8. Вторая половина февраля 1942 г.: развенчание власти

8. Вторая половина февраля 1942 г.: развенчание власти

Произошедшее с 11 февраля 1942 г. незначительное повышение норм выдачи хлеба все же вызвало подъем настроений у ленинградцев. Однако некоторая часть населения оценивала ситуацию в городе как безнадежную, считая, что:

а)увеличение нормы выдачи хлеба является недостаточным и запоздалым мероприятием и не спасет население от вымирания,

б)на почве истощения, а также из-за отсутствия в городе необходимых жилищно-бытовых условий весной могут вспыхнуть эпидемии.

Кроме того (это не нашло своего отражения в констатирующей части приводимого спецсообщения УНКВД), едва ли не две трети всех приводимых в нем высказываний содержали критику партийных и советских органов Ленинграда:

«...Пора партийным и советским руководителям опомниться и сделать так, чтобы прекратилось вымирание населения города. После беседы Попкова о продовольственном положении города прошел уже месяц, а особого улучшения незаметно, если не считать незаметной прибавки хлеба» (служащий завода им.Свердлова С.);

«... В Ленинграде у руководства стоят бездарные люди, которые виноваты в гибели народа от голода. О писателях нет никакой заботы. Население Ленинграда ненавидит Попкова, и женщины готовы его растерзать» (писатель Груздев А.И.)²⁸².

«...Количество населения Ленинграда уменьшилось на одну треть. Люди продолжают умирать от голода, а ленинградские руководители не обращают на это внимания.  Они считают,  что чем больше умрет людей, тем легче обеспечить продовольствием оставшихся в живых» (служащая конторы «Ленмостстрой» Э.);

«...Правительство не создало запасов продовольствия в Ленинграде, а это привело к голоду и большой смертности среди населения. Руководители обеспечили только себя, а о народе не думали и теперь не думают. Положение населения улучшит только приход немцев»²⁸³.

Один из старых членов партии мастер завода им.Калинина Я. раскаивался в том, что, будучи членом ВКП(б), был всего лишь инструментом проводившейся политики:

«...Правительство заявляло, что у нас имеются запасы продовольствия на несколько лет, а на деле оказалось, что не могли заготовить даже сушеной воблы, которой раньше печи топили. Я уже давно в рядах партии и раньше искренне выступал за проведение различных мероприятий, но теперь я понял, что врал народу».

По данным военной цензуры, отрицательные настроения на почве продовольственных затруднений в исходящей из Ленинграда корреспонденции составляли 18%, что было несколько меньше, чем в январе. В целом содержание задержанных писем совпадало с тем, на что обратила внимание агентура УНКВД. Авторы писем отмечали, что положение в Ленинграде остается таким же напряженным, как и до увеличения нормы выдачи хлеба. Кроме того, высказывались опасения, что весной в городе могут вспыхнуть эпидемии. В ряде писем содержались упоминания о случаях людоедства, хотя во второй декаде февраля их количество уменьшилось вдвое по сравнению с началом месяца.

«...Мы, вероятно, больше не увидимся. Нет у меня надежды на жизнь. Уже едят человеческое мясо, которое выменивают на рынке. Дела идут не на улучшение, а на ухудшение».

«...Весной у нас будет полная зараза, потому что везде валяются покойники. Этих покойников некоторые режут и едят. Что мы едим, у вас поросенок есть не будет — из столярного клея варим студень. У меня ноги и лицо распухли. Если не уеду отсюда, то в конце февраля помру».

«...Наша жизнь — это организованное убийство гражданского населения голодом. Город стал кладбищем и навозной кучей. Все нечистоты выливаются на улицу. Мы лишены самых примитивных удобств в жизни, в нас еле-еле держится жизнь, мы все больны».

«...Ленинград обречен на смерть. Когда начнет таять снег, то будет гулять тиф и люди будут падать как мухи. В городе света нет, воды нет, дров нет, трамваи не ходят, во дворах полная зараза».

«...Остаться в Ленинграде — это равносильно смерти. Меня пугает оттепель весной — когда начнет таять, то начнутся всевозможные болезни, самые здоровые люди будут умирать, если сейчас не возьмутся как следует за Ленинград, за очистку его от покойников и грязи»²⁸⁴.

В течение долгих и мучительных месяцев весны, когда ежемесячно от голода по-прежнему умирали десятки тысяч людей, население ожидало дальнейшего ухудшения положения в связи с прекращением функционирования «дороги жизни» и возможным распространением эпидемий и штурмом города. На фоне пораженческих настроений новое развитие получил процесс «привыкания» к немцам как будущим хозяевам города («немцы — народ культурный», «на оккупированной территории люди живут полноценной жизнью, и хлеб стоит 40 копеек» и т. п.). Естественно, сама гипотетическая возможность взятия города немцами стимулировала процесс индивидуализации людей. Если одни были намерены до конца оказывать сопротивление противнику, то другие в кругу своих знакомых начали подчеркнутое отделение себя не только из общей массы, но и от власти. «Я не коммунист и не еврей, я — Иванов и умею делать свое дело», — заявляли отдельные представители интеллигенции и рабочие. В значительной степени развитию подобных настроений способствовало то, что власть за первый год войны дискредитировала себя в глазах ленинградцев. С другой стороны, лишь единицы обсуждали вопросы об изменениях, которые ждут страну после окончания войны. Важно отметить, что разговоры на эту тему были зафиксированы УНКВД задолго до появления так называемого Смоленского манифеста РОА, в котором в общих чертах излагалась «программа» политических преобразований в будущей России.

Антисемитизм, получивший быстрое распространение в первые месяцы войны, пошел на убыль и находился, по мнению немецкой службы безопасности, в «состоянии застоя»²⁸⁵. Причинами этого, по мнению немцев, были отчасти успешные попытки властей улучшить продовольственное положение в городе, отчасти — общее безразличие и равнодушие населения, которое открыто обсуждало только продовольственный вопрос, к политическим вопросам.

Подводя итог своим наблюдениям относительно настроений ленинградцев,  немецкая разведка указывала, что «в общем и целом население равнодушно к вопросу о том, окажется ли город в руках немцев или Советам удастся его спасти. Существует, однако, надежда на то, что с потеплением начнутся новые военные операции, которые должны изменить невыносимое положение». Оценивая деятельность органов власти в Ленинграде, СД указывала, что период депрессии и дезорганизации, достигший своей высшей точки в декабре 1941—январе 1942 г., власти уже удалось преодолеть²⁸⁶.