито»». Настроение населения в остальных районах, находящихся в сфере подразделения СД, шарфюрер СС охарактеризовал «как неплохое, так как подавляющее большинство населения полностью уверено в прочности немецкой оккупации». Слухи об отступлении немецких войск не пользовались доверием. Кроме того, население полагало, что в будущем при необходимости у него будет возможность бежать в Германию с занятой вермахтом территории⁵⁰.

С другой стороны, убийства, совершаемые партизанами (а они убивали и немецких солдат и офицеров) вызвали со стороны немцев соответствующие репрессии в отношении местного населения и возбуждали постепенно взаимную ненависть и недоверие. После ряда нападений на немецкие автомашины в районе деревень Пески-Глипки-Сысто-Палки и убийств немецких мотоциклистов начальник береговой охраны капитан-лейтенант Крепковский вызвал эстонские карательные отряды, которые своими бессмысленными и жестокими действиями вызвали всеобщее возмущение населения. Сразу же после этих карательных экспедиций несколько десятков молодых крестьян ушли к партизанам в большие заболоченные леса около г. Луги в районе деревни Федоровка. В ряде случаев население с симпатией относилась к действиям партизан. Например, на Рождество 1941 г. в одной из деревень в районе Вырицы был убит местный бургомистр, который своими доносами и вымогательствами принес много зла односельчанам. Это убийство вызвало поддержку действий партизан и «почти полностью прекратилось поступление сведений от жителей (раньше они давались совершенно добровольно) о появлении в их районе подозрительных лиц».

Население оккупированных районов достаточно лояльно относилось к немцам. По свидетельству Д.Карова, в ноябре 1941 г. жители побережья Финского залива добровольно стали собирать теплые вещи для немецких солдат и через своих выбранных представителей передавали их частям, стоявшим в их районах. «О том, что недовольство советской властью существовало, органы НКВД и партия были, конечно, всегда осведомлены, но что 90 процентов населения с радостью приветствовало немцев как освободителей, было неожиданностью и для НКВД. В городах этот процент был ниже — не больше 50 процентов»⁵¹.

Захваченный в 1943 г. сотрудник контрразведки 11-й Калининской партизанской бригады Иванов на допросе в ФАТ 317 отдела абвера 16-й немецкой армии показал, что в 1941—1942 гг. погибли многие агенты, засланные за линию фронта. Частично они были выданы населением немцам. Частично убиты самим же населением. Такое недовольство советской властью было полной неожиданностью для органов НКВД. В то же время был захвачен майор госбезопасности Греков, который почти дословно подтвердил показания Иванова. Правда, Греков объяснял это явление наличием большого числа староверов, всегда с ненавистью относившихся ко всякой центральной власти.

Дружелюбное отношение местного, особенно деревенского, населения к немцам было связано с тем, что до весны 1942 г. немцы фактически совершенно не вмешивались в жизнь деревни и все их управление сводилось к организации ортскомендатур в местах, где стояли их войска. Было немало деревень, в которых до марта—апреля 1942 г. жители вообще не видели ни одного немца. Вследствие обилия снега, больших морозов и плохих дорог передвижение было чрезвычайно затруднено и потому немцы и не пытались удаляться от мест своего расположения — в населенные пункты, находившиеся далеко от больших дорог, они совсем не ездили. Население почувствовало себя свободным. Налогов никто ни с кого не собирал, а единственной обязательной работой была очистка от снега дорог, по которым проезжали немцы.

В деревнях, где стояли немецкие гарнизоны, солдаты, как правило, вели себя тихо, нередко отдавали остатки своего продовольствия неимущим. Немецкие военные врачи оказывали медицинскую помощь местному населению (отчасти потому, что боялись возникновения эпидемий). Продовольственное и другое снабжение немецкой армии было еще нормальным. В этот период население охотно выдавало коммунистов и бывших советских служащих немецким властям (Кингисеппский район, деревня Глинки и др.) Это отношение местного населения к немцам стало ухудшаться с весны 1942 г., когда они стали собирать продовольственный налог, отбирать скот и появляться в большинстве деревень, в которые уже дошли сведения об ужасах, происходивших зимой в лагерях военнопленных.

В ряде населенных пунктов антинемецкие настроения проявились еще раньше в связи с проводимой там оккупационной политикой. УНКВД ЛО в 1943 г. сообщало, что в Демянском районе было много случаев заболеваний сыпным тифом. В ряде сельсоветов из-за отсутствия медицинской помощи умерло за время оккупации до 20 процентов населения⁵². Расстрелы местных жителей, оказывавших помощь Красной Армии, а также женщин, которые просто отказывались сожительствовать с немцами, были в районе обычным явлением⁵³. Кроме того, в «воспитательных» целях устраивались показательные казни. Например, 20 января 1942 г. недалеко от деревни Новые Лодомиры был взорван мост. В связи с этим по приказу немецкого командования солдаты собрали все мужское население в возрасте от 15 лет и тут же всех расстреляли. Деревню сожгли дотла, а оставшихся эвакуировали⁵⁴.

«Детей немцы пороли возле здания школы, — говорится в донесении УНКВД ЛО. — Перед этим обычно к месту экзекуции сгонялись все дети школьного возраста во главе с учителями. Детей выстраивали в одну шеренгу и никого не отпускали до окончания пыток»⁵⁵.

Острый недостаток продовольствия у немецкой армии частично покрывался за счет изъятия сельхозпродуктов у населения. Например, зимой 1941—1942 гг., когда Демянская группировка немцев была отрезана от своих тылов, личный состав окруженных немецких частей оказался в тяжелом положении. Для обеспечения посевной компании и сбора урожая один из военных комендантов Демянского района издал приказ, который полностью противоречил проводимой на большей части Ленинградской области новой аграрной политике. В нем говорилось:

1. Приказываю всему населению, что все полевые работы, касающиеся урожая и нового посева, должны быть совместно произведены общим сбором.

2. Бывшие колхозники и единоличники работают совместно на основаниях общего двора.

3. Никто не должен производить самовольно дележ земли, зерна из урожая и скота. Кто самовольно делит землю и берет в свою собственность, вопреки приказу, тот будет наказан самыми суровыми мерами воинского закона, также теряет виновный всякое право на землесобственность, скот и проч., и все у него будет отобрано.

4. Зерно нового урожая приказываю я собрать и охранять в нескольких амбарах. Местный уполномоченный, хозяйствовод, отвечает за точное исполнение настоящего приказа.

5. Излишки зерна из урожая будут скуплены германскими воинскими частями. Уплата за зерно будет производиться по гораздо завышенным ценам, чем до сих пор установленных.

6. При хорошем ведении сельского хрозяйства, а также за сборку урожая ярового, будет производиться предоставление крестьянству вдвойне больше земли и скота на основах собственников.

7. Лица, участвующие в саботаже, будут расстреляны.

Комендант — обер-лейтенант немецкой армии....⁵⁶

Большая часть населения, оставшегося в Шлиссельбурге и не состоявшего на службе у немецкого командования, подвергалась издевательствам со стороны офицеров и солдат и голодала. Бургомистр Шлиссельбурга 9 июля 1942 г. доносил коменданту города:

«...с 8 сентября 1941 г. до 8 июля 1942 г. население города ничего не может купить из продуктов питания. Это обстоятельство вынуждает рабочих комендатуры, а особенно неработающее население собирать для питания лебеду, лопух и другие травы. Люди от такого питания совершенно ослабли и не выходят на работу»⁵⁷.

Всего за время нахождения оккупантов в городе умерли от голода и болезней 2500 человек. К моменту занятия города Красной Армией в нем осталось всего 320 человек. УНКВД, со ссылкой на свидетельства жителей города, отмечало, что несмотря на истощение от голода горожан немцы заставляли их выходить на работу. Евреев, в том числе женщин и детей, немцы расстреливали. Оккупационные власти пытались восстановить сельское хозяйство, раздав каждому по 6 кг картофеля для посадки. Однако, несмотря на угрозы расстрела, население саботировало это мероприятие⁵⁸.

В прифронтовой полосе настроения населения существенно различались в зависимости от ряда факторов: близости фронта, наличия работы и, главное, уровня продовольственного снабжения. Оккупационные власти неработающее население и иждивенцев обеспечивали по остаточному принципу. Единственный выход из создавшегося положения состоял в том, чтобы стремиться найти работу, а это означало большой риск в случае возвращения Красной Армии.

В отчете СД Сиверской за период с 1 по 14 апреля 1942 г. указывалось, что настроение в Сиверской неплохое, так как продовольственное положение там было несколько лучше, чем в других районах. В Вырице же, напротив, настроение населения было подавленное, так как запрещалось покидать район и нельзя было ездить за хлебом. Из 5000 жителей Вырицы работали лишь 1200. Кроме того, там было много беженцев, которые не находились на довольствии. В связи с этим население выражало беспокойство, полагая, что это приведет к голоду. Такая же сложная ситуация была и в Лисино. Однако в результате повышения норм для работающих (до 500 гр) положение там несколько улучшилось. В Куровицах большая часть населения ожидала возвращения Красной Армии и с этим связывала надежды на улучшение своего продовольственного положения⁵⁹.

В первой половине мая 1942 г. настроение населения существенно не изменилось. Отмечалось, что «если настроение в общем и нельзя назвать пронемецким, то все же можно констатировать, что оно заметно улучшилось в районах, где до сих пор были проблемы с продовольствием. Благоприятное воздействие на население оказало и распределение семян, выделение лошадей для обработки земли...»⁶⁰ Вместе с тем, 1 мая 1942 г. в отдельных случаях предпринимались попытки придать этому дню характер коммунистического праздника. В частности, в Лисино могилы погибших красноармейцев были украшены красными лентами. Но в Вырице, Сиверской и остальных наиболее крупных населенных пунктах района, в которых проживало очень много горожан, в этот день СД не обнаружила коммунистических проявлений.

По информации отделения СД в Сиверской, отношение гражданского населения к немецким учреждениям в весной 1942 г. стало улучшаться. «Если что-то неясно или возникает какой-либо вопрос (обработка земли, питание), то население с полным доверием обращается к немецким службам. Многие хотят дружить с немецкими солдатами», — указывалось в донесении. — Многие интересуются ценами на продовольствие, одежду и др. в Германии. Куда реже задают вопросы относительно послевоенного устройства⁶¹.

В начале июня 1942 г. в ряде районов немцы ввели карточки на хлеб. По данным отделений СД, нормы выдачи хлеба в «благополучной» Сиверской для работающих составляли 300 грамм хлеба или 225 грамм муки, а для неработающих — 150 грамм хлеба или 110 грамм муки. Неработающие, как уже отмечалось, получали продукты по остаточному принципу⁶². Очевидно, что в большинстве населенных пунктов прифронтовой полосы был страшный голод.

В августе 1942 г. настроения существенно не изменились. Однако, по мнению обершарфюрера Меллера, о хорошем настроении в целом по району говорить не приходилось. Наряду со спокойным отношением к происходящим событиям и дружелюбным высказываниям части населения в адрес немцев, все же доминировали враждебность и, отчасти, безучастность населения. Настроение испортилось из-за поборов, проводимых вермахтом, а также краж. Однако, по-прежнему, главным фактором, определяющим настроения, является продовольственное положение⁶³.

В городах отношение к немцам с самого начала было более враждебное⁶⁴. Во-первых, они ничего не давали городскому населению и жизненный уровень горожан значительно снизился по сравнению с жизнью при советской власти. Во-вторых, большое количество горожан, особенно интеллигенции, лишилось всякого заработка и стало голодать. Городские жители очень скоро узнали об обращении немцев с военнопленными. Немцев в городах было довольно много и они держали себя более развязно, чем фронтовики. Наконец, большое возмущение в городах вызывали публичные казни и массовые расстрелы еврейского населения.

«Местные жители отказывались покупать или даже просто брать вещи убитых евреев, не ходили, несмотря на приказы смотреть на казни, и нередко громко выражали свое возмущение этими мерами. В контрразведку поступали многочисленные донесения о таком возмущении населения и даже абвер вынужден был рекомендовать отказаться от публичного расстрела евреев, ссылаясь на такую реакцию населения. С лета 1942 г. эти публичные казни прекратились, но дело было уже сделано.»⁶⁵

Кроме того, особенности немецкой политики, основанные на убеждении в превосходстве германской расы над другими, были более заметны в городах, чем в деревнях. Солдаты вермахта, расквартированные в деревнях, мало думали о политических теориях, а кроме того они нуждались в помощи населения (стирка белья и пр.), да и привыкли к нему, постоянно общаясь с местными жителями.

В течение первого года войны вся контрразведка на оккупированной территории Ленинградской области была сосредоточена в руках абвер-офицера армии и его штаба. СД не работало в сфере армии и вело свою деятельность в районах, где было создано гражданское управление. Со временем, однако, СД стало получать все большие полномочия даже на территории армии и, в конце концов, стало действовать совершенно самостоятельно, вербуя агентуру как среди гражданского населения, так и чиновников местного управления, прежде всего бургомистров. В списки агентов СД, как правило, попадали лица старшего возраста⁶⁶.

Абвер-офицер был формально подчинен начальнику отдела 1с армии, ведавшему всей разведкой. Абвер-офицер получал приказы как от отдела 1с, так и от своего начальника по абверу. Штаб абвер-офицера состоял в среднем из начальника штаба, заместителя абвер-офицера, 3—4 офицеров, 5—6 зондерфюреров в ранге офицеров, знавших русский язык, 14—20 писарей, радистов, делопроизводителей и т. п.

Штаб абвер-офицера обычно находился в нескольких километрах от штаба армии в небольшом населенном пункте, охрана которого не представляла особых трудностей. В октябре 1941 г. штаб абвер-офицера 18-й армии находился в Сиверской. А после того, как советской разведке удалось установить регулярное наблюдение за ним, он был переведен в село Лампово, которое находилось в 6 километрах от Сиверской. Жители села, староверы, были тщательно проверены, а весь пришлый элемент выселен.

Штаб абвер-офицера имел в своем распоряжении несколько сот русских агентов обоего пола. Агенты были сведены в резидентуры. Всякий вновь завербованный агент некоторое время жил в «резерве»под наблюдением и на работу не направлялся. В Лампово было несколько домов, отведенных для проживания агентов, причем в каждом доме один-два проверенных агента наблюдали за поведением своих коллег, провоцировали на откровенные разговоры и потом давали им характеристики. Обучением агентов занимались офицеры абвера или зондерфюреры.

Стимулом для работы в качестве агентов было то, что немцы давали им усиленный паек военнослужащих, а кроме того табак, сигареты, сладости и водку. Одевали агентов в гражданскую одежду, захваченную немцами при занятии советских городов. Все материалы, обувь, часы и прочие необходимые вещи получали главным образом из Прибалтики.

Проверенный и немного обученный в резерве агент направлялся в соответствующую резидентуру, где и начинал постепенно работать под руководством старых и более опытных агентов. Резидентуры создавались в обязательном порядке в городах, крупных деревнях и селах, на железнодорожных станциях и в местах пересечения шоссейных и больших дорог.

В городах могло быть, в зависимости от их значения, по 2—3 резидентуры. Например, в Красногвардейске (Гатчине) было две резидентуры, так как там находился самый крупный в Ленинградской области свободный базар.

Во главе резидентуры стоял резидент — обычно старый и проверенный агент или же агент, особо отличившийся в работе. Резидент получал задания по разработкам из штаба абвер-офицера, но вел дела по своему усмотрению, предоставляя в штаб еженедельную сводку о своей работе. Перед штабом он отчитывался и в полученных им деньгах и в товарах. Резидент оплачивал труд агентов, по его предложению они получали дополнительное вознаграждение или же подвергались наказанию.

В распоряжении резидента было обычно от 10 до 20 штатных агентов, а также неограниченное количество завербованных им секретных осведомителей. Эти осведомители не получали какого-либо определенного жалования или пайка и не подписывали обязательство о работе в абвере. Формы их вознаграждения были различными. За принесенные сведения им давали деньги, водку, табак, одежду или же просто освобождали от работы, а иногда предоставляли различные льготы (например, разрешение открыть какой-нибудь магазин, перевозить товары и т. п.)

Резидент жил совершенно законспирированно, обычно в отдельном домике, купленном для него в деревне. В городе же, напротив, он проживал в большом доме, в котором было много жильцов и где советской разведке было бы труднее организовать за ним наблюдение. При резиденте жили 2—3 агента. Один из них передавал другим агентам распоряжения резидента, а второй агент был писарем, вел всю отчетность, писал по указаниям резидента донесения в штаб абвера. Третий агент являлся телохранителем резидента.

Каждый агент имел особое удостоверение для немецких властей (с фотографией) и специальное разрешение на ношение оружия — от пистолета до автомата и ручных гранат. Свое удостоверение агент мог показывать только в самом крайнем случае и только офицеру. Если агенту грозила опасность попасть в руки советской разведки или партизан, то он был обязан уничтожить свое удостоверение. Д. Каров утверждает, что имелись неопровержимые данные о том, что «с осени 1941 г. и до конца 1942 г. советской разведке не удалось получить ни одного такого удостоверения». Проверку работы резидентов осуществляли специальные агенты-контролеры и офицеры абвера.

Главной задачей агентов-контролеров была проверка поведения и личной жизни резидента и его агентов, т. е. выяснение вопросов злоупотреблений по отношению к местному населению, корыстного использования своего положения, случаев ложных доносов с целью вымогательства и шантажа. Контролеры-агенты доносили о результатах своих наблюдений в штаб абвер-офицера, который принимал соответствующие меры. Если проступки были не очень серьезными и не носили политически вредного характера, резиденты переводились в другую менее важную резидентуру или на менее ответственную работу.Если же устанавливалось, что резидент за взятки отпускал подозрительных лиц или старался запутать следствие по какому-нибудь крупному делу, то его ликвидировали, не разглашая этого факта.

Все служащие разведки и контрразведки — как немцы, так и русские — подлежали внесудебной ответственности перед своим высшим начальством и об этом предупреждались перед поступлением на работу. Например, осенью 1942 г. офицеру 18-й армии майору Альману было предложено застрелиться в наказание за допущенные им ошибки, что он и сделал через 24 часа после полученного из штаба фронта предложения. Тех, кто не хотел кончать с собой, уничтожали. Иногда провинившихся резидентов отправляли на фронт на наиболее опасные участки. Если им сопутствовала удача и они возвращались с задания живыми, то их прощали.

Резидент обладал довольно большими полномочиями. С санкции абвер-офицера он мог ликвидировать своего агента, если тот сильно провинился, казался подозрительным или разлагающе действовал на всю резидентуру. В целом, как уже отмечалось, немецкая разведка в первый год войны еще не имела общей доктрины своей работы. Она только еще вырабатывалась на основе опыта оккупации советских районов. Никакие примеры работы на Западе нельзя было механически перенести на Восток:

«В оккупированных областях были особые условия, создавшиеся в результате 30-летнего хозяйничания коммунистов, благодаря особенностям русского характера, специфике климатических, географических и др. факторов. Поэтому никакого особого обучения агентов и резидентов в тот период не было и не могло быть. Инструкции, которые посылались каждую неделю резидентам, носили только общий характер: о правилах конспирации, общем поведении и задаче. Однако эти инструкции приносили очень мало пользы. В этот период и немцы и русские сотрудники учились на опыте и только постепенно были выработаны некоторые общие методы работы и доктрина контрразведки, причем и они менялись вследствие резких изменений, вызванных на Восточном фронте не только военными, но главным образом политическими факторами»⁶⁷.