9. Март—декабрь 1942 г.: общая характеристика настроений

9. Март—декабрь 1942 г.: общая характеристика настроений

...Для народа совершенно безразлично, кто победит и кто будет у власти. Народ заинтересован в такой власти, которая обеспечит продовольствием.

Рабочий завода «Электросила»²⁸⁷.

Продолжавшаяся блокада, голод, условия города-фронта по-прежнему определяли настроения ленинградцев. Оптимизм первых недель войны давно сменился пессимизмом, который отчетливо проявился уже в сентябре 1941 г. Личный опыт людей, переживших первую блокадную зиму, превратил этот пессимизм почти в безысходность. Один за одним разрушились мифы — о непобедимой Красной Армии, о мудром правительстве, которое заботится о народе, и, наконец, о себе самих.

Горечь поражений и личных утрат, беспомощность власти в решении самых насущных вопросов жизнеобеспечения города, обрекшей одних на смерть, других на невиданные ранее преступления, «ложь во спасение» газет и радио — все это привело к тому, что война не только не сблизила ленинградцев с властью, а наоборот, отдалила. «Мы и «они» лишь иногда приближались друг к другу, но вскоре опять расходились — дальше, чем прежде. Регулярные репрессивные акции органов НКВД, полностью контролировавших ситуацию в едва живом городе, делали практически нереальным какое-либо организованное выступление против власти. Именно на военные месяцы 1941 г. и первую блокадную зиму пришлось 80% всех осужденных УНКВД за контреволюци-онные преступления в годы войны²⁸⁸.

Можно с уверенностью сказать, что ни малейшей угрозы выступления «пятой колонны» со второй половины марта 1942 г. в Ленинграде не существовало. Город был «очищен» не только от «политически неблагонадежных, но и тех, кто в той или иной форме проявлял нелояльность по отношению к режиму. Смерть основной части мужского населения оставляла лишь гипотетическую возможность стихийного «бабьего» бунта.

Несмотря на то, что потенциал выступлений против власти с окончанием первой блокадной зимы был практически исчерпан и УНКВД получило возможность переориентироваться в своей деятельности внутри города главным образом на борьбу со спекуляцией и хищениями, проблемы в отношениях власти и народа по-прежнему сохранялись. УНКВД заявляло о необходимости специальных мероприятий для преодоления негативных тенденций и совместных действий с партийными органами²⁸⁹.

Основой для сохранения кризиса было, во-первых, тяжелое продовольственное положение в Ленинграде, тяготы и лишения, связанные с блокадой в целом, усталость от войны и желание скорейшего ее окончания, во-вторых, общее ухудшениее ситуации на фронте, в-третьих, личный опыт ленинградцев, убедившихся в бессилии власти решать самые насущные проблемы горожан, которые говорили о себе: «... в условиях Ленинграда у нас выработалась привычка ко всему относиться критически»²⁹⁰ — к сообщениям Со-винформбюро, обещаниям руководителей государства, т. е. к власти и ее институтам. Более того, произошел значительный рост самосознания людей, которые в своих оценках ситуации и прогнозах оказались намного прозорливее власти. Люди отнюдь не были «оловянными солдатиками» и их, порой чисто марксистский, подход к анализу ситуации, заслуживает особого внимания (например, при всем желании получить любую помощь извне для облегчения собственного положения, население трезво оценивало шансы на открытие второго фронта в 1942 г. и в большинстве своем не надеялось на чудо). В целом, сознание ленинградцев вышло далеко за рамки официальной советской пропаганды. Даже выступления Сталина подвергались теперь критическому анализу. В таких условиях заключение сепаратного мира или же обретение городом особого статуса представлялось многим лучшим выходом из создавшейся ситуации.

Отношение к власти оставалось прежним: выражалось недоверие прессе, руководителям (мало выступают и боятся открытого общения с народом)²⁹¹, фактическое обвинение их в трусости («сидят на чемоданах»), оторванности от интересов простых людей («воюет партия, а не народ»), довольно ироничное отношение к Сталину (накануне речи Сталина делались прогнозы относительно того, как он будет оправдываться — обвинять союзников или призывать принести новые жертвы?).

Причина неудач на фронте объяснялись недовольством крестьянства колхозами, бездарностью командиров («умеют только водку пить и ухаживать за девушками»), косвенно — системой (везде хаос, беспорядок, за один год довели страну до такого состояния, к которому в первую мировую шли 4 года и т. п.)²⁹².

Проблема будущего страны решалась однозначно — советской власти в ее прежнем виде не бывать. При этом обсуждались лишь две возможности — установление строя по типу западных демократий или же немецкая диктатура. При этом представители интеллигенции говорили о первом варианте, а рабочие и домохозяйки — о втором, желая установления «порядка». Правда, упоминался и промежуточный вариант — существование двух Россий — до Урала и за ним, что неминуемо привело бы к «исходу» населения из советской в «белую» часть страны ²⁹³ .

После прорыва блокады и победы под Сталинградом, когда стала более вероятной перспектива сохранения режима, нежели его падение, оптимальной формой восстановления разрушенного хозяйства назывался возврат к НЭПу — «золотому веку» сохранившей себя советской власти. Естественно, никаких идеологем с НЭПом не связывали, просто помнили и любили это «рыжее» время, позволившее очень быстро залечить раны гражданской войны и восстановить экономику ²⁹⁴.

Одной из наиболее часто упоминавшихся в сводках УНКВД в разделе «негативные настроения» была тема о необходимости заключения сепаратного мира с Германией. Общим фоном для этого было неверие в возможность победы и сомнения в целесообразности продолжения борьбы (Германией захвачена огромная территория, на нее работает вся Европа, нам никто не помогает и не хочет помогать. К тому же война ведется в «интересах Англии». Нужен мир на «любых условиях»)²⁹⁵.

Не менее популярной у населения города была идея предоставления Ленинграду особого статуса.Слухи о ведущихся якобы переговорах по этому вопросу распространились сразу же после окончания блокадной зимы («вольный город», «международный город», «передача нейтральной державе»)²⁹⁶. В сознании горожан произошло обособление Ленинграда от остальной части Союза, его судьба могла быть решена отдельно от судьбы страны.

Март: счастливы, что вас здесь нет...

...Счастливы, что вас здесь нет и вы не видите и не переживаете того, что переживает сейчас население Ленинграда. Каждый прожитый день это не день, а целая история, незабываемая на всю жизнь.  Трудно передать все, что видишь и чувствуешь.  Трупы и гробы уже не производят никакого впечатления.

Из письма, задержанного военной цензурой

Действительно, население СССР не знало того, что происходило в Ленинграде. Письма, которые приходили в город, подтверждают это. Например, Л. Коган отметил в своем дневнике в конце февраля 1942 г., что его знакомый получил письмо от жены из Саратова. Она выражала намерение вернуться в Ленинград, т. к. «со всей Волги продовольствие сейчас направляется в Ленинград, и там [на Волге] стало туго»²⁹⁷.

Что же касается настроений горожан, то весна не внесла каких-либо существенных изменений, в городе по-прежнему было голодно. Время от времени высказывалось недовольство поведением союзников, которые не спешили с открытием второго фронта и не были готовы «делать все, что нужно» для общей победы, в том числе рисковать жизнями своих солдат²⁹⁸.

«Не верю ни одному слову всех наших новых союзников, включая поляков. Но... дипломатия есть дипломатия! Черчилль и Рузвельт — ягнята демократии! — видят во сне Японию, сокрушенную...Индией, Китаем и нами. Для них наша кровушка дешевая!»²⁹⁹.

С весны 1942 г. изменилась тональность спецсообщений УНКВД. Их констатирующая часть стала лаконичной, характерные для 1941— начала 1942 гг. фразы о «профашистской» пораженческой деятельности «отдельных антисоветски настроенных элементов» исчезли, хотя, как мы увидим далее, многие зафиксированные агентурой УНКВД высказывания по своей сути были пораженческими.

В сообщениях УНКВД о продовольственном снабжении и связанных с этим настроениях основное внимание стало уделяться не столько вопросам оценки морально-политической обстановки в городе, сколько фиксированию смертности среди гражданского населения, выявлению и пресечению преступной деятельности на почве продовольственных трудностей. Эти проблемы и раньше находили отражение в материалах УНКВД, однако второй год войны ознаменовал собой некоторую корректировку в деятельности тайной полиции Ленинграда — стабилизация продовольственного снабжения с марта 1942 г. и связанное с этим некоторое улучшение настроений в городе позволили органам государственной безопасности постепе-нено переключиться на более активную борьбу с разного рода расхитителями продовольствия, спекулянтами и т. п.

Несмотря на полное отоваривание продовольственных карточек в марте 1942 г., немедленного и резкого улучшения настроений не произошло. В первой мартовской сводке 1942 г. отмечалось, что в Ленинграде по-прежнему достаточно распространены пораженческие настроения, которые сводились к тому, что:

а) Красной Армии кольцо блокады не прорвать, весной из-за трудностей подвоза продуктов продовольственное положение вновь ухудшится;

б) выдаваемых продуктов недостаточно, смертность сохраняется на прежнем уровне. Город надо сдать, потому что весной его немцы все равно захватят.

Лейтмотивом многих высказываний была усталость от войны и желание прекратить бессмысленные, как многим казалось, мучения. Корреспонденция, прошедшая через военную цензуру, свидетельствовала об ужасных страданиях, которые выпали на долю ленинградцев³⁰⁰.

Как мы уже отмечали, война многое и очень быстро изменяла в людях. Февральские представления о том, что голод был результатом «вредительства Попкова» уже в марте сменились осознанием того, что дело даже не только в длительной блокаде, а в отсутствии запасов продуктов в целом во всей стране. Часть населения отмечала, что голод в СССР есть прямой результат политики коллективизации. В этом была одна из причин нежелания некоторой части горожан эвакуироваться из Ленинграда («если эвакуироваться, то только к немцам»). В большинстве зафиксированных агентурой УНКВД высказываний виновником голода называлось советское руководство:

«...Наше правительство и ленинградские руководители бросили нас на произвол судьбы... С продовольствием везде плохо. Весь скот уже забит на мясо. Политика коллективизации сельского хозяйства потерпела крах» (инженер Ленинградского электротехнического института П.);

«...Это наши руководители виноваты в том, что на Украине погибло от голода 12 миллионов человек. Они виноваты в том, что много людей умерло от голода в Ленинграде... Оставаться в Ленинграде можно только при условии, если сюда придут немцы» (учительница средней школы М.)³⁰¹.

Несмотря на некоторое сокращение смертности в марте (в феврале в среднем в сутки умирали 3200—3400 человек, а в в первую декаду марта 2700—2800 человек в сутки), настроение населения по данным Военной цензуры оставалось таким же, как и раньше:

«...Живу я в городе смерти, люди мрут как от чумы. Из нашей группы не осталось в живых ни одного парня. Сама я еле жива, жду такой же участи. Очень тяжело сознавать, что не сегодня так завтра погибнешь. Сейчас одна мечта — набить чем-нибудь желудок»;

«...Нечеловеческая и мучительная голодная жизнь. От грязи все обовшивели. Нам кажется, что Ленинград нашими вождями брошен на произвол судьбы»;

«Не верь тому, кто говорит, что ленинградцы держатся стойко и чувствуют себя хорошо, несмотря на трудности. На самом деле ленинградцы падают от голода... Мужчины и подростки все вымерли, остались одни почти женщины. Пока блокаду прорывают, Ленинград пустой будет»;

«...Не верь никаким слухам о «санаторном питании». Мы уже утратили всякие надежды на избавление от голода...»;

«...Такого кошмара еще не было в истории. Люди грязные и худые бродят по улицам. Умирали без боя и много еще умрет — не вынести»³⁰².

Опасения по поводу перспектив продовольственного снабжения Ленинграда в связи с прекращением функционирования «дороги жизни» отмечались органами УНКВД вплоть до конца марта 1942 г.³⁰³ Продовольственные трудности и общая усталость обусловили появление новой версии выхода Ленинграда из войны — в городе распространились слухи о том, что советское правительство якобы ведет переговоры о передаче Ленинграда Англии или нейтральным странам:

«...Скоро Ленинград сдадут в аренду англичанам. Англичан Ленинград интересует как портовый город. Когда здесь будут хозяевами англичане, жизнь будет замечательной».

«...Предполагается объявить Ленинград вольным городом. Поэтому многих эвакуируют и наводят в городе чистоту и порядок...»³⁰⁴.

Осознание бесперспективности нахождения в блокированном городе породили у подавляющего большинства желание уехать из него. Партийные информаторы сообщали, что «сейчас у населения наблюдается большая тяга эвакуироваться из Ленинграда». Володарский РК отмечал, что рабочие завода им.Кагановича сами просят их эвакуировать или командировать на другие заводы вглубь страны³⁰⁵ .

Отношение населения к эвакуации из Ленинграда немцев и финнов весной 1942 г. могло быть своего рода лакмусовой бумажкой для определения эффективности проводившейся властью в течение долгого времени активной пропаганды по повышению бдительности, выявлению возможных пособников противника, воспитанию ненависти к противнику. Архивные материалы не дают возможности привести статистические данные о реакции ленинградцев на это мероприятие — органы НКВД сообщали о «понимании» подавляющим большинством горожан принимаемых мер. Однако на деле речь шла, скорее, о безучастном отношении к происходившей высылке потенциально нелояльных. В ряде же случаев высылка немцев и финнов объяснялась с антисемитских позиций — «это проделки евреев с целью завладеть лучшими квартирами». Таким же образом трактовалось и появление критических замечаний со стороны рабочих о «нарушении национальной политики и национального равенства», а также «несправедливости» в отношении тех, чьи мужья и сыновья были призваны в РККА³⁰⁶. Таким образом, продолжала работать «мина замедленного действия» — декларативные заявления самой демократичной в мире Конституции давали основания для критики подавляющего большинства проводившихся властью политических мероприятий.

Хотя открытой критики непосредственно Сталина ленинградцами в документах УНКВД и дошедших до нас дневниках практически нет, однако материалов, которы звучали укором советскому лидеру, оставалось достаточно. Во-первых, это заявления, в которых выражалось негативное отношение к политике государства в целом, начиная, пожалуй, с коллективизации и, заканчивая неспособностью власти обеспечить Ленинград продовольствием. Во-вторых, это положительная оценка деятельности политиков других стран, деятельность которых традиционно советской пропагандой подавалась или в негативном свете, или в лучшем случае нейтрально. Речь идет, прежде всего, о Рузвельте и Черчилле. Применительно к последнему, например, отмечалось его огромное мужество как лидера нации взять на себя ответственность за военные неудачи английской армии и способность заявить об этом «всемирно, все-народно»³⁰⁷, не создавая при этом никаких «теорий» и «стратегических планов», объясняющих причины поражений. В-третьих, признание населением того, что немцы по-прежнему сильны и одна из их сильных сторон — дисциплина и организованность, чего напрочь были лишены советские органы власти и управления на всех уровнях.

Немецкая разведка оценивала настроения населения Ленинграда как «очень противоречивое». С одной стороны, улучшение снабжения, снижение смертности, усиленная пропаганда и сообщения о победах оказывали воздействие на горожан, но, с другой стороны, с приходом весны связывались самые мрачные ожидания — народ говорил об ухудшении снабжения и голоде. В целом же, СД полагала, что население Ленинграда «по-прежнему готово защищать город»³⁰⁸.

Во второй декаде апреля среди лиц, получавших продукты по категории служащих и иждивенцев, выражались сомнения относительно возможности прорыва блокады и выживания³⁰⁹. Значительное распространение получили слухи о ведении секретных переговоров с Германией о заключении мира³¹⁰, а также придании Ленинграду нового «международного» статуса под контролем союзников³¹¹. Таким образом, место слабой советской и неоправдавшей надежд некоторой части населения немецкой власти постепенно стали занимать «буржуазные демократии», хотя говорить о полном доверии к ним населения, конечно же, нельзя. Более того, появление подобных слухов означало лишь начало формирования новой тенденции, которая, как обнаружилось вскоре, доминирующей отнюдь не стала.

Накануне праздника 1-го мая УНКВД зафиксировало подъем настроения среди ленинградцев. Основной причиной этого было то, что в конце апреля все категории населения дополнительно получили «праздничный набор», состоявший из мяса, рыбы, сыра, табака, сухофруктов, чая и даже водки. В спецсообщении своему наркому Л.Берии УНКВД ЛО рапортовало, что «трудящиеся Ленинграда, отмечая бесперебойную выдачу продуктов и полное отоваривание карточек в апреле месяце, выражают благодарность партии и правительству»³¹².

В мае отрицательные настроения на почве продовольственного снабжения были зафиксированы главным образом среди домохозяек, получавших продукты по иждивенческим карточкам. Они говорили о несправедливости при распределении продовольствия, поскольку не по своей вине попали под сокращение и не работали. Некоторые выражали недовольство тем, что существовавшая система распределения обрекала иждивенцев на голодную смерть — кроме того, что продуктов выдавали недостаточно, в городе практически не было столовых, где бы иждивенец мог свободно получить еду. По-прежнему в городе сохранялись пораженческие настроения и сомнения в возможности снятия блокады:

«Дальше так жить невозможно. Народ голодает и терпит лишения. В Ленинграде тысячи людей погибли от голода только потому, что не хотят признавать своего бессилия в войне с немцами и не ставят вопрос о заключении мира»³¹³.

По данным УНКВД, в связи с улучшением продовольственного положения в июне по сравнению с маем на треть сократилась смертность. Кроме того, резко сократилось число случаев употребления в пищу человеческого мяса. Если в мае за эти преступления было арестовано 226 чел., то в июне — 56³¹⁴.

«Иерархия потребления» оставалось наиболее значимой в блокадном Ленинграде в формировании межличностных, межгрупповых и иных отношений. Весной горожанам стало очевидно, что далеко не все страдали от жесточайшего голода в зимние месяцы 1941—1942 гг. В городе было достаточно много «упитанных, рубенсовского характера молодых женщин с цветущими телами, с румяными физиономиями». В дополнение к «аппаратам», которые, по мнению некоторых представителей интеллигенции, потребляли всю помощь, поступавшую в Ленинград от колхозников и из других регионов, добавились работники торговой сферы, общепита и «детских очагов», которые набивали себе карманы посредством воровства и спекуляции³¹⁵.

Более того, в существовавшей в городе «иерархии потребления», часть населения видело политику, направленную на принуждение горожан к эвакуации. Отнесенные к 3-й категории лица «не нужны [власти] и представляют лишние рты в Ленинграде, и чтобы избавиться от них, паек 3-й категории очень уместен». Населению фактически не оставалось выбора, кроме как стремиться быстрее уезжать из города. Забегая вперед отметим, что, по мнению горожан, в конце августа 1942 г.власти вновь использовали нормирование продовольствия как инструмент поощрения эвакуации некоторой части населения:

«И это сделано очень деликатно, без шума и всяких сообщений. Третья категория ничего почти не получает. А кто под третьей категорией находится? — Пенсионеры, иждивенцы, вообще старый нерабочий народ, большей частью немощный и осажденному городу ненужный.Их надо заставить выехать из осажденного города, а как? А заставить их поголодать. Последствия такие: кто сможет, тот выедет, а кто не сможет или не захочет уехать, тот смиренно и тихо умрет, т. е. эвакуируется на тот свет»³¹⁶.

Пассивность немцев на ленинградском фронте и продолжение страданий населения привели к появлению неприязненных настроений как к «старой» власти (советской), так и потенциальной новой— немецкой. Тезис о том, что «во всем виноваты Сталин и Гитлер», стал весьма распространенным в начале лета 1942 г.³¹⁷, что означало выход за пределы традиционного поведения личности авторитарного типа, характерной чертой которой был патернализм и желание подчиниться сильному. Поведение союзников также не давало оснований рассчитывать на них как на гарантов благополучия, стабильности и порядка. По-прежнему одним из наиболее общих был тезис о ненадежности Англии и США как союзников СССР³¹⁸. Даже заключение договоров о союзе с Англией и США значительной частью населения воспринимались как «новая кабала» с целью «втравить» СССР в войну с Японией или, в лучшем случае, не более чем очередной пропагандистский ход. Высказывались предположения о наличии «неопубликованных условий» договора, содержащих изменение советской конституции, а также сожаление о невозможности теперь заключить сепаратный мир с Германией³¹⁹.

В этих условиях вполне естественным было развенчание культа вождей, рост религиозности населения, веры в судьбу и т. д. Среди наиболее опасных настроений зимы 1941—1942 гг. наряду с написанием листовок антисоветского содержания, проявлений антисемитизма, «колоссальное распространение получили различные религиозные слухи.³²⁰. Весьма характерным в этом смысле было противопоставление, сделанное одной из домохозяек в диалоге с информатором РК ВКП(б) Шуваловой в октябре 1941 г.: »Почему т. Сталин знает, что в 1942 г. мы победим? Разве он Бог, что все знает?»³²¹.

В целом на настроения населения огромное влияние оказывали события на фронте. Вынужденные сообщения Совинформбюро о неудачах на юге неизменно приводили к росту «упаднических» настроений, а иногда и их «возобладанию». Всеобщее огорчение вызвало сообщение о падении Севастополя. В связи со сдачей Новороссийска имели место разговоры о том, что «скоро придется заключить позорный мир», что «летом отдали больше, чем отвоевали зимой» и т. д. Кроме того, рабочие выражали недовольство чрезмерно кратким освещением военных событий на фронте³²².

Важной мерой, направленной на стабилизацию продовольственного положения в городе в условиях блокады, было решение Военного Совета Ленинградского фронта от 5 июля 1942 г. об эвакуации из города несамодеятельного населения — инвалидов, женщин, имевших двух и более и детей, а также рабочих, инженерно-технических работников и служащих, которые не могли быть использованы в промышленности и городском хозяйстве. Партийные информаторы сообщали, что «у абсолютного большинства граждан, прибывших на эвакопункты, видна большая тяга к выезду из Ленинграда³²³. К началу августа из города были эвакуированы 303 718 человек и численность оставшегося населения составляла 807 288 человек, в том числе взрослых — 662 361 чел., детей — 144 927 чел. Завоз продовольствия позволил создать в городе запасы муки и крупы на 2,5—3 месяца³²⁴.

Отношения с союзниками в условиях отсутствия второго фронта после подписания договоров с Англией и Америкой вызывали у населения скорее раздражение, нежели заряжали оптимизмом. Далеко неоднозначную реакцию вызвал, например, визит в Москву британского премьера Черчилля в августе 1942 г.³²⁵ В августе—начале сентября главным объектом недовольства населения Ленинграда стала работа столовых и магазинов. Военная цензура только за 10 дней зафиксировала 10 820 случаев, когда ленинградцы указывали в письмах на то, что работники торговых и снабженческих организаций расхищали продукты питания и занимались спекуляцией. В среднем на 70 человек, проживавших тогда в городе, приходилось 1 сообщение. В приведенных УНКВД примерах вновь появились проявления антисемитизма³²⁶ .

Материалы УНКВД дают возможность воссоздать картину медленного выхода из глубокого кризиса, обусловленного голодом. К сентябрю 1942 г., уровень смертности в городе приблизился к довоенному, практически прекратились случаи людоедства, существенно сократилось количество нападений на граждан с целью завладения продовольственными карточками и продуктами. Это вовсе не означало того, что жизнь в городе нормализовалась. 16 октября 1942 г. Остроумова записала в своем дневнике, что «ужасная кругом идет борьба за жизнь, за существование. Голод, холод и темнота. Пока голода нет, так как еще не съедены все овощи. Но цены очень высокие... Страшный холод. Откуда взять дров?»³²⁷

Еще одним несчастьем для горожан был произвол управдомов, которые в связи с улучшением контроля в сфере распределения продуктов уже не имели возможности пользоваться карточками умерших и «обратили свое благосклонное внимание на жителей своих домов и обращаются с ними как в своей крепостной вотчине», осуществляя поборы мануфактурой, продуктами и т. п. «Кого я не вижу — все стонут и жалуются как на величайшее зло — на управдома». Справедливости ради надо отметить, что Остроумова указывала на «счастливые исключения» среди управдомов. Она писала, что «есть просто герои, особенно женщины, по энергии, настойчивости и самопожертвованию. Но таких мало»³²⁸. Объективно для городской и тем более центральной власти смещение объекта недовольства населения было фактом положительным, поскольку речь шла о бытовых вещах, по преимуществу личного характера.

УНКВД продолжало твердо держать руку на пульсе жизни города — критические высказывания, замечания, печатные материалы антисоветского характера фиксировались самым тщательным образом. На основании сообщений агентуры и перлюстрации писем составлялись донесения о реакции ленинградцев на важнейшие политические события. В частности, краткие ответы Сталина московско-мукорреспонденту Ассошиэйтед Пресс в 3 октября 1942 г. воспринимались значительной частью населения как поиск предлога для заключения сепаратного мира с Германией, выражение неверия в искренность союзников и их намерение открыть второй фронт, а также «очередной» провал сталинской внешней политики³²⁹. Публикация в «Правде» статьи о бегстве Гесса в Англию и призыв СССР предать его суду международного трибунала также вызывала волну откликов горожан, часть из которых выражала сомнение в желании союзников (прежде всего Англии) воевать против Германии³³⁰.

Введение единоначалия в армии поддержала большая часть населения, хотя, по мнению некоторых, это являлось проявлением метаний власти и банкротства одного из важнейших институтов партии³³¹ .

Наступление второй зимы в условиях блокады не сулило ленинградцам перемен к лучшему — Красная Армия терпела неудачи на Волге, а на помощь извне особенно рассчитывать не приходилось. Начавшиеся боевые действия союзников в Северной Африке лишь оптимисты считали открытием второго фронта³³² . Не внес никаких изменений в настроения горожан и доклад Сталина, посвященный очередной годовщине революции. Население отмечало, что практически ни одно из обещаний власти, сделанных в первомайском приказе Сталина, не было выполнено³³³ .

Немецкая разведка, так же как и УНКВД, изменила формат спецсообщений, отправляемых в Берлин айнзатцгруппами. С 1 мая 1942 г. ннформация о Ленинграде стала намного скупее. Она помещалась в раздел «Meldungen aus den unbesitzten Gebieten der UdSSR» (сообщения из незанятых территорий СССР). Начиная с 10 апреля и до конца июля 1942 г. в документах СД нет упоминаний о Ленинграде, интерес к которому, по всей видимости, заметно упал.

24 июля немецкая служба безопасности информировала о последних событиях в блокированном Ленинграде, обращая особое внимание на значительное снижение смертности весной и летом, усилия властей по очистке города, широкое привлечение женщин и девушек-подростков к различного рода работам (строительство защитных сооружений, зачисление в подразделения гражданской обороны, госпитали, учреждения связи и т. д.). Отмечая эффективность советской власти, немецкая разведка сообщала, что ей «удалось крепко держать население в своих руках»:

«В настоящее время население представляет собой массу, преданную большевизму. Наличие скрытой усталости от войны не может, поколебать уверенности в Советской власти»³³⁴.

18 сентября 1942 г. немецкая разведка сообщала о проведении эвакуации в соответствии с приказом Военного Совета Ленфронта. Особое внимание в сентябрьском донесении в Берлин было уделено характеристике настроений в Ленинграде. В частности, подчеркивалось, что провал попыток прорвать блокаду силами 2-й ударной армии и 10 месяцев осады способствовали распространению среди населения общей депрессии. Однако умелое использование советской пропагандой идеи открытия второго фронта позволило удерживать настроение населения на приемлемом для советского режима уровне. В заключении донесения указывалось, что успехи вермахта на юге окажут «соответствующее воздействие» на население, и наступит новое разочарование в несбывшихся надеждах, созданных советской пропагандой³³⁵.

16 октября 1942 г. СД предоставила наиболее развернутое сообщение о положении в Ленинграде за весь период блокады, выделив несколько периодов в изменении настроений населения. Вновь было отмечено, что наиболее благоприятный момент для взятия Ленинграда (осень—начало зимы 1941 г.) был упущен. Настроения населения в начале осени 1942 г. характеризовались тем, что после относительно длительного периода улучшения морально-политического состояния ленинградцев, основанного на нормализации продовольственного снабжения, а также националистической пропаганде, кривая настроений снова пошла вниз. Главной причиной этого был страх перед перспективой пережить еще одну зиму в условиях блокады³³⁶. Даже сообщения об успехах под Сталинградом не внесли перелома в настроения ленинградцев. Наметившийся их подъем в условиях продолжающейся блокады и начавшегося переосвидетельствования мужчин в возрасте 18—55 лет вновь сменился унынием и ростом числа «нездоровых» разговоров³³⁷.